Некрасивый

— Я боюсь, что недостаточно красив для гэгэ, — даже когда Хуа Чен не говорил этого вслух, Се Лянь угадывал его мысли по грустному блеску глаз, самоуверенных для всех и по-щенячьи пугливых при нём. И Се Ляню это не нравилось. У Се Ляня перехватывало дыхание и сердце билось особенно трепетно и беспокойно, стоило лишь взглянуть на Хуа Чена. В мире не было никого, прекраснее его. Они сидели в покоях Князя демонов, что, устав от навалившихся дел градоначальника, уложил голову на плечо Принца, и тот тихо рассказывал ему что-то с мягкой улыбкой, пальцами перебирая чёрные чуть спутавшиеся пряди. Тёплые огни Призрачного города смешивались с полумраком комнаты, отбрасывая на бледное лицо персиковые тени, покрывавшие бледные щёки, словно смущённый или довольный румянец. Се Лянь тихо любовался своим возлюбленным, когда пальцем неаккуратно задел расслабленное лицо. Хуа Чен открыл глаза, и их взгляды пересеклись. И в этом взгляде, горящем предзакатным солнцем, Се Лянь вновь уловил тот печальный блеск. «Я недостаточно красив для гэгэ». — Красивый, — кажется, Се Лянь сказал это слишком серьёзно, заставляя Хуа Чена приподняться и с непониманием уставиться на Принца. Последний лишь вздохнул, накручивая шелковистый локон цвета вороного крыла на палец и поднося к губам, — Ты красивый, Сань Лан, — он шепчет, чувствуя, как сердце вот-вот выскочит из груди от волнения. Щёки горят. Губы становятся предательски сухими от слов, срывающихся с них, — Красив от макушки и до пят. Настолько, что у меня перехватывает дыхание. Так трудно просто любоваться тобой. Хуа Чен хочет что-то возразить, но Се Лянь не позволяет, прижимая палец к его губам и даря ещё один поцелуй локону. — Мой красивый Сань Лан. Хочется каждое мгновение касаться твоих волос, — и он склоняется ближе, отпуская локон, но лишь чтобы оставить аккуратный поцелуй на виске, с едва заметным пушком новых волос. Ладонями Се Лянь нежно обхватывает Хуа Чена за щёки, заставляя смотреть на себя, — В твоём лице нет ни единого изъяна, оно прекраснее любой картины, и, если бы ты только позволил, я бы неотрывно покрывал поцелуями твой ровный лоб и утопал в глазах, глубокого цвета кленовых листьев, — краткий поцелуй жаром опаляет бледный лоб, задерживается с едва различимым поцелуем на повязке, прежде чем запустить руку в чужие волосы и ослабить повязку. Та, соскользнув с лица, обнажает закрытое, впалое веко, под которым нет глаза. Хуа Чен дёргается, рефлекторно пытаясь прикрыть уродство рукой, но Се Лянь перехватывает его запястье, оставляя демона беспомощно метаться взглядом по комнате, — Посмотри на меня, Сань Лан. Ты прекрасен. Тебе не нужно ничего скрывать, — отпуская запястья, лишь кончиками пальцев Его Высочество оглаживает веко, улыбаясь от лёгкой щекотки — густые ресницы Хуа Чена смущённо подрагивали. — Гэгэ… — Хуа Чен возражает слабым хрипом, не отрывая взгляда от тёплого янтаря глаз своего божества. На почти алый румянец, заливающий чистое лицо до самых ушей, — Я не… — Тише, Сань Лан, всё в порядке. Я же вижу, что обычные слова не помогают тебе убедиться в том, насколько ты неотразим. Придётся действовать решительнее, — Се Лянь сглатывает, чувствуя, как последние слова комом застревают в горле. Рвущиеся наружу, они путаются и от одной лишь мысли, что вот-вот сорвётся с его губ, голова идёт кругом, — Придётся показать тебе, насколько… Насколько я хочу тебя, — и, не в силах терпеть чужой взгляд, Се Лянь впивается жадно в чужие губы, заваливая Хуа Чена на мягкие простыни и вжимая в них. Влага наконец попадает на пересохшие губы, но от этого только сильнее желание. И сил сдерживаться совершенно нет. Се Лянь целует жадно и чуть неловко, то игриво подцепляя зубами нижнюю губу, то мажа в самый уголок губ, теряясь в пространстве. Голова уже кружилась от нехватки кислорода и от жара рук, притянувших его за поясницу ближе, к самой груди. Пальцами Се Лянь проскальзывает по шее, обводя кадык и забираясь под алые одежды, оглаживая ключицы и широкие плечи. — Гэгэ… — Знаю, — обрывает Се Лянь, упираясь ладонью в шумно вздымающуюся под ним грудь, — Но ты меня отвлекаешь, — и в наказание за чужие шалости он впивается губами в неприкрытую шею, оставляя на той метки. И они говорят лучше всяких слов: «Ты безупречный, красивый настолько, что я хочу оставлять на тебе свои следы, настолько, что у меня нет слов, чтобы выразить всё это. Невероятный. Мой Сань Лан». Чуть дрожащими руками Се Лянь освобождает торс Хуа Чена от лишней ткани, перехватывает его руку, лишь чтобы оставить след горячего поцелуя на каждой клеточке, что ему нравилась: он целует мощные, идеально сложенные плечи, спускается к предплечью, задерживаясь на татуировке, выводя кончиками пальцев её очертания и вызывая у Хуа Чена мурашки. Спускается ещё ниже, оставляя смазанные поцелуи на ладонях и аристократически длинных пальцах. — Красивый, — шепчет он сбивчиво, прежде чем, прикрыв глаза, провести языком по пальцам, беря пару в рот и чуть посасывая. С губ Хуа Чена срывается стон, и Се Лянь чувствует, как пояс спадает с него, оставляя ханьфу бесполезной тряпкой болтаться на плечах. Демон высвобождает руку, но лишь чтобы пустить обе по оголённому торсу Принца. — Сань Лан… — Принц выдыхает шумно и почти безотчётно. Чужие руки предательски дразняще останавливаются, ослабляя хватку. Лисья улыбка расцветает на губах демона. — Что такое, гэгэ? Мне прекратить? Се Лянь может лишь отчаянно замотать головой и яростно прильнуть к Хуа Чену, впиваясь губами в ключицы, дорожкой следов спускаясь к груди и обхватывая сосок, пока жар чужих прикосновений блуждает по спине, плавя каждый её сантиметр, и спускается ниже, к ягодицам, оглаживая их и чуть сжимая, почти невесомо оцарапывая ногтями чувствительную кожу и срывая с вновь пересохших губ стоны. — Гэгэ. Се Лянь рефлекторно поднимает на Хуа Чена, особенно прекрасного теперь, чуть влажный от возбуждения взгляд — и его тут же утягивают в поцелуй, ловя сладость рваных вздохов. Тела переплетаются. Одежда больше не разделяет их, и горячая кожа скользит по такой же горячей, до головокружения и мурашек по всему телу, до сорвавшегося в бешеный ритм стука сердца и невольного слишком громкого стона, когда Се Лянь чувствует, как между ягодиц упирается что-то твёрдое. До сладостных судорог, когда Хуа Чен, опрокидывая его на спину и вжимая своим весом, входит в него, оставляя Се Ляню только одно — отчаянно хвататься за его шею и между смазанными поцелуями шептать на последних каплях кислорода: — Такой… красивый… Я люблю тебя, Сань Лан. — И я тебя, гэгэ, — и вновь поцелуи, поглощающие слишком громкие стоны, беспорядочное переплетение пальцев, ног, и долгая, бесконечно долгая и прекрасная ночь в Доме Блаженства в объятиях самого очаровательного, неотразимого мужчины всех трёх миров.