Мёд

Дверь тихо щёлкает, после того, как Чимин её за собой захлопывает. Сегодня вышло освободиться с работы пораньше и заскочить по пути в магазин. — Я дома, мой ангел, — кричит альфа из коридора, медленно раздеваясь. Не торопится, потому что всё равно должен дождаться пока его очаровательно округлившийся муж выкатится к нему маленьким мягким облачком, чтобы встретить и поластиться. Его омега уже на восьмом месяце и бывает крайне капризным. Чимин один раз, из наивного желания сделать как лучше, не дождался и пошёл в комнату сам, чтобы Чонгуку не пришлось лишний раз слезать с кровати, что с его большим пузиком даётся немного сложно, и получил целый выговор. Потому что «как это ты так посмел», а потом весь вечер не давался в руки и сам же из-за этого дул губы. Очаровательный. Чимин Чонгука любит до беспамятства, до помешательства и на все его беременные капризы реагирует с пониманием и тенью лёгкой улыбки. На Чонгука невозможно долго злиться: он же весь такой воздушный, мягонький, абсолютно зефирный, поднабрал в весе и умилительно округлился во время беременности, все формы стали ещё аппетитнее. В скопе с от природы блондинистыми воздушными кудряшками и огромными чёрными бусинами глаз, он выглядит как настоящий ангелочек, маленькая фарфоровая куколка. Личный Чимина сладенький купидон, простреливший сердце любовной стрелой и навсегда отобравший покой. Чимину скорее хочется его сожрать, а потом затискать, но никак не думать о том, что его муж стал слишком эмоциональным. Животик с их малышом уже весьма большой и от того его обладатель умилительно перекатывается при ходьбе, как маленький пингвинёнок, и Чимин не может сдержать улыбки. Как же он его любит, их любит. Чонгук забавно кряхтит, придерживая одной рукой живот, а другой поясницу, которую постоянно теперь ломит от тяжести плода их с Чимином любви, и неторопливо идёт к своему альфе с довольной кроличьей улыбкой и маленькими лучиками-морщинками около глаз. — Папочка сегодня рано, — щебечет, то ли ребёнку, то ли самому Чимину, у которого от данного обращения всё внутри стягивается в томительный узел каждый Божий раз. — Смог управиться со всем побыстрее, и даже успел зайти купить тебе вкусняшек, — отвечает и ловит в объятия навалившегося на себя мужа. Чонгук всегда гипертактильный по его возвращению, потому что дико скучает в течение дня. Внутренняя омега возмущённо и нервно бьёт хвостом, потому что его пара в таком уязвимом для неё состоянии не рядом слишком долго и успокаивается она лишь вечером, когда Чимин от Чонгука не отходит и купает в собственном запахе и внимании. Чонгук, вытянув руки, обнимает и виснет обезьянкой на крепкой шее, знает, что его альфа выдержит. Слава Богу, распрощался с комплексами о собственном весе, которые Чимин упорно из него выбивал на более раннем сроке, держа на весу и шепча о том, какой он потрясающий и ещё более аппетитный, чем прежде. Он упирается большим животом в подтянутый живот Чимина, а сам тычется носом в шею, жадно обнюхивая и потираясь тёплым кончиком, и привычно начинает тихо мурлыкать от удовлетворения и удовольствия. Запах Чимина действует на него как кошачья мята на кошек, и вести он себя начинает так же. Чимин в свою очередь тоже никогда не скупится на ласку, а то, что Чонгук уже давно ходит по дому исключительно только в белье и его, Чимина, футболках, только играет на руку и даёт больше пространства для действий. Первым делом альфа скользит кончиками пальцев по открытой шее, загривку и вплетает обе руки в белые завитушки, расчёсывая и массируя кожу головы подушечками, и чувствует блаженный выдох собственной шеей. Затем чуть склоняется, чтобы чмокнуть и лизнуть свою зажившую метку, не мешая своему омеге дышать собой, чем пускает толпы мурашек и срывает задушенный стон. Такой чувствительный малыш. Чонгук начинает слегка виться и пытается притереться всем телом ещё ближе, потому что все ненавязчивые действия его альфы заставляют пружину напряжения где-то внизу живота сильно сжаться и требовать больше, ещё больше. А Чимин слишком хорошо его считывает, потому ползёт руками вниз. Не церемонясь, ныряет ими под футболку, чтобы касаться разгорячённой шелковистой кожи без преград, переходит на талию, сжимая аппетитные бока чуть ощутимее, порхает руками вдоль позвоночника, с нажимом проминает затёкшую поясницу, даря расслабление, и сам начинает дышать глубже от участившегося дыхания и удушливого запаха сладости его пары. От Чонгука пахнет парным молоком с мёдом, пахнет солнцем, теплом, уютом. От него пахнет домом. А в моменты, когда тот возбуждён, он пахнет, самым вкусным в мире десертом, свежеиспечённой ещё парящей выпечкой, пышной сладкой булочкой, которая вызывает бесконтрольное обильное слюноотделение и животный аппетит. Его хочется сожрать. Чимин соскальзывает на резинку чужого белья, напоследок остро, но деликатно оцарапав поясницу, чем срывает с распухших губ очередной шумный выдох, и ныряет под тонкую ткань, тут же смачно сжимая в ладони пышную ягодицу. Он знает, что сделал это за минуты до того, как бельё впитало бы, он уверен, уже проступившую влагу, которая бы холодилась влажным пятном. Ему не обязательно касаться, чтобы знать — его мальчик возбуждён. И когда проворные пальцы ныряют в ложбинку меж ягодиц, которая до стыдного скользкая и мокрая, только в этом убеждается. Чонгук стонет протяжно и громко, стоит гладкой подушечке требовательно пройтись по сочащемуся отверстию и вокруг него покружиться. Омега тут же вскидывает блестящие возбуждением глаза на альфу, оторвавшись, наконец, от его шеи, и кусает игриво за подбородок, подставляясь под собственнические касания, насколько ему позволяет это сделать округлый живот, и сам тянется к губам. Чимин целует властно, кусая за губы, оттягивая и зализывая, в противовес нежным касаниям внизу, где очень бережно погружает фалангу за фалангой. Нежное нутро кажется таким нетерпеливым, затягивает глубже, таким же жадным, как и посасывающий язык альфы сам омега. Чимин измазанными в тёплой смазке пальцами стягивает боксеры с омеги вовсе, позволяет им соскользнуть в ноги и придерживает Чонгука за бока, помогая через них переступить. Очень мягко отстраняет от себя разнеженного омегу, чтобы поменяться с ним местами и подтолкнуть его к входной двери, около которой они всё это время крутятся, не в состоянии насытиться друг другом. Чимин разворачивает того к себе спиной, тут же нежно целует в выступающий седьмой позвонок, параллельно наглаживая натянутую вокруг пупка кожу, на что малыш бойко толкается ножкой и вызывает контрастно неуместную в обоюдном возбуждении нежную улыбку. Альфа укладывает Чонгука лицом и грудью на обитую кожей поверхность двери, помогает чуть прогнуться и отвести таз назад, чтобы было удобнее. — Постоишь так немного для меня, малыш? Сможешь? — Да, папочка, — на выдохе, прекрасно осознавая, что делает этим обращением. Чимина предсказуемо срывает. Он буквально падает на колени перед своим омегой. Не ждёт, тут же разводит блестящие ягодицы в стороны, открывая себе потрясающую картину, и жадно припадает губами туда, где вкуснее всего. Чонгук течёт так обильно, вязкая медовая смазка льётся прямо Чимину в рот безостановочно, и он с удовольствием лакает то, что ему так щедро дают, убирает весь этот сладкий беспорядок с омеги собственным языком и мычит от того, какой же он невообразимо вкусный. А Чонгук крошится, стонет ещё и от того, с каким выражением лица альфа его вылизывает, как одуряюще ярко и собственнически при этом пахнет, помечая, как властно удерживает на месте. Ему слишком хорошо видно, прислонившись щекой к двери и повернув голову, мокрое от его естественных выделений лицо Чимина, который отстраняется, чтобы любяще чмокнуть в пышную ягодицу, и затем вновь окунается практически с носом туда, откуда не прекращает соблазнительно течь. Чимин жадно плашмя раскрытым языком водит по расселине, не пропуская ни капли мимо своего жадного до его омеги рта. И сильно толкается напряжённым кончиком языка вглубь, когда чувствует, что Чонгук уже весь извёлся от нетерпения. Срывает с его искусанных губ крик. Его, как и все стоны, и просящие хныканья наверняка слышно с подъезда, забавно будет потом наблюдать за пышущими смущением щёчками его омеги, когда чуть позже он это поймёт. Но сейчас, когда его так потрясающе трахают: настойчиво, с нужным нажимом и интенсивностью толкаются так глубоко, как позволяет длина, на самом деле, длинного языка, ему нет до этого никакого дела. Сейчас все его рецепторы, всё восприятие направлено лишь на его альфу и удовольствие, которое он ему доставляет, на то, как сжавшаяся доселе пружина норовит распрямиться. Чонгук всегда был очень чувствительным, отзывчивым, а во время беременности эта его черта и потребность в своём альфе только окрепла, поэтому ожидаемо его надолго не хватает: пышные бёдра начинают предоргазменно трястись, а натруженное отверстие всё чаще конвульсивно сжиматься. — Нет, нет, нет, — капризное, плаксивое, что заставляет альфу обратить внимание. — Что нет, любовь моя? — спрашивает, заменив язык на пальцы, чем делает только хуже. — Не так, папочка, — и пытается с пальцев слезть, да только упирающийся в дверь животик не даёт места для манёвренности. — Не пальцами? — уточняет, сбавляя темп до издевательски медленного. — Нет. Хочу узел. — Ну, ангел, ты же знаешь, что врач запретил нам им увлекаться, — говорит, водя раскрытыми губами по нежной коже ягодицы. — Это не значит, что нам совсем нельзя, — канючит. — Ты был на моём узле 3 дня назад, любимый. — Вот именно. Целых три дня прошло, альфа, — и брови хмурит так грозно, как ему, конечно, кажется, а на самом деле выглядит до того милым, как ребёнок выпрашивающий очередную ненужную игрушку. — Хорошо, малыш, как пожелаешь, но это последний, до твоего приёма у врача, раз. Я должен быть уверен, что это не навредит вам, — не ждёт, пока ему ответят, знает, что Чонгук хоть и будет канючить, но с ним согласится. Он встаёт на ноги, выпрямляясь, вынимает покоящиеся в тёплом нутре три свободно там двигающихся до этого пальца, слизывает с них катящуюся масляными каплями молочную смазку, не позволяя ускользнуть не одной, смотря прямо в абсолютно дикие глаза Чонгука. Давит на это хищную ухмылку и быстро расправляется с пуговицей и молнией на джинсах, облегчённо выдыхая. Его член давно и до болезненного долго стоит. Им обоим нужна эта близость. Альфа прислоняется к взмокшей спине грудью, наваливаясь несильно, чтобы не было тяжело, но ощутимо, покрывая собой. Оба чувствуют жар друг друга, не смотря на слои одежды, и чувствуют движения грудных клеток от загнанного дыхания. Чимин не тратит времени на прелюдии, его мальчик уже на грани, поэтому жирная мясистая головка плавно погружается внутрь без промедления и вот уже весь член обнимает мокрая нежность чужого отзывчивого нутра. Чимин вжимается пахом в бархатные ягодицы с силой, пока не двигаясь, позволяет почувствовать себя внутри как следует. Тем временем опускает обе руки Чонгуку под живот и его приподнимает, забирая большую часть веса себе, чем заставляет блаженно Чонгука застонать, и начинает мелко вбиваться, постепенно ускоряясь. Чонгук упирается обеими мокрыми ладошками в поверхность двери около своей головы, иногда ими проскальзывая. Темп альфа взял не тот, который они оба любят во время их необузданных актов любви. Чонгук очевидно не в том физиологическом состоянии, когда они могут себе позволить что-то настолько дикое, но и назвать сейчас всё что происходит ленивым и медленным язык не поворачивается. Чимин Чонгука то и дело подбрасывает немного вперёд, вбиваясь, но ответственно контролирует процесс, чтобы омега не бился ни головой, ни животом. Трахает бережливо, но с силой, при каждой фрикции безжалостно целует головкой набухшую простату. Чонгук едва уже может стоять, если бы не крепкие руки альфы, его поддерживающие, он давно бы рухнул. Его мелко потряхивает всем телом от подкатывающего удовольствия, громкие стоны, сменились жалостливым и надломленным поскуливанием, ему нужно совсем чуть-чуть. И Чимин его кусает. Берёт крепко зубами за кошачье место, доминируя, подчиняя, совершенно по животному и Чонгук взрывается. Парализованный чужой над собой властью, обильно изливается жемчужными потёками на коричневую кожу двери и низ живота, так же и сзади становится ещё поразительно мокрее. Плачет от удовольствия: хрустальные капельки бегут по раскрасневшимся щёчкам вперемешку с потом. Чимина на грани с болью сдавливают внутри, он чуть замедляется, но не перестаёт двигаться, сопротивляясь конвульсивному сокращению мышц от прострелившего Чонгука удовольствия, взбивает дополнительно проступившую смазку практически в пену, от чего она выглядит ещё более вкусной. Размыкает зубы, теперь вылизывая укушенное место и после десятка коротких фрикций кончает глубоко внутрь. Чонгук непроизвольно или нарочно всё ещё сжимается вокруг чужого горячего члена, буквально жадно сцеживая из своего альфы всё до последней капли, а когда набухает долгожданный узел, снова ярко кончает, хныча. Не совсем удачное место встать в замок, Чонгук в таком положении долго не простоит. И Чимину приходится аккуратно попятиться к пуфику, чтобы с максимально возможным удобством их там разместить. Он медленно опускается, удерживая Чонгука, помогает ему раскинуть широко ноги по обе стороны от его, максимально раскрыто усаживает к себе на колени и позволяет откинуться спиной себе на грудь, что Чонгук с радостью делает, запрокинув ещё и голову ему на плечо, умудряясь лизнуть попутно в острую линию челюсти. Чимин целует во влажный висок и белые завитушки, вырисовывает хаотичные вензеля по натянутой коже животика, кружит вокруг выпуклого пупочка, кусает за ушко игриво, иногда спускаясь тёплой ладонью на опавший аккуратный член, чтобы ласково его погладить. Нежит всецело и окутывает собой и своим запахом со всех сторон. — Люблю тебя, — устало, довольно и до щенячьего счастливо. — И я тебя люблю, моя душа, — с ласковой улыбкой на полных губах. — А что ты мне купил? — разнежившись после очередного микрооргазма, интересуется. — Проголодался, мой дикий зверёныш? — посмеиваясь. — Угум, — не отрицает. — Ты просто слишком хорошо трахаешь, папочка, — и не успевает договорить последнюю букву, как всё ещё твёрдый член выстреливает ещё одной порцией горячего семени. — Всегда знал, что тебе это нравится, — хихикает, чуть раскачиваясь на члене. — Кто-то просто слишком соблазнительный, когда покорный, — чмокает в нос. — Я взял тебе клубники в шоколаде, банку мёда и твои любимые острые маринованные огурчики. — Ммммм, ты просто чудо, — и глаза снова блестят, но уже по другой причине. — А ты сильно обидишься, если я попробую это всё не слезая с тебя? — и так миленько по собачьи голову на бок наклоняет. Чимин откровенно смеётся с непосредственности мужа и, придерживая его, аккуратно тянется за пакетом, который бросил так же у входа. Чонгук довольный до нельзя, сидит на члене, попеременно мелко содрогаясь от мелких сладких импульсов от постепенно спадающего узла, уплетает любимые огурчики, окуная их в сладкий мёд, закусывает клубникой в шоколаде, и вкусненько мычит от двойного удовольствия. Чимин же просто любуется довольным, удовлетворённым и спокойным омегой, рассыпая поцелуи бабочки по шее и плечам. — Давай-ка теперь в душ тебя отнесём и приберём всё это безобразие, что натворили, — тихо на ушко говорит Чимин, когда узел спадает. Чонгук на нём практически уже уснул, наевшись и разнежившись окончательно. Только угукает в ответ и доверительно жмётся, пока альфа на руках относит его в ванную. Чимин сам его обмывает, не используя мочалку, намыливает и смывает руками, потому что кожа слишком нежная и чувствительная. Хорошо пенит гель для душа и скользит мыльными ладонями по всему телу от ушек до розовых пяточек, параллельно массируя и расслабляя. Уделяет особое внимание животику, на котором рисует мыльные сердечки, и расцеловывает те же места после того, как их смывает. Тщательно обмывает аккуратный член, складочки меж пахом и бедром, сами бёдра и меж ягодиц. Чонгук хотя и смущается немного, но все манипуляции позволяет с удовольствием. Его муж слишком чуткий и нежный, чтобы отказаться, тем более ему самому сложновато даются все эти процедуры. — Ты голодный? — спрашивает Чонгук, намыливая крепкую грудь мужа. — Я мог бы что-нибудь приготовить. — Нет, ангел, я вкусно покушал тобой, ужинать не буду, — целует ласково в тёплый носик. — И чтобы к плите не подходил. Хочешь кушать – заказывай доставку. Понял? — строгое. — Да, папочка, хорошо, — послушно соглашается, кивая. — Умница. Тщательно обтирает Чимин его тоже сам, укутывает в мякенькое банное полотенце и промакивает всю влагу, чтобы он ни в коем случае не заболел, не отказывая себе в удовольствии смачно цапнуть за пышное гладенькое бедро. Пойти убрать современное искусство, которое они оставили высыхать на обивке входной двери, Чонгук Чимина ожидаемо не отпускает, потому что напрочь отказывается оставаться в кровати один, когда Чимин его в неё укладывает. Он уже месяц как превратил её в гнездо из-за длительного отсутствия альфы рядом в течение дня по работе и волнений из-за предстоящих родов. Чтобы немного легче всё это переносить и чувствовать себя в безопасности он огнездился и при любом удобном случае тянет туда свою пару, отказываясь выпускать. Чимин не противится, убрать можно будет и завтра, спокойствие его омеги куда важнее. Тем более, что он плохо спит, много ворочается из-за переживаний и того, что не может найти удобное положение из-за объёмного живота. Чимин тоже не спит. Обнимает, ласкает, успокаивает и убаюкивает, потому что его мальчик ищет в нём поддержку, тычется, трётся, забирается практически на руки. Только потом, залюбленным, в полной безопасности, окутанный плотным феромоном своего альфы и окольцованный его руками, успокаивается и засыпает. И так последний месяц, когда живот показался ему уже просто огромным, а малыш начал очень активно пинаться. Что говорить про сейчас, когда он вырос ещё больше, время неумолимо близится к той самой заветной дате и Чонгук нервничает только всё больше и больше, становится уязвимее и ранимее, и до истерики нуждается в своей паре ежесекундно. Каждое утро не менее сложное, потому что Чонгук хоть и пытается сдерживаться, но всё равно невозможно капризничает и часто плачет, не желая отлепляться от тёпленького бока своего альфы и выпускать его из гнезда куда-либо. Чимин любит даже это. Их ежедневную рутину, потому что кто бы, что не думал, его это ещё ни разу не раздражало. Он любит комфортить своего омегу, любит, когда тот капризничает и выпрашивает внимание, любит дарить ему ласку и заставлять улыбаться. Он Чонгука до зависти, до потери рассудка любит. И он любит их ребёнка. Даже расплакался впервые за много лет, растрогавшись, когда Чонгук, заламывая пальцы и кусая губу своими кроличьими зубками, рассказал, что они станут родителями. Он с их малышом разговаривает, поёт колыбельные, он его целует и гладит через папин животик. Чимин ценит абсолютно всё, что связано с Чонгуком и их ребёнком, с его семьёй. Он их любит, балует и оберегает. По возможности всегда ходит вместе с Чонгуком на все плановые осмотры, УЗИ, возит сдавать анализы, а потом обязательно кормит любимыми сладостями и расцеловывает пальчики по дороге. И когда Чонгук, проснувшись утром, вспомнил, что ему сегодня нужно на приём к врачу, Чимин не ждёт, когда тот попросит поехать с ним, а звонит и берёт на сегодня выходной и Чонгук сияет ярче и теплее солнца. Едут, как всегда, под любимую Чонгуком музыку, и с рукой в руке, благо коробка-автомат позволяет такую вольность на дороге, как беспрерывное поглаживание чужой ладони и дарит возможность тянуть к губам для лёгких поцелуев нежные пальчики. Чонгук неизбежно нервничает перед походами в больницу: слишком не любит это место с неприятной атмосферой и чересчур резким запахом, а ещё волнуется, чтобы с их крохой всё было в порядке. Чимин походы в Омежий центр здоровья не любит по другой причине, а именно повышенного к себе внимания. Не то, чтобы альфы там были редкостью, но всё же пар которые появляются там вдвоём гораздо меньше то ли по причине занятости партнёра, то ли по причине низкой его вовлеченности, то ли вовсе из-за его отсутствия в принципе. А Чимин, как доминантный альфа, красивый и с сильным феромоном неизбежно привлекает внимание в омежьем царстве. Чонгук за это походы на осмотры не любит тоже. Каждый раз, как испытание. С одной стороны ему льстит то, что большинство завидует, что этот альфа его, а с другой — ревность и чувство собственничества неприятно скребутся внутри. Он уверен в себе достаточно, спасибо Чимину за методическую работу, и тем более уверен в своём альфе и знает что, тот ни на кого кроме него не посмотрит, но терпеть шушуканье, а не редко и откровенный флирт он ненавидит. Так происходит и сейчас. Медсестричка на ресепшине ещё пытается вести себя профессионально, но стоит им взять карточку и пройти в коридор к нужному кабинету, как почти вся очередь приковывает к ним своё внимание. Альфа здесь только один Чимин. Чонгук пытается абстрагироваться, Чимин же чутко за ним следит. Он проводит своего омегу к свободному месту на диванчиках и помогает, придерживая за руки, мягко опуститься, сам остаётся стоять рядом и Чонгук вцепляется в него рукой, которую Чимин незамедлительно, наклонившись, целует. На них смотрят все, как будто пришли в театр и это специально для них разыгрываемое представление. Чонгук медленно закипает, аромат начинает отдавать неприятным пригорелым запахом сбежавшего молока и Чимин присаживается перед ним на корточки, укладывает руки на внешние стороны бёдер и снизу вверх преданно заглядывает в глаза. — Душа моя, — зовёт тихо, но рядом сидящие омеги всё равно слышат, и навостряют уши ещё больше, — хочешь чего-нибудь? Могу купить тебе из автомата внизу что-то попить или скушать вкусного, м? — Принеси воды, пожалуйста, — пить ему не хочется, он хочет лишь на время отправить альфу подальше, может хоть тогда градус напряжения немного спадёт, иначе он повыцарапывает всем здесь глаза. Чимин, скорее всего, это прекрасно понимает, поэтому поднимается, чмокает легко в белокурое темечко и уходит. Чонгук надеется перевести пока дух, а там гляди, когда альфа вернётся, подойдёт их очередь. Но Чонгук не учёл того факта, что может стать только хуже, а именно это и происходит. — У вас очень красивый альфа, — роняет омега, сидящий от него по правую руку. Миловидный, но с непримечательной внешностью, даже немного угловатой, слишком худой, хотя животик уже хорошо заметен. Чонгук едва не рычит. — Спасибо, я знаю. — У меня тоже такой был, — продолжает. Чонгук не реагирует, но того это не останавливает. — Все красивые альфы, как правило, такие непостоянные и ненасытные. Одного омеги им мало. Особенно если он беременный. Понимаешь о чём я? Мингю со мной тоже был весь такой внимательный, нежный, звал солнцем и на руках носил, а потом шёл к другому и трахал как портовую шлюху, потому что меня не мог. Представляешь? А когда я узнал случайно, знаешь, что он мне сказал? Чтобы я не принимал это близко к сердцу и не порол горячку, мол, это лишь временное решение, потому что я сейчас не в том положении, чтобы как следует его удовлетворять, — с возмущением. — Так что смотри за своим альфой в оба. Не успеешь оглянуться, как кто-то уже будет у него в трусах. Ты-то уже на позднем сроке, раздался вширь, неповоротлив, кто-то сможет легко тебя заменить и твой альфа с удовольствием примет его на свой узел, а может уже принимает. — А ты что, претендуешь? — сквозь сжатые зубы шипит Чонгук. — Срок поменьше, костей побольше торчит, ещё можешь поскакать на чьём-то узле? — Что? Я не … — запинается. — Для чего тогда ты мне это рассказываешь? — закипает. — Я просто по-дружески предупреждаю, как омега омегу, — в упор не понимает, почему получает в ответ агрессию, хотя хотел как лучше. — А мы резко стали друзьями посидев рядом 5 минут? Если твой альфа кобелина редкостная, то не надо всех на него ровнять и с собой всех сравнивать тоже не надо, — гневную тираду прерывает медсестра, приглашающая через 5 минут пройти в кабинет, которую Чонгук даже не слышит. В этот же момент возвращается и Чимин, совершенно не понимая, почему спустя несколько минут отсутствия его омега до невозможного взвинчен и раздражён. Чимин подходит вплотную, кладёт горячую ладонь на поясницу, подскочившему до этого Чонгуку и переводит всё внимание на себя. Чонгук шумно дышит, раздувая ноздри, и бегает встревоженными глазами по любимому лицу, не в состоянии так быстро успокоиться. Чимин недолго поглаживает поясницу, затем отнимает руку, чтобы открыть бутылку с водой, которую для него принёс. — Выпей немного, любовь моя, и будем заходить, — ждёт, пока Чонгук сориентируется и возьмёт у него из рук бутылку, заправляя выбившуюся белую завитушку за ухо. Чонгук забирает бутылку и делает три жадных крупных глотка подряд, постепенно успокаивается от близости и уверенного спокойствия альфы, всецелого его внимания только на себе и в порыве ластится к его руке. Чимин улыбается тепло, глядя на то, как его омега котёнком тычется в его ладонь, которую он уложил на его розовую щёчку и за неё же к себе его привлекает, чтобы быстро чмокнуть в сахарные губы и, открыв дверь, пропускает первым в кабинет. Чонгук оставляет всё ненужное за порогом, а в кабинете полностью сосредотачивается на их ребёнке и враче. Тот стандартно спрашивает о самочувствии, измеряет давление и температуру, а потом просит пройти за ширму и подготовится к осмотру и дежурному УЗИ. Чимин за Чонгуком как и всегда ухаживает, помогает раздеться и улечься на кушетку с максимальным комфортом, и украдкой целует в плотный животик до того, как за ширмой появится врач, и только потом отодвигается, но далеко не отходит. — Плод развивается согласно сроку, никаких патологий не выявлено. Ваш малыш здоров и прекрасно себя чувствует, — заключает врач после УЗИ. — А теперь давайте вас осмотрим. Чимин хочет было выйти, но Чонгук не отпускает, ловит за руку и смотрит умоляюще. Врач на это лишь снисходительно улыбается. — Так, ну всё в порядке, единственно есть микро трещинки, но это не страшно, — снимая перчатки, говорит врач и отъезжает к столу, чтобы сделать записи. — Можете одеваться. Половой жизнью живёте? — Да, — кивает Чонгук, пока Чимин помогает ему подняться и одеться. — Регулярно? — Да, — снова кивает. — С узлом? — Да, — немного смущённо отвечает, закусывая губу и глядя на своего альфу. — Хорошо, это даже полезно, чтобы мышцы, которые сейчас постоянно в тонусе, расслабились, но нужно быть осторожными, не терять голову. Я тогда выпишу вам профилактический курс свечей, чтобы вдруг не усугубить ситуацию, нам это не нужно. Вот эти ректально поставите по одной перед сном 4 дня, — протягивает назначение. — Хорошо, спасибо, — одевшись, забирает, все бумаги. — Жду вас через 3 недели. Берегите себя, — прощается врач. Стоит выйти в коридор и встретится глазами с тем, кто совсем недавно смог вывести его из равновесия, как всё внутри вновь, бурля, поднимается. Чонгук очень старается заткнуть всё поглубже и забыть, знает, что этого омегу может больше никогда не увидит, и он его точно ничему не научит, не воспитает, если родители не смогли, но чувствуя прожигающий взгляд в спину так отчётливо всё-таки не может себя остановить, тормозит немного своего альфу, и оборачивается. — Знаешь, — обращается к тому омеге весьма громко, потому что уже отошёл на какое-то расстояние и абсолютно все головы сидящих в очереди поворачиваются в его сторону тоже, — мой альфа всё ещё абсолютно потрясающе меня трахает. Когда и как захочет, — Чимин смотрит на Чонгука настолько ошарашенно, поди глаза сейчас вылезут из орбит. — И я всё ещё в состоянии с превеликим удовольствием самостоятельно принимать его узел, который буквально вчера заставил меня кончить минимум четырежды. Так что не стоит так за нас переживать. И вот тебе мой дружеский совет, как омеги омеге, просто найди себе нормального альфу, а свои советы оставь при себе, — разворачивается, не дожидаясь ответа, и тащит за собой оторопевшего Чимина. Чонгук до их машины практически бежит, при чём до сдавленного хихинакья смешно, так что Чимина немного попускает. Чонгук очень дёргано пристёгивает ремень безопасности, хочет спрятать ладошки меж бёдер, да только из-за за живота не может, поэтому забавно пыхтит и по итогу укладывает их на него и нервно поглаживает, кусает нижнюю губу передними более длинными зубками и избегает на Чимина смотреть. Умилительный. — Душа моя, я, конечно, всё понимаю, но что это, мать его, вообще было? С какого такого чуда ты решил дюжине незнакомых омег рассказать о нашей сексуальной жизни? — недовольно, но не то, чтобы очень. Чимину на самом деле это и неважно, просто очень любопытно, но профилактическую беседу провести всё же стоит. — Папочка, просто тот омега наговорил мне кучу гадостей. Сказал, что ты такой же кобель, как и все, что из-за того, что меня из-за беременности так распёрло, тебе меня хватать не будет, и если ты ещё мне не изменяешь, то обязательно будешь, — тараторит и пыхтит от накатившей вновь злости как паровоз. — Господи, как у вас вообще об этом разговор зашёл? — А никак, я с ним даже не разговаривал. Он просто сказал, что ты красивый, а значит, наверняка не умеешь держать член в штанах. — Какое удивительное умозаключение, — качает головой. — Я надеюсь, ты не принял это близко к сердцу, любовь? Ты весьма точно подметил, что я с огромным удовольствием тебя трахал, трахаю и буду трахать, будь моя воля не спускал бы тебя с узла никогда, — наклоняет с водительского сиденья к Чонгуку, утыкается носом в шею, делая шумный глубокий вдох, чтобы наполнить лёгкие сладким запахом его пары, и затем кончиком носа потереться, поднимаясь до ушка. — Единственный, кто мне нужен кроме тебя, это наш ребёнок и это изменится только в том случае, если у нас появится ещё один. Я люблю тебя. Ты самое драгоценное, что есть в моей жизни. Ты и он, — шепчет, опуская раскрытую ладонь на живот, — и я ни на кого никогда вас не променяю, — прикусывает слегка мочку с колечком, чуть посасывая и отстраняется, заглядывая в глаза. — Я знаю, папочка. Мне просто хотелось утереть ему нос, показать, что он ошибается. Прости. — Всё в порядке, моя маленькая фурия, — улыбается и треплет любовно по волосам. — Я люблю тебя, — глаза неожиданно наполняются влагой и Чонгук подаётся насколько позволяет ремень вперёд, вытянув губы уточкой, ждёт поцелуй, и альфа незамедлительно его ему даёт. Даже без языка, скорее детский, очень нежный и трепетный поцелуй, как утешение и подтверждение всего сказанного. — Поехали домой, ангел, только заедем по пути в аптеку тебе за свечами. Хочешь, заедем ещё в магазин и купим чего-нибудь вкусненького? — Нет, хочу домой, — слишком разнервничался, хочется поскорее с альфой в гнездо. Чимин, как и всегда, очень тонко своего омегу чувствует, знает, что тому нужно расслабиться и отвлечься, поэтому по возвращению наполняет ванну, решая, что простого душа будет недостаточно. Чонгук не отказывается, безропотно позволяет себя опустить в тёплую воду и с тихим блаженным стоном откидывается на обнажённую крепкую грудь разместившегося позади него альфы. Он удобненько умещается меж разведённых ног Чимина, очень провокационно упираясь сочной попой тому в пах и не отдавая себе отчёта, просто водит мокрыми пальчиками по накаченным бёдрам по обе стороны от себя. Чимин же наслаждается этой близостью, обливает тёплой водичкой, чтобы Чонгук не замёрз, целует в мокрые плечики, покусывает за шею сзади и гладит, гладит, гладит, от плечей до запястья, по незащищённому горлу, набухшей груди и чувствительным соскам, по пузику, высоко торчащему над водой, и омега в руках ожидаемо млеет. Наряду с паром небольшое помещение заполняется тягучим сладким и очень призывным запахом его омеги. Его мальчик снова хочет. Чимин придвигается ещё ближе, наваливается немного на спину, чтобы дотянуться под живот и коснуться уже возбуждённого члена, начинает сразу же мягко гладить, сначала только головку, чуть сдавливая до приятной боли, а после размашисто по всему стволу, то раздевая, то пряча пунцовую головку за крайнюю плоть. Мучительно медленно, до недостаточно приятного. Чонгук хнычет, виляя попой, потирается о уже так же вставший член альфы и требует больше. И Чимин ускоряется, двигает рукой гораздо быстрее с лёгким прокрутом запястья, будто насильно выдаивая из него оргазм, который не заставляет себя долго ждать. Чонгук кончает с громким вскриком и всплывшими на поверхности воды белыми более плотными каплями семени и падает снова спиной на чужую тяжело вздымающуюся грудь. — Ты ещё не кончил, — констатирует, чувствуя горячую упирающуюся ему в копчик плоть. — Сделай это в меня, — и пытается чуть привстать, но Чимин его осаждает. — Нет, малыш, пока мы с проникновением повременим. Во всяком случае, те 4 дня пока ты будешь лечиться. — Что? — вскрикивает, неловко изворачиваясь. — Но это же просто для профилактики и врач не запретил, — смотрит так, будто Чимин ему сказал, что Деда Мороза не существует. — Ангел, пусть все твои трещинки сначала заживут. А для того, чтобы это случилось быстрее нужно потерпеть и не выбивать из тебя всё лекарство моим членом. — Но ты ведь не кончил, — с таким расстроенным видом, как будто действительно проблема сродни глобальному потеплению, ещё и губу нижнюю оттопырил от досады, но хотя бы не спорит, что им сейчас нельзя, уже хорошо. — Сядь на бортик, — так требовательно и строго. Как только может так быстро сменять эмоции? Чимин даже не спорит, знает, что сделает только хуже, поэтому выполняет то, что просят. Чонгук кое-как вертится в неширокой ванной, чтобы усесться удобно на колени, сам шире раскрывает чужие бёдра и придвигается ближе. Не ходит вокруг да около, а сразу присасывается раскрытым ртом к стволу посередине, наклонив голову на бок, будто целуя его по-французски. Чимин мычит едва различимо и тут же автоматически вплетает пальцы в ещё более пушистые из-за влаги волосы: не давит, не направляет, лишь поощрительно поглаживает. Чонгук же медленно ведёт раскрытыми губами вверх к головке, чмокает её любовно и незамедлительно слизывает проступившую каплю смазки плашмя раскрытым языком, чтобы затем толкнуться напряжённым его кончиком в уретру. Чонгуку очень бы хотелось, чтобы альфа отымел его в рот, тем более по-другому сейчас и нельзя, но положение, в котором они сейчас находятся, не позволяет и этого. Меньше всего хочется поскользнуться на керамике или плитке и размозжить себе голову, поэтому Чонгук берёт в рот и начинает активно двигаться самостоятельно. Чимин стонет, стоит головке впервые коснуться задней стенки чужого податливого горла. И хватка на волосах безотчётно становится крепче, это единственное что он может себе позволить, сидя на бортике ванной, даже бёдрами не подмахнёшь, как бы невыносимо не хотелось. Чонгук стонет тоже, наконец получив необходимое над собой доминирование, пускай и такое ненавязчивое и сосёт ещё усерднее. Омега принимает идеально, Чимина никогда не хватает надолго, если Чонгук принимается вылизывать и посасывать его член. И этот раз не становится исключением. Чонгук кружит языком по всем набухшим венкам, не скупится на слюну, которой непроизвольно очень много от того, какой его альфа для него вкусный, она стекает на подбородок и пузыриться в уголках рта, а булькающие давящиеся звуки и тихие поскуливания срывают последние заслонки. Омега берёт до основания, утыкаясь носом в чуть отросшие тёмные волоски на чужом лобке, умудряется кончиком потереться, приластиться прямо с членом глубоко в глотке, подмурлыкивает и сглатывает несколько раз подряд, замерев, сжимает горячий ствол в горле и этого становится достаточно, чтобы Чимин окропил семенем эластичные мягкие стеночки чужого ласкового горла. Чонгук немного давится, но только глубже и чаще дышит через нос, принимает всё до последней капли и только потом медленно отстраняется, но не перестаёт касаться. Ещё какое-то время мелкими мазками вылизывает постепенно смягчающийся член, потом ещё пару раз его целует и только после этого укладывается растрёпанной головой на бедро и притирается к нему щекой. — Какой же ты потрясающий, мой ангел, — мурлычет севшим голосом альфа, играясь пальцами с мочкой чужого ушка, но недолго. — Давай-ка выбираться, вода уже остыла, вам нельзя переохлаждаться. Чимин привычно помогает вылезти и сам обтирает полотенцем, особенно меж ягодиц, где снова стало влажно от возобновившегося после сладкого минета возбуждения, но никто не заостряет на этом внимания, если Чимин и заставит своего омегу кончить вновь, то уже не в ванной. Оставшуюся половину дня пара проводит в гнезде под сериал. Чонгук согласился вылезти только один раз на кухню покушать, чтобы в кровати не накрошить, а потом быстренько утащил альфу обратно, не дав даже как следует убрать со стола. Наевшись, разнежившись в любимых объятиях, Чонгука предсказуемо начинает клонить в сон. Его, уже изрядно клюющего носиком, Чимину приходится растормошить. — Любовь, не засыпай, сначала нужно поставить свечку, — целует в висок. — Мм.. да .. да … — сонно мычит, причмокивая губками. — Ну же, малыш, не заставляй меня применять серьёзные меры, — нарочито серьёзно. — Угум… — и тычется горячим носом в чужую шею, устраиваясь удобнее, а затем взрывается заливистым смехом, когда Чимин безжалостно начинает его щекотать. Чонгук изворачивается и брыкается что есть мо́чи, и весь сон как рукой снимает. — Какая же ты вредина, папочка, — отдышавшись, выдаёт, смачно хлопнув по накаченной сиське. — Давай дуй в ванную, я упаковку на полочке оставил, а потом я тебя снова убаюкаю, — похлопывая по попе поторапливает. Чонгук уходит, куснув альфу за аккуратный сосок, и пропадает весьма надолго. Чимин только было хотел пойти узнать всё ли в порядке, как омега появляется с полными слёз блюдцами глаз. Он застывает на пороге комнаты, переминаясь с ноги на ногу, оттягивает и теребит подол футболки Чимина, что на нём надета и силится не расплакаться в голос. — Ангел, что случилось? — Чимин принимает сидячее положение, выглядя встревоженным. — Ну же, иди ко мне, — расставляет руки в стороны, приглашая. Чонгук идёт неуверенно, медленно, покусывая нижнюю губу, но в любимые руки практически падает. Чимин усаживает того к себе и покачивает, успокаивая как ребёнка. — Что стряслось, душа моя? Поделись со мной. — У меня … не получилось, — всхлипывает, утыкаясь в чужую успокаивающе пахнущую шею. — Что не получилось, малыш? — гладит по волосам. — Вставить эту идиотскую свечку. Я пробовал. Несколько раз. Но мне так неудобно из-за живота и она всё время выскальзывает у меня из рук, а нагнуться за ней на пол ещё сложнее, — начинает заикаться от подступающих слёз. — Тшшш, милый, почему ты не позвал меня? — Ну, как ты себе это представляешь? Как я могу просить тебя о таком? Это же противно и всё такое. — Противно? — аж брови подлетают вверх от удивления. — Боже, ангел, что ты себе уже придумал? — сокрушается. — То есть, по-твоему мне, тому кто всецело тебя любит, тому, кто просто обожает тебя вылизывать и регулярно сажает себе на лицо, чтобы вдоволь налакаться твоей вкусной сладкой смазки, будет противно вставить в тебя лекарство? После того как я с огромным удовольствием каждый раз вставляю в тебя и язык, и член, и те же пальцы? Ты сейчас серьёзно? Чонгук смотрит на него во все глаза, пунцовея щёчками от откровенностей, что говорит альфа, расцветая всё большей любовью, хотя едва ли есть куда. — Запомни, душа моя, абсолютно ничего связанного с тобой не может быть для меня противно. Я люблю тебя. Всего. Полностью. От кончиков волос до кончиков пальцев. Поэтому сейчас я пойду, заберу из ванной свечку, мы её используем по назначению и уложимся сладко спать, — так и делает. Возвращается с распакованной ещё омегой свечкой и без лишних церемоний забирается на кровать, укладывая Чонгука на спину. Наклоняется, чтобы поцеловать в оголившийся из-за задравшейся футболки живот, и самостоятельно стягивает по ногам нижнее бельё прочь. Затем переворачивает безропотно подчиняющегося омегу на бок, сам приподнимает его согнутую в колене ногу чуть выше, открывая себе доступ. Чонгук начинает чуть чаще дышать, неизбежно возбуждаясь: оголённый, под нависающим сверху немного раздражённым альфой. Чимин это прекрасно чувствует, а главное видит: мутноватая ароматная смазка уже аппетитно поблёскивает меж раскрытых половинок и он не сдерживает себя, склоняется, чтобы собрать её своим языком, слегка толкнуться кончиком внутрь, сорвав плаксивый стон, и отстраниться. Не мучает долго, зажимает меж двух пальцем свечку и медленно вводит внутрь, оставляет лекарство внутри и медленно выходит, попутно оглаживая бархатные влажные стеночки. Чонгук оттопыривает попу вслед за исчезающими пальцами, ему, очевидно, мало этой близости, но он ни на чём не настаивает. Чимин же облизывает, побывавшие внутри его омеги пальцы, со вкусом причмокивая, лекарство не успело начать растворяться и не испортило вкус. Чонгук же заворожённо хлопает большими глазами, сам кое-как поворачивается на другой бок к альфе лицом и тычется под бок. Опирается на подтянутый торс улёгшегося на спину альфы животом и утыкается носом в плечо, забавно фыркая носиком. — Нужно надеть бельё, постельное может испачкаться. — Тебе же неудобно спать в белье. Не нужно пережимать тело резинкой, пусть себе вытекает всё лишнее, я потом перестелю постель. Не беспокойся об этом, — вновь успокаивает альфа. — Хорошо, — пауза и напряжённый вдох. — Прости, папочка, и спасибо, — выдыхает тёплым потоком воздуха. — Не за что, ангел, — прижимает к себе крепче, целуя в пахнущую молоком и мёдом макушку. — И я не злюсь, просто хочу, чтобы ты понял и запомнил, что ты можешь прийти ко мне абсолютно со всем чем угодно, и я решу любую твою проблему. Ты не должен справляться в одиночку, зачем тогда тебе я? Я позабочусь о тебе, любовь. И о нашем малыше. Ты же не думаешь, что я убегу, когда увижу грязные памперсы? Вы самое дорогое, что у меня есть, я не потеряю вас так глупо. — Знаю, папочка, я всё это знаю. Я так сильно тебя люблю, как же невозможно мне повезло с тобой, — мурлычет тихонько, засыпая. Слишком устал и переволновался. — Это мне повезло, душа моя, — шепчет в волосы уже задремавшего мужа и укутывает феромонами и тёплым одеялом.