Будем ли мы праздновать дни рождения после смерти?

И темнота походу скоро заберет меня

— Эй, наш малыш уже стал совсем взрослым. — трепал Райана по голове Джерард. — Чужие дети растут так быстро. — он смахнул воображаемую слезу и засмеялся. — Рэй запретил мне кинуть торт тебе в лицо. — Правильно сделал. — отозвался Майки. — Прояви уважение, он старше тебя лет на тридцать или сорок. — Эй, Фрэнк, Майки опять меня обижает…       Фрэнк молчаливо кивнул, мол, он так то прав, наблюдая за Райаном. Он сиял. Нет, правда, он сиял так, будто не было ничего, сиял как раньше и был тем самым Райаном, которого полюбили все обитатели этого дома. Как ни странно, он был живым: боялся, смеялся и шутил, любил сладкую вату (Джерард приволок от Боба аппарат на прошлой неделе), скучал и кутался в сотню пледов, а наклейки со звёздами клеил везде, до куда доставал: на кухонные полки, на лестницу, на друзей. У Рэя застряло штук двадцать в волосах, они светились в темноте.       Фрэнк помнил, как связаны смерть и зима, точнее, понимал, откуда такая любовь к пледам и горячему шоколаду. Точно так же, как связаны между собой котята и радиаторы в преддверии первого снега, такая здесь есть примета. Сам он еще не видел, но Джерард обещал показать. Он не видел котят с самого своего первого появления здесь. Говорят, завтра выпадет снег, если вечером котята забиваются в радиаторы, где-то между сушащимися носками и полотенцами. — Спасибо, что напоминаешь о моем возрасте. Но на самом деле мне кажется, я чувствую себя правильно. На своем месте? — говорит Райан с набитым тортом ртом. — Что ты имеешь ввиду? — спрашивает Рэй, остальные затыкаются тут же. — Не знаю? Как будто всё должно быть именно так, как сейчас… Посмотрите, мы все здесь, вы сделали этот торт с…с чем бы он ни был, клёво? Да, он не идеальный, но мне и не нужен идеальный торт. Джерард подарил мне аппарат для сладкой ваты. Аппарат для сладкой ваты, сума сойти, правда? — Он размахивает руками, и Фрэнку едва ли удается увернуться от крошечного кулака с вилкой, летящего в сторону его правого глаза. Как там говорили? Вилкой в или… Что-то такое. — Я… Я не знаю. Всё должно быть так, как раньше. Как сейчас. — Ты дома. — говорит Майки. — Я дома. — повторяет Райан. — Я дома.       Тишина. Первым нарушает ее Пит, его громкий смех эхом разносится по дому, проникая во все его уголки, через мгновение его подхватывает каждый, кто находится здесь.       Гейб рассказывает шутки, Пит продолжает, Джерард заканчивает, у Фрэнка голова кругом, у каждого есть что сказать, и Кошкомальчик приходит с подарками: варенье из шишек и одуванчиковое вино, способное разогнать скуку за пару минут. В его мягких волосах живет целый космос, звёзды, упавшие с них, теперь везде, не сосчитаешь и не соберешь с пола, они были волшебными: всё вокруг сияло, красота. Можно было поймать целые созвездия: вот ковш белой медведицы спрятался между подушками. Помимо этого, он принес истории, звери в лесу могут рассказать больше, чем умнейшие люди на планете, гномы и феи знают то, до чего никогда не дойдет ни один человек. И кошкомальчику это было доступно. Джерард завидовал. — Расскажи, — попросил Райан, — расскажи нам, что ты помнишь оттуда? — Оттуда? — переспрашивает Лино, до которого доходит немного позже, чем до остальных. Он оживляется. — А, оттуда…       Все разом кивают, всем интересно, уши на голове кошкомальчика возбужденно дергаются, и он начинает: — Раз уж сегодня твой праздник, я расскажу. Больше не спрашивай. Что тебе интересно услышать? — Всё, что ты считаешь важным. Твоя жизнь. — Я учился в старшей школе, ходил в церковь, и, боже, люди вокруг меня постоянно умирали. Тот мальчик из хора, у него был аутизм, он перерезал себе вены дома в ванной, его нашли слишком поздно. Над ним не издевались только, если я был рядом. — Я уверен, что ты надирал этим говнюкам задницы. — Перебил Пит. — Они однозначно этого заслужили. — Нет, над ним не издевались только потому, что больше всего они любили издеваться надо мной. — разочаровал его Лино. — Я забыл все имена, но был один парень, слепой мальчик. Единственный, кто относился ко мне как к человеку. Мы не были друзьями, но он всегда здоровался со мной. Он был единственным, кто здоровался со мной. А еще он таскал конфеты, в его карманах всегда можно было найти всё самое вкусное. Часто потом мы вместе доставали его портфель с дерева, а книги из пруда с фонтанчиком у церкви. Они сломали мне нос однажды. — Звучит дерьмово. Мне очень жаль, что ты это пережил. — Джерард лезет обниматься первым, за ним все следом сливаются в один большой обнимашковый кокон, падая на пол. На полу уютно, тепло и вылезать не хочется, всё больше звезд вокруг. — Любил ли ты кого-нибудь? — спрашивает Рэй откуда-то изнутри обнимательного круга, его самого не было видно, торчала только копна волос с разноцветными стикерами. — Расскажи. — О, Хан, я любил Хан-и так чертовски сильно, что не мог представить себе жизни без него, но в итоге смерть победила. — Каким он был? — Фрэнк первым вылезает наружу. — Смешной, болтливый, громкий и до безумия красивый. Первая сигарета в школьном туалете с ним, первый поцелуй тоже, я нашел смысл жизни в его глазах. От него всегда пахло ментоловыми сигаретами, он писал музыку. Раньше эти звезды, — он указал на свои волосы, — были его. Он оставлял их везде, где бывал, а потом подарил мне. Я люблю его, и я бы умер за него. А он за меня — нет. — Он бы не умер за тебя, но, Лино, он живет за тебя. — Фрэнк успокаивающе держит за руку, и это работает. — По моему, это большой шаг. Не все готовы, но он продолжает жить. — Если вы увидите его, передайте, что я жду, и буду ждать столько, сколько потребуется. Скажите ему, что я люблю. — Как давно ты всё помнишь? Я имею ввиду… — Мне кажется, я помнил всегда, — обрывает кошкомальчик Пита. — Не было ни минуты, когда бы я не забывал. Я проснулся здесь, в окружении лесных зверей, словно в окружении моей семьи, они все говорили на понятном языке, первой моей мыслью был Хан-и, второй… Второй мыслью, наверное, было «какого хрена у меня эти уши на голове?». — он громко смеётся. — Серьезно, я думаю это его работа. Он всегда звал меня так. — Так работает любовь? — бурчит Джерард себе под нос, поднимая взгляд на Фрэнка, держащего его за руку, вспотевшие ладони… Интересно, если у них будет еще одна жизнь, будут ли они помнить друг друга? Фрэнк мог бы быть, например, гитаристом в какой-нибудь дерьмовой рок группе забиться татуировками и носить самые узкие джинсы в мире, Джерард вполне умеет петь, этого достаточно, он бы точно покрасил волосы в красный. Любили бы они друг друга так же, как сейчас? — Да, — шепча, наклоняется к нему Фрэнк. — Ты беспокоишься, будем ли мы любить друг друга в наших следующих жизнях?       Кивает, у них одни мысли на двоих. — Не знаю, как насчет тебя, но я буду любить тебя в каждой из своих. Во второй, в пятой, в сотой. И однажды, может быть, мы поженимся. Костюмы, кольца, церемония, клятвы и прочее дерьмо. — Как в фильмах? — он кладет голову на плечо Фрэнка, на полу сидеть не очень удобно, но пока остальные заняты историями Лино, не обращая внимания на них двоих, сойдет и так. Немного затекли ноги. — Я хочу кольцо с бриллиантами, не меньше пяти карат. — Ага, устройся на работу для начала, неудачник, пока всё что тебе светит — это кольцо из одуванчика, могу сплести тебе парочку. — Ладно, такие тоже сойдут, следующим июнем насобираем ведро! Только никакой работы, ладно? — Ведра не нужно. — смеётся. — достаточно двух или трех.       Они быстро целуются, надеясь, что никто не увидел, но громкие наигранные вздохи в духе «серьезно?», «обязательно это делать сейчас» заставляют краснеть уши. Они издеваются, нарочно передразнивая Джерарда. — Слушай, Лино, а ты не знаешь ничего про монст… — Джерард оглядывается, постепенно затыкаясь. Пропал.       За окном темнеет, кошкомальчик ускользает так же быстро и незаметно, как и появился, оставив после себя пустоту и щемящее чувство одиночества, он умеет это лучше всех. После его историй все вздохнули с облегчением: если любовь действительно была, в том мире, при жизни, она сохранилась бы и здесь, так же, как и сохранились разрисованные маркером кеды Фрэнка, любовь к большим кружкам чая у Рэя и татуировка внизу живота у Пита. Все они что-то любили, может быть, не так искренне и чисто, как Лино, но все равно любили.       Джерард потирается носом о плечо Фрэнка, зевая. Рэй и Пит ушли спать еще час назад, Майки, Гейб и Райан играют в какую-то дурацкую карточную игру на желание, их не видно — спрятались от глаз за спинкой дивана, громко кричат и шутят, наперебой доказывая, кто неправ и ошибся в правилах. Всех разморило одуванчиковое вино, в голове тысяча мыслей и все об одном. О тёплом, зевающем, любящем и сующем свои руки туда, куда не требуется, холодом пробираясь под футболку, так бесстыдно и открыто, всё равно никто не видит. — Знаешь, Фрэнки, — говорит Джерард тихо и так растягивающе, словно слова — это жвачка на языке, — я тебя люблю, правда, спасибо что появился в моей жизни… — Руки по-прежнему блуждают по чужому торсу, вырисовывая незамысловатые узоры. — Не знаю, как бы я был тут без тебя, к тому же, ты клёво целуешься. — Спасибо за комплимент. — Фрэнк заправляет за уши успевшие отрасти за три месяца волосы, от выкрашенного красным виска осталось одно название. — Я тоже тебя люблю. — он встаёт, слегка покачиваясь, и продолжает громче, приковывая внимание остальных, — мы пойдем? Веселитесь, но только не очень громко.       Лестница оказывается тем еще препятствием для двух пьяных подростков: ступени вдруг становятся непозволительно огромными, и вместо пятнадцати, по ощущениям, появляется семьдесят три, как будто это чертова башня принцессы — десять испытаний, и женщина твоя. Не хватает огнедышащего дракона и озера с лавой. Преодолев лестницу, они вваливаются в комнату Фрэнка, падая на большую кровать и сминая под собой аккуратно заправленные простыни с одеялом, плед летит на пол в ту же секунду. Они не отлипают друг от друга, целуются пошло и громко, откуда-то снизу доносятся глухие разговоры и смех ребят. — Мы как ёбаные кролики. — шутит Джерард. Фрэнк пожимает плечами, смеётся: ему нравится такое определение. — Да, ёбаные кролики, если это означает трахаться дважды в день. На самом деле гормоны, всё дело в них, я как-то вспомнил, что мы это проходили в школе на уроке биологии. Это объясняет мой вечный стояк и, наверное, твое вечное желание отсосать мне член… — Заткнись, умник. Я тоже ходил в школу, если ты не в курсе, ты портишь момент своей тупой болтовней       Фрэнк целуется, грубо впечатывая Джерарда в стену, его рука уже давно хозяйски исследует тело партнера, постепенно оказываясь у него в штанах. Движения становятся более ритмичными, заставляя Джерарда непроизвольно толкаться бедрами, сбивается дыхание.       «я люблю тебя», сказанное так тихо в губы друг другу в унисон, одежда быстро оказывается где-то на полу. — Ты такой красивый, я готов заплакать прямо сейчас, — причитает Джерард, — особенно с этого ракурса. — он держит голову Фрэнка за подбородок где-то на уровне своих бёдер. — Нет, правда, я сейчас расплачусь, ты выглядишь так мило с моим членом у себя во рту.       Фрэнк пытается отстраниться, но крепкие руки не позволяют, и он давится, вязкая слюна стекает по подбородку, пачкая всё вокруг, пошлые звуки наполняют всю комнату. — Эй, скажи, — спрашивает Джерард спустя время у Фрэнка, — а можно сегодня поведу я?

***

— Эй, ребята, — спускается утром Фрэнк по лестнице, в руках блокнот, он чертовски не выспался, но что-то заставило его встать. С обеденного стола смотрят пять пар глаз. — Я тут нашел свой дневник. А вы случайно не знаете, кто такой, он всматривается в текст, — вы не знаете, кто такой Джерард?