Пред камином лежали двое

Крепко и тепло потрескивали дрова в камине. Темный томный вечер за окном утягивал в гипнотическое оцепенение, и густой молочный туман стелился по земле, точно спрут рястягивая свои закручивающиеся щупальца по плоскостям валяющихся тут и там досок, образуя в воздухе дурман влажной взвеси. В его эфемерной дымке, которая мелкими щекочущими каплями ложилась на атласные ленты не скошенной травы, терялись далекие звуки вечной стройки. Было тихо, так тихо, что причудливая неритмичная мелодия хрустко горящих дров, сплетенная с мерным, глубоким дыханием одного человека и одного нечеловека, баюкала и ласкала зудящие нервы. Они полулежали пред камином, расслабленно растянувшись на мягком персидском ковре, который однажды Демон просто наколдовал из воздуха (на самом деле беззастенчиво приватизировал национализированное адептами марксизма добро), пожурив Мастера, что тот позволил Маргарите возлежать на голом полу и грубых корешках книг, и раскиданных подушках, на одной из которых покоилось больное колено. Писатель нежно, задумчиво, едва касаясь гладкой, приятной на ощупь и вычурно дорогой ткани брюк, выводил закрученные, незнакомые руны и знаки. В голове царила блаженная пустота. Ни одна мысль не могла перебежать через границу активного обдумывания, переступив которую, мысль начинала раскручиваться, пронзая острыми иглами тревоги, доводя рассудок до ослепительно белого, раскаленного исступления. Они проносились отрешенным потоком мимо, разум был чист, и эхо отвечало пустым отзвуком молчания. Тишина не сдавливала стальными тисками виски, дробя хрупкие кости в крошку, напротив, она была уютна и комфортна и плела незримыми шелковыми нитями кокон умиротворения. Было восхитительно. Воланд всматривался в огонь, и Мастер обратил свой взор вслед за ним. Смотреть туда, куда смотрит его спутник, вглядываться в то, что пробуждало искренне любопытство в его Демоне, было так привычно и правильно, словно следовать за ним везде: и физически, разделяя узкие улочки и широкие проспекты во время долгих прогулок на двоих, только их двоих среди призрачно-бледной московской людской массы, и мысленно, безмолвно обмениваясь репликами, спрятанных в саркастических ухмылках и по-детски восторженных зрачках — являлось предназначением, судьбой, которая всю жизнь вела его к этому самому моменту. — Хорошо горит, — Мастер лениво потянулся, накрывая ладонь Воланда своей. — Ja, wirklich gut. Und es ist nicht notwendig, keine Manuskripte zu werfen , — Демон мягко перевернул ладонь и переплел пальцы с писателем. Погладил большим пальцем тыльную сторону ладони Мастера, — Alles hier liegt in Ihren Händen . — Паршивец, — противно сказанному Мастер смущенно улыбнулся, и Воланд, издав какой-то полный довольствия звук, звонко чмокнул писателя в упомянутую руку. — Не делайте вид, что Вам не нравится, — Демон ухмыльнулся, бросая заискрившийся озорством взгляд на своего творца, на что тот в ответ подмял Воланда под себя, дурачась, чувствуя ничем не замутненную радость. Усилившийся треск дров в камине спрятал за собой бормотание, резкие восклицания, сменяемые хриплым, задушенным смехом, тихий шелест одежды и шепот. Вечер медленно перетекал в глубокую, бездонную ночь.