Кто же это с вами так?

      Холодное дуло пистолета со взведенным курком упиралось в незащищенный шарфом затылок статского советника. Возможность достать оружие самому, развернуться, сбить Грина с ног Эраст выкинул в первое же мгновение, когда увидел перед собой серьезное лицо террориста. Обращаться с Грином, так глупо попавшись, следовало примерно как с коброй, которую японский ниндзя положил ему на грудь в далеком во всех смыслах российском консульстве в стране восходящего солнца. Фандорин считал свои шаги, синхронизируя с ними дыхание, пока террорист вел его по коридору.       Как можно было так глупо попасться? Всякое случается. Честно говоря, в заброшенном и не отапливаемом особняке Иглы Эраста больше мучил другой вопрос к себе: зачем он скинул теплый полушубок извозчика, в котором, собственно, и довез Грина и Жюли Ренар до особняка Иглы, единственной представительницы дворянства в группировке. - Любите вы, Эраст Петрович, в одном исподнем по снегу гонять-то, - зазвучал в голове насмешливый голос Пожарского. Фандорин даже не сомневался, именно эти слова скажет ему новый шеф, если, конечно появится, и если к тому времени статский советник будет еще жив. - На пол. - Гринберг был скуп на слова, и Фандорин про себя даже подивился эдакой обходительности. Смысл сотрясать воздух, когда можно просто пнуть, и требование выполнится само собой?       Фандорин, контроль над ситуацией которому уже не принадлежал, не нашел ничего лучше, чем послушаться. Каменный пол показался ему холоднее даже сугробов, в которые пришлось понырять с крыши бань. Соседство с большим окном, через щели которого изрядно поддувало, ситуацию не улучшало.       Эраст попробовал мысленно прокрутить в голове все сложные и, казалось бы, безвыходные ситуации, в которых ему в свои 35 уже довелось побывать. Первой на ум пришла милейшая беседа с фанаткой старообрядческой веры в готовой вот-вот обрушиться "мине". Какого труда ему стоило сохранять спокойный вид, не выходя из образа. Второй, - так и не состоявшаяся свадьба, когда ему все-таки удалось подержать руку невесты в своей, правда без самой невесты.       Фандорин зажмурился. Щеку обдало колючим жаром, словно его ударили не ладонью, а ежом. Углубившийся в собственные мысли, он не успел вынырнуть из них в реальность, а стало быть и сгруппироваться в преддверии удара. - Я спросил вас, зачем пожаловали. - судя по всему уже повторил свой вопрос Грин.       Фандорин снова подивился обходительности. В этом холодном безлюдном месте, по соседству с ревущей на стуле Жюли, держащей руки на бомбе Иглой, и им, привязанным собственным галстуком к какой-то теперь уже неузнаваемой конструкции на стене, Григорий тем не менее, говорил ему "вы". Эраст подавил в себе иррациональное желание съязвить, поинтересовавшись, разве не в ценностях БГ называть всех "товарищ" и "ты". Разве не их цель сравнять все классы? Чтобы все стали равны, чтобы граница между социальными слоями, возрастом, полом, воспитанием окончательно размылась?       Холод, идущий от пола и окна, пробирал до самых костей. Еще несколько часов, может и минут, и Эраст задрожит в ознобе. Он вспомнил, как у него зуб на зуб не попадал в засаде в Японии, когда он в качестве вице-консула Российской Империи ждал появления японской группировки из бывших самураев, с целью установить, на их ли руках кровь российского подданного. С каким спокойствием и степенностью выжидали японские полицейские. Почти все невысокие, одетые не теплее, чем Фандорин, однако не поддающиеся ни холоду, ни сну. Однако, на вопрос следовало ответить, если он не хотел, чтобы следующая попытка Грина его разговорить поубавила ему количество зубов. Как на зло, в голове у Эраста не было ни одной мысли, о чем следует говорить сейчас. Только одна упрямая, даже навязчивая мысль, что он замерзает и чертовски хочет чаю. Пришлось импровизировать. - Хотелось п-посмотреть на человека, изволившего убивать от м-моего имени. - Выдал Фандорин, чем вызвал хищную усмешку на лице рецидивиста. - Да, мы мало похожи, - согласился террорист. - С-совсем не п-похожи, - подтвердил статский советник. - Однако же, м-мне пришлось в-встречать вверенного мне гостя в наручниках и со свитой из двух п-полицейских. Невиданная честь. - Понравилось? - Откровенно г-говоря, с-совсем не п-понравилось. Видимо, я б-безнадежно устарел, раз не вижу романтики в вваливающихся к вам в д-дом с утра пораньше п-полицейских, которые объявляют, что вы убили человека, а в-вы еще даже не завтракали.       Взгляд Фандорина невольно переместился на Иглу. Её длинные аристократические пальцы пианистки лежали на бомбе так, как лежали бы на черно-белых клавишах. "Их не остановить", мелькнула у Эраста мысль. "Человек в состоянии такой нервной решительности способен выдернуть предохранитель даже на внезапное жужжание мухи". По счастью все мухи спали, а до их пробуждения было очень далеко. Эраста тоже клонило в смертоносный сон. Не будь он привязан, он бы вынул из кармана четки и принялся бы их перебирать. Уснуть на ледяном ветру одетым по-майски? Разбудит тебя уже апостол Пётр. - Вас осталось в-всего двое, - Фандорин сделал над собой титаническое усилие, чтобы звучать вкрадчиво. - С-сударыню Жюли я н-не считаю, и, судя по её п-плачевному виду, вы тоже..       Любопытно, почему Жюли не предприняла попытку убежать? По наблюдениям Эраста, последние пару мгновений, он представлял для остатков БГ зрелище куда более интересное. Будь он на месте мадмуазель Ренар непременно бы начал медленно осторожно перемещаться со стулом ближе к двери. А там окно и сугроб.. и улица, и кареты, и люди...       Внезапно в голове Эраста сложилась полная картина. Они сидят здесь в особняке, внешне ухоженном, внутри давно пустующим, выходящим на Невский проспект. Если здесь грянет взрыв, в этот день и этот час, сколько же будет убитых и раненых?.. Может не так они и хотят умереть за идею? Может они поехали сюда вовсе не потому, что их осталось двое и больше им деваться просто некуда? А что, если то, что он видел - князя Пожарского и Жюли, вовсе не то, о чем подумал. А если то, то Пожарский так себе шеф для террористов. Или же, если санкция Пожарского была дана, он в курсе всего происходящего, то он и в самом деле жестокий человек.       Жестокость. Шестнадцать лет назад он уже отказывался верить в жестокость другого человека. И тоже своего шефа, кстати. И тоже потому, что успел к нему привязаться. И тоже все закончилось тем, что его привязали к стулу и взвели курок. А может и в самом деле не стоит больше бороться? Цепляться за остатки сознания, за уверенный тон? Может стоит упасть в прекрасные сновидения о теплой пижаме, теплой кровати и горячей чашке чая с лимоном, раз он за шестнадцать лет так ничему и не научился? - З-за что же вы б-боретесь так яростно? - Услышал он свой вопрос как бы со стороны. Сознание предательски уплывало. И почему-то, думалось, что если он отключится здесь, то разбудит его вовсе не городовой.       Перед особняком остановилась полицейская карета. Князь Пожарский в своей богатой шубе ступил на снег. Сделав властный жест сопровождающим его полицейским, он двинулся к особняку в полном одиночестве. Полицейские, вооруженные до зубов, ждали снаружи.       Поднявшись по мраморным ступеням Глеб поднял вверх обе руки, показывая свое безоружность. Его шаги были тихими, можно сказать мягкими, и очень осторожными. Как саперы ходят по минному полю, так главный инспектор уголовного сыска двигался на приглушенные голоса. Остановившись в нескольких шагах от двери, Глеб тихо вежливо кашлянул. - Товарищ Гринберг! - Окликнул он главу БГ. - Я безоружен и абсолютно один! Могу ли я войти? Прошу вас.       Фандорин рванулся в путах, вырываясь из сна, уже навалившегося ему на плечи тяжелым тулупом из снега. Гринберг стремительно развернулся к Игле, сделал знак глазами: подожди. Взорвать всегда успеем. - Меня зовут Глеб Георгиевич Пожарский, - тем временем продолжал Пожарский за дверью. Судя по голосу, он сделал еще несколько шагов к двери. Через мгновение дверь открылась снаружи. Держа на виду руки, Пожарский медленно прошел в помещение, бегло оценил обстановку: двое заложников, двое террористов, одна бомба, мощность которой определить нельзя, а значит следует считать, что она может разнести пол города. - Я генерал князь, отвечающий за поиск вышей группировки. Назначен самим государем. - Пожарский, не опуская руки, медленно опустился на стул. - Давайте все сядем? Товарищ Грин, товарищ Игла, верно? Женщин ведь тоже следует называть "товарищ", я не ошибаюсь?       Игла медленно, едва заметно кивнула. Она была хорошо знакома князю, ибо они были одного социального круга люди. Однако, Пожарский, справедливо оценив уровень опасности обстановки, не спешил говорить ей об этом. Это было бы психологически неверно. - Правительство по достоинству оценило ваши поступки, - заметил он, смотря по-прежнему на Иглу.       Привязанного к стене в углу, взъерошенного, с кровоподтеком на всю щеку и стучащего зубами, что рота барабанщиков, Фандорина он будто не замечал. Как, впрочем, и заплаканную, в потекшей туши и потрепанной шубе Жюли, съежившуюся на стуле рядом. - Собственно, это и есть причина моего присутствия здесь. Правительство хочет пойти на сделку.       Фандорин закрыл глаза и едва удержался от того, чтобы не стукнуться головой о стену. О какой сделке ведет речь Пожарский? Невооруженным глазом же видно, что ни на какую сделку, кроме свержения режима они не пойдут. Причем не поэтапного, а немедленного! - Мы не продаемся, - решительно отрезал Гринберг. Взгляд его из заинтересованного вновь стал жестким. Пожарский уловил мимолетное движение его головы. - Подождите, пожалуйста, товарищ Гринберг. Мы - все здесь, неглупые люди. Прежде чем отвергать предложение, стоит его хотя бы выслушать. Вы ведь не знаете, что я вам предложу. Вы человек хладнокровный, последовательный, боретесь за правое дело, за прекрасную страну будущего. Горячность в этом деле ни к чему, не мне вам что-либо объяснять.       Спокойный рассудительный голос князя действовал странно. Как черный чай с медом и лимоном на воспаленное горло: обволакивал, унимал кашель. Успокаивал. "Он удивительно хороший психолог", подумал вдруг Фандорин. "Если бы я хотел взорвать здание, я бы уже взорвал. А они медлят".       В сердце начала зарождаться надежда, вместе с еще каким-то чувством, которое Эраст не мог себе объяснить. Профессиональная ревность? Нет, точно не она. Она имела место быть, но в начале. И как здравомыслящий человек, Фандорин не мог не признать, что ошибся, поставил себя в бедственное положение и теперь полностью находится в милости Пожарского. В милости удачи Пожарского.       Фандорин снова вернулся мыслями в старообрядческое селение, в "мину" и к тому, как ему удалось убедить фанатичную старуху не решать за детей - жить им или же умереть, задавленными футами земли. Тогда он нащупал верный ход. А куда их собрался завести Пожарский?       А князь меж тем продолжал: - Ну взорвете вы пустой особняк. Да, памятник зодчества, да половину Невского разнесет. Но кого вы убьете, товарищ Гринберг? Вот если бы было возможно установить, люди каких взглядов - ваши сторонники или ваши противники, присутствуют в радиусе поражения в этот миг. А если взрыв убьет таких же, как вы, желающих всего доброго и лучшего отечеству? Признаю, я олицетворяющий полицию, действовал жестоко. Как и подобает представителю института принудительной власти. Вы же действуете прежде всего символически. Принуждение это не ваше оружие, за вами пойдут добровольно. Но для этого вам нужно быть живым. Вы живы - идея жива.       Фандорин неверяще наблюдал за тем, как пальцы Иглы отделились от бомбы. Не может быть. - Сдавайтесь добровольно, в глазах народа вы станете мучениками, символами. За сотрудничество же со следствием вам скостят срок, - знающе убеждал князь. - Что проку от трупов? Взорветесь вы, я и заложники, наши места займут другие. Все забудут "отцов" идеи. "Он же искушает их тщеславием", понял Фандорин. "Умно, чертовски умно"..       Сжав немеющие руки в кулаки он с трудом держал рвущийся наружу сухой "лающий" кашель. Логичное следствие нахождения на морозном сквозняке.       Террористы по одному выходили к полиции. Вышла первая заложница, в здание зашли саперы, обезвреживать и изучать подрывное устройство.       Пожарский, все это время спокойно сидевший на стуле с поднятыми руками, вскочил так, что стул опрокинулся. В два прыжка оказался рядом с Эрастом, развязал его и закутал в свой огромный, как шерстяное море тулуп. Кашель вырвался наружу как цунами, статского советника едва пополам не согнуло. Как он добрался до кареты, на своих ли двоих, поддерживали ли его, несли ли как пьяного, он сказать не мог.       Очнулся он снова в кровати и снова под развеселый голос бодрого князя. Вот только.. не в своей кровати. - Г-где я-я? - Спросил он сипло, не узнав собственный голос. В комнате было жарко. Горло ужасно свербило. - У меня дома, - немедленно отозвался князь. - Рекомендую прежде всего выпить чаю, токсикацию снимет.       Не спрашивая разрешения, Глеб слегка приподнял Эраста за плечи, подложил еще подушек, чтобы тот мог сидеть, и вложил в ладони кружку горячего чая. В голубых глазах с нездоровым блеском высокой температуры явственно читался вопрос. - Ко мне было ближе, - просто ответил князь, оглядывая подчиненного без особой иронии. - Но я привез вам вашего японского слугу. Уже успел выяснить, что чай завариваю неправильно, укладываю вас тоже неправильно, и дышу, скорее всего тоже неравильно.       Эраст не знал как реагировать. Новости о том, что шеф его укладывал изрядно смущали, не говоря уж о том, что вставал закономерный вопрос, кто его раздевал. К счастью, появившийся румянец, сейчас можно было списать на температуру. - С-с-спасибо. - не нашел лучшего ответа Фандорин.       Чай было пить больно. Больно глотать. Но красноречивый взгляд шефа ясно давал понять, что отдать почти полную кружку не выйдет.       Фандорину было неловко. Он даже не мог сказать из-за чего больше: из-за того, что он находится в доме Пожарского в постели Пожарского, или же из-за того, что он попался и замерз по собственной же вине, как последний стажер?       Стажер. Фандорину было страшно. Глотки опускавшейся в горло жидкости. Песочные часы, отмеряющие оставшиеся ему минуты. Крутящийся барабан. Пуля. И глаза, сверкающие глаза.       Глеб Георгиевич протянул к подчиненному руку, чтобы забрать чай, Фандорин дернулся так, что часть чая выплеснулась на одеяло и пижаму.       Пожарский тотчас поднял вверх руки, как тогда, перед Гринбергом. - Понял, понял, не посягаю, - отшутился он. Но глаза его не смеялись. Глаза Ивана Францевича тоже не смеялись. А потом грянул выстрел. На секунду на месте кружки Фандорин увидел оторванную руку Лизоньки. Азазель.       В следующий миг произошло сразу несколько странных вещей: Эраст услышал собственный крик, перешедший в болезненный стон, увидел быстрое движение, – это он отбросил от себя "руку", оказавшуюся кружкой с остатками чая, и Пожарского, поймавшего кружку прежде, чем ее содержимое выльется в кровать. - Кто же это с вами так? - промолвил Глеб Георгиевич едва ли не сочувственно, аккуратно ставя кружку на тумбочку и садясь на край кровати, в ногах Фандорина. Статский советник зажмурил глаза. Глаза воспалились и болели не меньше горла и головы. Открыл их снова. Пожарский никуда не исчез, сидел в ногах, смотря так понимающе, будто и правда знал, своими глазами видел все, что выпало на долю девятнадцатилетнего Эраста. - Я н-не п-п-понимаю, - заговорил Фандорин, делая невероятные усилия, чтобы не лечь и не уснуть снова. - Если это б-были не в-вы, т-то к-к-к, - треклятое маленькое слово застряло в горле вместе с воздухом, не желая выходить наружу. Эраст, будто снова очутившись в гимназии, таращил подернутые болезнью голубые глаза и пытался протолкнуть воздух наружу.       Пожарский мягко погладил его поверх одеяла. - То кто? - закончил он за Фандорина ласково. - Сейчас просто вдохните поглубже, знаю, что тяжело, нос-то забит, а через рот все пересохнет. Но это поможет. Дайте вашу руку.       Эраст, поколебавшись, высунул из-под одеяла горячую, как только что вскипевший чайник, ладонь, мельком осмотрел рукав, оценив, насколько он ему не по размеру и накрыл своей ладонью приятную прохладную руку князя. Как было бы здорово положить ее на пылающий лоб. На нем, наверное, сейчас можно жарить яйца. - Иван Бриллинг, так же известный как Азазель, - последовал ответ Пожарского, и только что почти неживая рука Фандорина сжала его так, что Глеб Георгиевич чуть не поморщился.       Рот Эраста открылся сам собой, но из него ничего не выходило. Ни единого слова. По истово распахнувшимся глазам, Пожарский понял, что статский советник борется с заиканием, силясь протолкнуть слова, и накрыл сжимающую его руку своей второй, мягко погладив. - Вот значит, кто эта тва... этот нехороший человек, - раздумчиво произнес Пожарский, глядя на глянцевое от пота лицо Фандорина. - Засыпайте, яхонтовый мой. Вы мне еще ой как здоровым понадобитесь со своей дедукцией. Даю вам свое честное слово, он больше вас не побеспокоит. И когда будете готовы, вы мне непременно все расскажете. А сейчас спите. Все закончилось.