Right path

Капитуляция. Рин машет белым флагом, Саэ на задворках разума складывает ладони рупором и вопит, что он неженка, потому что его избранник не заслужил места в Нью Ворлд Элевен, на экранах телевизоров, в интервью и где-то там ещё, где-то, где есть Саэ, Исаги, может, Шидо или кто-нибудь там ещё. Там нет Бачиры—может, это и к лучшему. По крайней мере, ничего в нём не провоцирует то, что Итоши испытывает к брату и прочим. —Сдаюсь, сдаюсь,—выдыхает Рин, хлопая по бедру. —Иди ко мне, только молча. Бачира удовлетворëнно мурчит и, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие, опускается к нему на колени, мокро чмокает в нос и ярко-ярко улыбается, как будто Рин только что вручил ему кубок мира или что-то типа того. Бачира кажется беспечным, беззаботным, ласковым и оттого приятным: во всех остальных читается эта невыносимая тяжёлая нагруженность, это желание непременно сокрушить его, Рина Итоши—и то, кажется, преимущественно из-за того, что—ах, гляньте-ка, гляньте—Саэчка у нас гордость Японии. Конечно, блять, Рин, как его братец, должен повторять все его достижения. Что-что? Тебе не нужен футбол? Ради чего ты играешь, Рин? Что ты скажешь о своём звёздном брате? Скажу, чтобы больше не показывался мне на глаза. Только и всего. Пусть оставит, пусть не разъедает душу, пусть не заставляет сомневаться в себе и своих чувствах, пусть бросит Рина в этой пучине, не давая призрачной надежды выбраться. Ему здесь неплохо, почти хорошо—здесь Мегуру, Мегуру его почему-то очень любит, Мегуру сопит ему в шею и прикусывает белую кожу. Здесь никого больше нет. Здесь темно, тихо и пусто, потому что никому больше Рин не нужен. Рин не концентрация чистого таланта, как думает Нанасэ. Рин не тот, кто принесёт Японии победу. Рин не псина. Совсем. Даже мечтательный Бачира—ну, явно не от мира сего—никогда не думал сравнивать Рина с собакой. Или думал, но молчал. Понимает, наверное. Знает, что там, за футбольной формой, бутсами и номером на спине, ничегошеньки нет—разве что брошенный когда-то на помойку за ненадобностью дурацкий младший братик. Бачира, кстати, старше него. Странно. Совсем не ощущается. —Девятка на твоей футболке—это номер круга ада, да?—тянет Бачира, очевидно, услышавший о кругах ада от матери-художницы. Больше неоткуда. Школьную литературу, он, естественно, не открывал, неуч.—Рин, Ри-ин. Поговори со мной, мне страшно одному. Что, так очевидно? Да блять. Бачира слишком сложный в своей простоте, за его дурашливостью, смехом, глупыми песенками и галлюцинациями наверняка есть что-то ещё—возможно, глубокое понимание человеческой души. Рин таким не обладает, и потому, наверное, ещё страшнее. И потому, наверное, когда Бачира вдруг корчит ему неуместную гримасу, а потом капризничает и наотрез отказывается ложиться спать, Рин просто смотрит на него как-то устало, поражëнно и испуганно. А Мегуру, наверное, не помешала бы помощь—когда-нибудь Рина может не оказаться рядом. Когда-нибудь Рин может не суметь помочь. Рин не психолог, не психотерапевт и уж точно не психиатр, Рин даже пытался что-то гуглить, когда Мегуру наконец засыпал. Это всё странно; его никто не учил, как обращаться с больными, и он не может решиться прямым текстом посоветовать Бачире сходить к врачу. Диагноз поставит крест на его карьере, и в жизни Бачиры совсем ничего не будет. Его не допустят к соревнованиям, и он не сможет заниматься тем единственным, что его интересует, тем, что позволяет ему чувствовать себя счастливым. Рину когда-то сломали жизнь, и сломать её Бачире очень и очень не хочется. Саэ удостоверился, что Рин больше не сможет радоваться. Рин не Саэ. И Саэ не Рин. Слава всему на свете. Пусть Саэ сам возится со своим ëбнутым и отбитым, сажает его на цепь или в смирительные рубашки и учит контролировать себя. Желательно не выпускать его из дома. И не снимать намордника. У Рина-то всё под контролем. По крайней мере, он надеется, что состояние Бачиры не ухудшится со временем: Рин не знает, насколько глубока его любовь, и на сколько его хватит. —Ри-ин, Рин, ну, пожалуйста. Ри-ин, твои дурацкие ужастики, мне не стоит смотреть... Бачира плачет где-то очень-очень далеко, вне досягаемости, и поэтому Рин его не слышит. Слова кажутся жутко бессмысленными, никак не складываются в предложения, и затуманенный мозг Рина выцепляет всё отрывками, короткими лоскутками высокого голоса, плещущегося где-то в глотке этого чудовища. Он просит о чём-то неясном, без границ и физической формы, просит не бросать его, не оставлять. Рин бы до такого не опустился. Рин не цеплялся за одежду Саэ, когда его оставили лежать мёртвым где-то посреди сумрачного леса. Рин послушно лежал и не рыпался, пока его не утянуло ещё ниже. —Исаги сейчас всё время занят, Рин. Когда ты молчишь, мне страшно. Девятый круг ада. Девятый круг ада. Рин не хочет обманывать, не хочет быть как Саэ, не хочет навсегда остаться в этой страшной ледяной глыбе под чутким присмотром Люцифера с его собственным лицом. —Он сзади меня, твой монстр? Или прямо во мне?—вдруг спрашивает уже наученный опытом Рин, отчего-то нервно сглатывая и оглядываясь по сторонам. Он неловко взмахивает рукой и приобнимает Бачиру, тот облегчëнно вздыхает и ластится к его рукам. Рин угадал. —Всё-то ты видишь,—неожиданно понуро признаёт Бачира. Мимолётные слëзы всё ещё текут по его щекам, и Рин несколько секунд смотрит на него, пусто хлопая глазами. Он не умеет толком разговаривать с ним, не знает, как подступиться, как успокоить его, как убедить, что Рин может что-нибудь сделать правильно. Что Рин может защитить его. Бачира помогает: сам шепчет ему в губы, невербально прося разрешения. Он в одной футболке; он жмётся к полностью одетому Рину и почти требует себя поцеловать. Если это поможет—пожалуйста. Если это сработает—сколько угодно, только не на людях, не утром, не днём и не при Саэ. Ладони почти ласково дотрагиваются до мягкой ткани, Рин тянет его на себя, заставляя его упереться коленками в широкие ручки кресла. В их квартире что-то шуршит, что-то шелестит и поскрипывает. В их квартире кто-то всë ещё хнычет—Итоши старается как можно нежнее потрепать его по голове. А ещё вытирает ему слëзы, с трудом заставляя себя сдержать все претензии, упрёки и раздражëнные взгляды. Где-то там, за спиной Саэ, открываются врата в чистилище, и фантомный Бачира снова смеётся, помогая ему подняться на гору. Как бы судорожно Саэ ни взмахивал всеми шестью своими крыльями, ему не угнаться, не остановить, не расщепить его в своей пасти. Очертания Мегуру совсем размытые, и Рину начинает казаться, что его тело тоже подвержено истязаниям. Он не успевает увидеть—Бачира опрокидывает кресло навзничь, резко выталкивая его в белый свет. Бачира хихикает-хихикает-хихикает, и Люцифер навсегда остаётся позади. По телу Рина разливается что-то непривычно тёплое, настоящий, реальный Бачира лежит у него на груди и что-то шепчет, что-то говорит, и ему удивительно хорошо. Впереди ещё зашитые веки, дым и вечный непокой, а ещё надо приготовить ужин, помедитировать и сходить в душ—и вот тогда, наверное, со лба Рина сотрут все буквы, и их с Мегуру пустят в рай, где нет ни Саэ, ни Исаги, ни репортëров, ни монстров. Там будет хорошо. Осталось только стряхнуть с себя Бачиру, сказать ему, чтобы он не приставал, подняться и наконец-то заняться вечерней рутиной.