Так любить мог лишь дьявол. Бойко, неистово, яростно – до разрыва легких, до вскипания крови. Насмешка Бога! Наделить сатану самым светлым из людских чувств и наблюдать, как они доходят до предела
Каждому мятежнику Падение оставило память. О прошлой беззаботной жизни, о чистом воздухе и светлых небесах. Метку, клеймо, пусть проклятие, если угодно. Боль единственного развенчанного архангела носила имя и могла дышать.
Душу Мастера уже не спасти. Насквозь пропитанная горькой отравой она не достойна спасения. Вынуждена томиться в теле, пронизываемом агонией, где каждая клетка в беззвучном крике требовала больше, больше спасительного наркотика. Один шприц морфия - и все закончится.
Что есть любовь? Это чувство, которое, как считал Воланд, ему неведомо и не доступно. По крайней мере, так было до тех пор, пока он не встретил своих людей.
Что, если мессир Воланд, сидящий на складном табурете и одетый в чёрную свою сутану, безмолвно наблюдая за закатным солнцем Москвы, встретит не мрачного человека в хитоне — ученика Иешуа, Левия Матвея, — а… самого себя? А после и ещё одного самого себя, уже третьего по счёту дьявола?
По пути из тетра домой, темным дождливым вечером, Мастер встречает на набережной вдоль Патриарших прудов человека, идущего без зонтика под непрекращающимся ливнем. Писатель решает помочь мужчине, предоставив укрытие над головой.
Может быть, думал он, растворяясь и тая, проваливаясь между светом и бездной, пришло время написать новый роман. И роман этот — сатана тотчас полюбит его — теперь будет о них троих в вечности.
Теория о скучающей Маргарите давно прижилась в литературных кругах. Мы привыкли воспринимать её как сильную женщину, идущую на жертву ради своего любовника, но что если она сама запуталась настолько, что после долгожданного дарованного покоя, искушающих демонов становится только больше?
Учительница начальных классов вела размеренную жизнь, не слишком насыщенную событиями. В какой-то момент встреча с Воландом становится для неё фатальной. Для Мессира учительница - серьёзный триггер, способный смешать ему все карты.
Отработанный, четкий, но в то же время чуть витиеватый почерк превращался в пляшущие вне строк каракули, и Мастер с каждым днем всё сильнее ненавидел свои руки, выдающие такое безобразие. Смотрел на запястья, покрытые синяками и кровоподтёками от фиксаторов для электрошока, исхудавшие пальцы и хотел тупо выть от боли. Однажды, поддавшись неведомому порыву, он ткнул себя карандашом в тонкую кожу между пальцами. И почувствовал такое облегчение, что даже заулыбался – он был покаран и тут же прощён.
Воланд смотрит на гипсовый бюст и вспоминает, что 2000 лет назад любовь как концепцию ещё не изобрели, потому что ещё не было смерти Христа как примера совершенной любви. И несётся сквозь его разум Синедрион, и Пятикнижие, и космос, и феминизм, и немного судьбы.
Сердце Мастера разогналось до каких-то невероятных скоростей, прямо как в их первый раз. Он нервно сглотнул и положил ладонь Воланда себе на шею целиком:
– Пожалуйста.
Пальцы ловко расстегнули ширинку безбожно измятых дорогих брюк и оттягивая исподнее писатель вместо ожидаемой горячей твёрдости чужого возбуждения, наткнулся на нежную безволосоть мягких и влажных половых губ. Воланд, ловя удивлённый взгляд писателя лишь томно потянулся к нему, сперва игриво прикусывая шею, а после зализывая покраснения упругим раздвоенным языком.
- Вы ведь не думали, что Дьявол будет придерживаться ваших людских стереотипов? - Пророкотала сама Тьма над ухом.
Зима. Где-то в 60-ых. Мастер, он же Николай, он же дворник в городе N. Воланд — профессор, интеллигент, однажды бухой возвращался домой, упал, разбил лицо об поребрик. Теперь дворник тащит это недоразумение в свою сторожку, чаем отпаивать, раны латать, о жизни болтать.