Она смеялась, а он даже и не думал...

Глаза, в которые не посмотришь.

Они лежали на двух кроватях поодаль друг от друга. Оба бледные, худые. У него осунулось лицо, румянца как и не было. На ней были видны только её чёрные брови, а на лице застыл ужас и страх. Оба в белых покрывалах. Руки почти серые, холодные. Ни один мускул не дрогнул на его лице. На ней нет никаких признаков жизни. — Если бы ты знала, как я тебя люблю! — говорил он ей, обнимая, когда Тино забирала карета скорой помощи. Обнимал, отпускал её. И рыдал. Безудержно. Как будто теряет её. Как будто отец теряет своего ребёнка, будто брат провожает на войну своего брата. Он терял её во всех качествах. Безмолвное: «все же будет хорошо?» читалось на её лице. Вот только Клим не мог ничего ответить. Надеялся на лучшее, но врать ей не мог. Только целовал ей руки, вытирал щеки от слез, а сам в груди вынашивал ростки скорби. Ворошилов попал в больницу, когда уже не дышал. Никто ни на что не рассчитывал. Рана на голове была… смертельной. Это даже не рана. Макушку почти разрывало на две части. Кто же знал, что так может все закончиться. Политбюрошники, когда ждали ответа от врача, уже подбирали место для его погребения, считали расходы, вытирая скупые слезы. — Вспыльчивый он был… но самый человечный… — прошептал Сталин, когда проходил мимо их комнаты. — Я ненавижу её… — он закрыл глаза от остервенелой боли внутри груди. Он выл. Он орал. От нестерпимой тоски. На его глазах погибают его самые любимые люди. За эти три дня он поседел. Постарели все. Во всех лицах читалась неизбежность и безысходность. Атмосфера как на войне. Хаос. Скорбь. Холод. Комната опустела. Гудела тишина. Казалось, что тут никого уже и не было… и не будет. Их фотография, его книга, которую он только что читал, а тут одежда для их малыша, тут её платье, украшения. На стуле висели несколько его кителей, которые она стирала руками. И каждое утро просыпалась с ним, чтобы помочь ему одеться. Клим этого не требовал, но ему это всегда доставляло удовольствие. Тино застегивала пуговицы на рубашке, он хватал её руки, целовал пальцы, прижимал ладони к щекам, вдыхая её аромат, и уходил на работу. И от утра до утра. Ещё живого, его несли из лесной чащи. Он тяжело дышал, харкался кровью, хрипел, выл от боли в полумертвом состоянии. Непонятно, сколько он там пролежал. Голова рассечена, глаза закрыты, в крови. Рот в крови. Руки в крови. Все тело в крови. Он лежал будто бы на поле боя. Раненый. Часто он себе это представлял. Только не знал, что это произойдёт не на войне, и далеко не в окопах. Клим ещё что-то бормотал в бреду. Никто уже ничего не разбирал, главное, донести его до врачей. Что с ним произошло? Бог знает. Зачем он туда пошёл? Что с ним было? Догадывались не многие. Только Сталин все понимал. — Я не выдержу, если потеряю их. — сказал Иосиф врачам. — Делайте, что хотите, но чтобы он встал на ноги. Шансы минимальные. Он пролежал один всю ночь, пока под утро его не нашли. Искали с собаками. Вызвали всех адъютантов, всех коллег, всех родственников. Искали везде. На территории дачи, за ней, в ближайших сёлах. Кто ж знал, что он будет совсем рядом? Зря теряли время… Ещё бы несколько часов и он бы не потерял сознание на носилках. Ворошилов вышел из дома, когда Тино уже лежала в больнице. Несколько часов он сидел у телефона. Ждал звонка. Ждал, когда она позвонит ему. Теребил в руках карандаш, перелистывал страницы старого альбома, который они привезли из Грузии. Читал учебник по авиации. Вздрогнул, когда раздался аппаратный треск. — Состояние тяжёлое… мы ничего не можем сделать… Он повесил трубку. Впервые он ни о чем не думал. Голова была пустая. Тела будто бы не существовало. Клим ходил по комнате, как тень. Он не чувствовал себя. Его не было. Несколько часов он просто ходил по дому. Не отвечал, не реагировал, не ел. Просто ходил. Только заглядывал в окно, возможно, ждал, что она все-таки вернётся. Зайдёт, и будто бы ничего и не было. Такая же счастливая, нежная, румяная. Снова сядет за реставрацию документов. Задыхаясь в пыли, попросит его открыть окно. А он откроет, сядет рядом с ней и просто будет болтать весь вечер ни о чем. А она слушала. И внимательно слушала. Все, что у него происходило, во все вникала. Сама что-то рассказывала. Улыбалась. Заставляла его смеяться над нелепыми ситуациями, которые происходят у неё на работе. Огорчался он, 0 если она приходила в плохом настроении из-за своих коллег. — Представляешь, они сказали, чтобы я у Климента Ефремовича попросила… — расстроенно сказала она. — И почему ты у него не попросишь? — смеялся Клим. — Так получается, что я пользуюсь твоим положением, что сходила сдала всех, нажаловалась… — Не придумывай, мы тут работаем, чтобы подобного в нашей стране не происходило, а это произвол. Тем более, тебя попросили. Что-нибудь решу! — улыбался он. Он не находил себе места. Шатался по разным комнатам. Не присядет, не ляжет. В шкафу стояла бутылка перцовки, несколько раз он открывал дверцы, закрывал, уходил в другую комнату, возвращался снова и так весь день. К вечеру напился. Орал. Его успокаивали всей дачей. Буянил. Разбивал посуду, рвал занавески. Бережно целовал её одежду, держал в ладонях мягкие игрушки для ребёнка. Когда успокоился, то его вывели на улицу. И тут просчитались. Оставили его одного. А Ворошилов ушёл куда-то в лес, споткнулся, упал. Разбил голову. Сил встать не было. Он кричал о помощи. Но его никто не слышал. Ворошилов ещё никогда не ощущал себя таким беспомощным. Остался один. И ему никто не поможет. Он постепенно умирал в одиночестве, пока никто об этом даже не догадывался. Лежал в грязи, вытирая кровь с лица, глотал слезы, скулил. Только мысли о том, что он кому-то нужен, заставляли его жить. Клим старательно не закрывал глаза, постоянно что-то теребил в руках, жевал ветки. Делал все, чтобы не заснуть. Ждал, когда за ним придут. Он знал, что цель не заставит его умереть. Он лежал всю ночь и отключился, когда увидел лица знакомых ему людей. — Дальше они сами справятся. — подумал он и закрыл глаза. А Тино и понятия не имела, что с ним происходит. Сталин категорически запретил ей что-то говорить, чтобы не было хуже. Ей тратили какие-то байки о том, что его загрузили работой, куда-то он уехал и подобное. Её это мало интересовало, потому что сама была в состоянии овоща. Она так нуждалась в его поддержке, когда лежала на кушетке. Но ему не позволили её даже проводить. Есть он — есть надежда на что-то светлое. Когда Клим был рядом, то она становилась другим человеком. Не было никаких плохих мыслей, была полна энергии, любила жизнь, светилась от счастья. Но когда его не было — от её весёлости не оставалось и следа. Она скулила от боли, когда лежала в палате. Белые стены внушали страх, запах спирта придавал ужаса. Ещё никогда она так не боялась больниц. Несколько часов назад открылось кровотечение. Ребёнка спасти не удалось. На ней не было лица. Она была как мертвец. Счастье разрушилось буквально за вечер. Сил рыдать не было. Только грудь разрывало от невыносимой боли утраты. Она потеряла его. Навсегда. Ещё не родившегося, но уже живого. Не по своему желанию, а по чьей-то вине. Еще такого незнакомого, но уже любимого человека. Что дальше? Как? С кем? Она не находила ответов. Вот что значит, когда жизнь разделилась на «до» и «после». Тино даже не знала, что происходит дома. Она была в тотальной изоляции от всех. Она винила отца, она знала, что это из-за него. И была права. Только не догадывалась, что он пытается сохранить хотя бы её жизнь. Она почувствовала себя плохо буквально через пятнадцать минут. Внизу живота тянуло. Ненормально тянуло. Это не толчки, это не игры малыша, это дикая боль. Клим сразу вызвал врачей, усадил её, сам был рядом. Старался веселить её. Она улыбалась, но подергивания глаза давали понять, что ей далеко не до смеха. Он сам был готов разрыдаться, но нельзя, нужно, чтобы хоть кто-то был спокоен, пока везде суматоха. Вокруг них творился хаос. Все в ужасе бегали вокруг дивана, где сидели они. Собирали вещи, документы. А они спокойно о чём-то разговаривали. Старались не думать о плохом. Старались не замечать, что рядом с ними толпа паникующих людей. Но их всех объединяло одно. Они ненавидели её. Тино её ненавидела. Клим её ненавидел. Иосиф её ненавидел. Тино уже давно замечала, что с ней что-то происходит. Она стала более истеричной, чаще выходила из себя. Вышла и в этот раз. После долгих споров с Тино, она покраснела, покраснели и руки, глаза наливались гневом. И только один удар в спину заставил Тино пошатнуться и упасть. Она медленно вставала, опираясь на дрожащие руки. Клим забежал и спешно начал помогать ей. Коба стоял в ступоре. Через несколько минут дом разрывало от его ярости. Сталин таскал её за волосы, материл, выгнал из дома. Климент ещё никогда так не боялся. С этого все и началось. Хотя ещё неделю назад после их приезда никто и подумать не мог, что один день может изменить все. Климент так же ходил на работу, Тино занималась служебными обязанностями на дому. Трудилась допоздна. Каждый день приносили книги для реставрации, документы, плакаты. Тинано пыхтела над столом. Расслаблялась, когда приходил Клим и держал её живот. Стоять он мог так несколько часов. Ему нравилось, помогать ей с такой «мелочью». Теперь хотя бы несколько страниц из книги она может сделать без дикой тяжести и усталости. Уходили на кухню. У Ворошилова по вечерам просто не закрывался рот. Он говорил обо всем. А Тинано слушала. Смотрела на него восхищенными глазами, улыбалась и нежно водила ладонью по его плечу, чтобы он успокоился. Ведь если оставить его в возбужденном состоянии, то он уже не заснёт эту ночь. Рассказывал, что произошло по дороге в наркомат, что было утром, в обед, кто к нему приходил. Ругался, когда кто-то что-то забывал. По частям уже не ездил, старался быть больше дома. А потом спокойно засыпали. У Тины уже и мыслей не было, что что-то может угрожать её безопасности. Оступилась. Теперь они оба лежали в одной комнате. Тино изредка открывала глаза. Вздыхала, когда видела его рассеченную голову. Бог знает, что она чувствовала в этот момент. Страх за него или благоговение. Брала его за руку. Он тяжело вздыхал. Не мог даже пошевелиться, но все ясно чувствовал и слышал. Будто бы даже острее, чем тогда, когда был полностью здоров. Тинано разговаривала с ним прикосновениями, кожей чувствовала его ответы. Гладила его острые скулы, холодную кожу. И так хотела посмотреть в его карие глаза. Так скучала по нему. Ей иногда даже казалось, что он в коме. Все слышит, но ничего не говорит. И так страшно было от этого. Видеть рядом родного человека, который не видит тебя. Трогать его, но не получать от него прикосновений. Смотреть на него, но быть невидимой. Она умирала от мысли, что перед ней не человек, что перед ней недвижимая кукла, которая никак не может сопереживать, любить. Может только страдать. Страдать от физической боли. И от моральной. — У нас все будет хорошо… — шептала она. Роняла горячие слезы. А Клим все это понимал, все чувствовал. Но сделать ничего не мог. — Правда же? — вдруг спрашивала она. Он пыхтел в ответ. Единственное, что сейчас мог сделать. Так и лежали несколько недель. Она бы оправилась быстрее, если бы не он. Пока плохо ему — плохо ей. Через несколько дней он уже открывал глаза. Несколько часов подряд просто смотрел на нее. Тино, сидя рядом, рассказывала ему все, что происходит в пределах их комнаты. Клим внимательно слушал, иногда закрывал глаза в знак согласия. Выдыхал, когда был против. Осматривал её. Как она изменилась. Её эмоции. Её руки. Ноги. Её тело. Внутреннее «я» билось внутри от того, что он не может обнять её, пожалеть. А ей и не надо было. Ей хватало только его взгляда. Теперь-то она научилась его понимать даже без слов. — Видишь, иногда что-то трагическое даже полезно… — засмеялась она. У Ворошилова в глазах что-то заблестело. — Ты улыбаешься? — вдруг спросила она. Клим прикрыл глаза. — Видишь, ты уже идёшь на поправку! Она ничего не сказала про ребёнка. Да и стоило ли? Если и так все понимали. А Клим ждал, что она что-то скажет, ему было важно что-то услышать. Даже плохое. Ему было это нужно.