– Сань Лан! Но в ответ тишина. Лишь бабочки, шелестя полупрозрачными крыльями в темноте, с какой-то трепетной нежностью кружат вокруг и садятся на тело. Их маленькие лапки щекотят предплечья и голени. Одна бабочка, забравшись под неплотно запахнутый ворот, с интересом ползала по широкой, чувствительной груди. Давно Хуа Чен не оглаживал, давно не припадал к ней с сладкими, трепетными поцелуями, и теперь его призрачные бабочки столь невовремя будили воспоминания...

«Он сбежал от меня», — всегда смеялся Се Лянь, рассказывая об этом, а потом стихал, погружался в себя, устремляя взгляд куда-то в пустоту. В собственное прошлое. В тот день, подробности которого он вряд ли когда-либо раскроет. День, когда пропал Божок-пустослов.

— Он — моя марионетка, — Хуа Чен заявляет гордо, показательно властно поддевая точёный подбородок юноши, — Правда ведь, гэгэ? — Правда, — кротко улыбнувшись, Се Лянь поднял на собравшихся взгляд, — Я его марионетка. Он мой создатель и хозяин. Божественная Ци действительно исходит от меня: так вышло, что хозяин сотворил меня из тела небо… — он осёкся, заметив на себе тяжёлый взгляд Хуа Чена…

Искалеченный и брошенный в мире людей, Ши Цинсюань всё равно не может выкинуть из головы Черновода — его съедает чувство вины за загубленную судьбу, и он хочет исправить ошибку. Даже если это значит расстаться с собственной жизнью.

– Сань Лан, я же вижу, что обычные слова не помогают тебе убедиться в том, насколько ты неотразим. Придётся действовать решительнее, – Се Лянь сглатывает, чувствуя, как последние слова комом застревают в горле. Рвущиеся наружу, они путаются и от одной лишь мысли, что вот-вот сорвётся с его губ, голова идёт кругом, – Придётся показать тебе, насколько… Насколько я хочу тебя.