Темное слово Огга

«Не следует сводить различия между греком и латинянином к церковному расколу, хотя он и занимает среди них важное место. Среди нас, русских, бывают самые латинствующие особы, а Юрий Крижанич, как мы помним, вышел из латинян-хорватов, но, тем не менее, может называться настоящим греком. Граница между греком и латинянином подвижна. Мы говорим «аскеза», «православие», «воин», «единение», и точно знаем – это грек. Мы говорим «эклектика», «пышность», «эгоизм», и это латинянин. Мы – греки, это совершенно точно. Вопрос в том, что это значит, быть греком. Грек не желает ничего для себя. Он делает все ради чести, ради семьи, ради страны. Его деяния направлены на установление общей справедливости, а не обустройство собственного мирка, где все расставлено согласно его личным предпочтениям. Слово «я» для грека не значит ничего. Он – не «я». Он – «мы». Ему принадлежит вся кровь его народа, а его кровь принадлежит всем. Поэтому проливает он ее без жалости. Латинянин же, напротив, никак не заглядывает в пространство общего. Для латинянина есть только он сам, его собственная жизнь, длящаяся от силы лет семьдесят. Латинянин не живет в веках, протестантская вера сама по себе заточена на «личное» общение с богом вместо единения в нем с остальными христианами. Жизнь вечная для латинянина – пшик, он лучше поживет эту. Парадоксально, но при этом совершенно логично, что грек не питает никакого интереса к инородному и нетипичному для его образа жизни. Для латинянина нормально обвешиваться, подобно сороке, атрибутами, которые он перенял от иностранцев. Латинянин может любить итальянскую оперу, французскую кухню и при этом считать себя представителем своего народа. Грек же всегда предпочитает свое исключительно по тому принципу, что оно свое. Импульсивность, любовь к экзотике – фактически антигреческая черта. Автаркия греческого сознания обосновывается уважением к предкам, для грека идеалом является его отец, воспроизведение того, чем жили деды и прадеды его. Опыт поколений…» – Ясно, понятно. – Рита сложила «Москвитянин» пополам. Подпись Коли ее почти не удивила, скорее заставила почувствовать легкую тоску. Хороший, очевидно, парень, однако и его к рукам прибрали, суки. Сидела она в большом кресле с мягкими подлокотниками, уперевшись в один спиной и закинув ноги на второй. Кресло было одним из трех в комнате, развернутых к небольшому ясеневому столику. На столике творился систематизированный рабочий беспорядок, в то время как бюро, стоящее вдали, у окна, служило платформой для беспорядка кумулятивного, наподобие тренажера, трансформирующегося в домашних условиях в вешалку. Вдоль стен были расставлены шкафы и этажерки, на которых громоздились книги довольно случайного содержания и журналы в основном интеллектуальной направленности. Жорж Санд соседствовала с Пселлом, а неканонические евангелия с учебниками Паскаля. Вся эта обстановка была украшена всякой мелочью. Пустыми чернильницами, сломанными перьями, графинами, салфетницами, часами, бюстами Софокла и свечкой, вставленной в подсвечник не той стороной. Так выглядел рабочий кабинет Карла Ивановича Пфайфера. Хозяин отсутствовал, и потому Рита коротала время за публицистикой. – Всемирную славу… – Взвыли под окнами. Рита дернулась, но с кресла не поднялась. Монашеское шествие действительно оказывало почти гипнотическое воздействие на свидетелей. Черные рясы образовывали грозную геометрическую фигуру на фоне сливающейся с пейзажем толпы. Кто-то «Всемирную» подхватывал, но многие потрясенно шептали, будто никогда раньше не слышали догматика. Это было действительно удивительная процессия. Практически танцевальный номер. Монахи синхронно ударяли ногой в землю на каждом «аминь». Чистые черные одежды, каменные торжественные лица. Настоящая рекламная акция. Кажется, для организации привлекали балетмейстеров из-за рубежа. Хотя, конечно, не в качестве было дело, а в количестве. Эта мудрость дошла до Коллегии очень скоро. Рита, сначала фыркнувшая по этому поводу «потерянное поколение изобрело пиар», сейчас безмолвно осознавала свою неправоту. Разветвленная сеть сотрудников Коллегии в ту секунду обсуждала со священниками подробности службы, с профессорами – содержание лекций, а с публицистами, соответственно, риторику статей. Сочинялись слухи и придумывались мифы, но не выстраивалось никаких целостных конструкций. Коллегия проводила эксперименты. – Что ж вам надо? – Обратилась Рита в пространство. Пожалуй, и правда, главной тайной для нее была конечная цель. – Бонджорно! – Ефим прошествовал в свой кабинет выработанным за последнее время уверенным шагом. – Есть новости? – А Яценко тоже тут работает? – Коля-то? Видел его, но не уверен. Чего унылая такая? – А ты чего такой довольный? Это была ошибка. Ефим с жаром принялся рассказывать, как у него прошел день. Дни у него, проходили, очевидно, активно, интересно и продуктивно. Проекты один за одним удавались, и Рита даже почувствовала себя неловко, что врывается в эту яркую и замечательную рутину с глупыми вопросами. Но тут, главное, не упираться мыслью в этикет. – Итак, она звалась Татьяна, что еще про нее известно? – А… – Ефим махнул рукой. – Уникум, Леонардо девятнадцатого века. В общем, не беспокойся. – То есть случайная местная девица организовала тут целую псиоп-контору и тебя вообще ничего не смущает? – Ну, да, она гениальна и активна, но совершенно ничего не указывает на… А на что это может указывать? Рита неопределенно взмахнула рукой, мол, ты же понимаешь, что к чему. – По крайней мере на некоторую аномальность. «Стратегическая коллегия» – ты подумай… Ее же не было. И про Ежову никто ничего не слышал. – Эффект бабочки. Мы тут не первый месяц. – Ефим пожал плечами. – Другое дело, что ты предлагаешь? – Подкупить лакея, чтобы проследил за ней, обратиться в архив, перелопатить прошлое, привязать к стулу и выбить информацию… – Или… Или. Или. – Ефим выставил ладонь вперед. – Или же воспользоваться шансом. Рита затрясла головой. – Что ты имеешь в виду? – А чем мы тут занимаемся? В наших руках инструмент воздействия на человеческую душу. Мы… Мы все можем. – Ефим заметался по кабинету. – Сначала свободу крепостным, конституционную монархию. Всем равные права более или менее, религиозная терпимость. А там… Там вкладываемся в технический прогресс, мягкая экспансия. Пакс русика, и все по Фукуяме. И никакого исламизма, коммунизма, фашизма. У нас же все для этого есть. Потому что чтобы люди что-то делали, надо их убедить в том, что это делать надо. Детская мысль. Но теперь мы можем заставить их делать то, что надо. Им надо, в смысле. – Пять лет дружбы не дают мне двинуть тебя табакеркой по голове, хотя мне что-то подсказывает, что я окажу стране большую услугу, если именно это и сделаю. – Мыслишь стереотипами. – Говоришь как кинозлодей. – Я тебя умоляю, мантра сцай-фай авторов: «Ах, нельзя играть в бога». Все правители мира именно этим и занимались всю историю. И знаешь что? Некоторые в бога выигрывали. – Ошибка выжившего. – Риск неизбежен. Рита уныло обмякла в кресле. – Я так понимаю, ты отказываешься от попыток выяснить, что к чему? – Может быть, когда-нибудь. – Ефим пожал плечами. – Это, как ни странно, второстепенно. Тут ты права. *** Что ж, расследование, так расследование. Дурацкая идея, конечно, об этом Рита так и не забыла, но все же сдать Ефима ни за грош было бы обидно. Да и нос ему утереть, конечно, не помешает. К тому же (Рита не ставила это первым пунктом, но держала в подсознании) она ощущала постоянную тревогу, наслоения ненормальности душили ее тяжелым пуховым одеялом, так что она не могла позволить себе упустить шанс разрубить этот узел. Рита не знала, с чего начать, так что решила воспользоваться подсказкой судьбы. Быть может, сейчас она увидит юбку Тани, которая направляется на встречу с агентом французской разведки или найдет вход в кабинет с планом захвата мира. Можно даже сказать, что эта буддистская тактика сработала, так как вскоре она натолкнулась на Петра Семеновича. Петр Семенович стоял посреди снующих туда и сюда чиновников почти так же, как тогда, на приеме. Оглядывая стены, как будто они были покрыты не ироничной мозаикой, а пентаграммами. Шарахаясь от всех подряд. Чертыхаясь. Риту он тоже, как ни странно, узнал, и посмотрел без особого удивления. – Вы, барышня, хотите чего-то? – Да похоже, что это вам что-то необходимо. – Отвечала Рита, сама удивляясь своему хамству. Петр Семенович отреагировал в своем стиле, то есть со вселенской печалью и снисхождением, после чего честно ответил, что ищет Николая. Рита предложила свою помощь в поисках, и они двинулись по коридору. – Если интересуетесь судьбой товарища, то можете ознакомиться. – Она протянула Петру Семеновичу «Москвитянин». – Спасибо, я в курсе. Я, знаете ли, тоже там работал. Вернее, уже тут. Редакция «Москвитянина» все еще арендовала апартаменты, но практически полностью переехала в особняк Ежовой. Там же обосновались еще пара либеральных альманахов и журнал о моде. Собственно, содержание статей не стало ни более радикальным, ни более лояльным. Скорее, каким-то неживым, имитацией деятельности. Будто призванным не доносить позицию, а создавать фон, но для чего? И Рита вновь упиралась в свой вопрос. – Если вам станет легче, я тоже не в восторге. – Отметила Рита. – И меня тоже не радуют все эти игры с ноосфе… С человеческим духом. – Что же вы тогда тут делаете, милая девушка? – Поинтересовался Петр Семенович. – Неужели пришли заявлять протест? – Пришла выяснять ответ. Потому что вряд ли даже вы понимаете, кому и зачем это нужно. – Врагам Христовым, очевидно. – Ответил Петр Семенович так, будто его спросили, какое сегодня число. – Масонам и революционерам. Это ясно, как день. Вы, милая барышня, давно тут, так скажите мне, сделала ли ваша Коллегия хоть что-то на благо христианской веры или народного единства? – Ну, этого уж навалом. – Ярмарочные балаганы – это одно. Благо страны и веры – другое. Если меня не подводит проницательность, то Коллегия хочет не поднять народ до их уровня, а веру и государственность снизить до уровня толпы. – Извините, я правильно понимаю, что ваши претензии состоят в критике методов Коллегии? – Методы – отдельный разговор. Хотя на их примере лучше всего видна бездушность вашего начальства. Вы только подумайте, крестный ход вокруг университета! – А вы бы, будь ваша воля, сожгли бы весь латинский квартал? – Не выдержала Рита. – Нет, я разогнал бы университет. И у Коллегии достаточно для этого влияния. Но то, что она продолжает размениваться на дешевые спектакли, говорит о том, что сама по себе Коллегия – не более чем прикрытие для большого проекта уничтожения нашей Державы. – Петр Семенович остановился. – Вы, в своих либеральных убеждениях, полагаете, что наблюдаете консервативный триумф. На деле же это триумф прогресса, который скорее играет в вашу пользу. Вы погибаете от меча, который выковали. Глупцы, наподобие моего коллеги, который через секунду затеряется в толпе, полагают, что государство в его нынешнем виде на их стороне. Но никто не знает, как оно в действительности. Петр Семенович ушел в сторону силуэта, смутно напоминающего спину Коли. Рита осталась одна. – Псих. – Буркнула она. Хотя, конечно, ситуативным союзником он мог бы быть неплохим. Но слишком конформист, не согласится. Она находилась в восточном флигеле, гораздо менее людном и шумном, чем основное здание. Люди тут были более сосредоточенные, носили в руках не бумаги и перья, а большие коробки и грозные гримуары. Рита в этот момент задумалась, можно ли сказать, что судьба, сведя ее с Петром Семеновичем, оказала ей услугу, но потом решила, что в этот раз вопрос стоит иначе. Рита решила последовать за человеком, который нес в руках деревянную лошадку. Деревянная лошадка, покачивая шарнирным хвостом, тихо устроилась подмышкой у грузного типа с невзрачным лицом. Тип прошел по коридору до поворота, нырнул туда, вошел в четвертую дверь ответвления. Рита прошла за ним без вопросов и активного взаимодействия. Тип, как и предполагалось, не стал проявлять бдительности более, чем необходимо. «К тому же, – напомнила себе Рита, – никто не ограничивал меня в передвижениях. Я тут работаю, имею пра… Какого черта?» Правильный шестигранник помещения, в котором она оказалась, на каждой из стен имел по ромбической нише. Ромбы, находившиеся примерно на один человеческий рост ниже потолка, закладывали начало спускающемуся вниз водопаду узоров, состоящему из каббалистических символов, рисунков таро, библейских цитат. Водопады расширялись, стекали на пол, и уже на полу принимались подниматься вверх то зеркалом, то именным оружием, то, почему-то, гербарием. В центре, куда вели их объемные линии, они восставали вертикально. Проще говоря, там находилась круглая спиральная башня из разного рода предметов. Рита завороженно смотрела вверх, туда, где тысячи вещей покоились друг на друге и даже не думали падать. Тип перехватил лошадку, перебросил ее из руки в руку и закинул в самую гущу предметов. Рита, в свою очередь, немного скукожилась, ожидая какого-то миниатюрного аналога одиннадцатого сентября, но вместо этого лошадка словно замерла в миллиметре от застывшего фонтана и осталась там. – Это Слово. – Сказал тип, не оборачиваясь на нее. – Э-э-э… В смысле? Здравствуйте. – Здравствуйте. Это Слово. Слово плоть бысть. – Тип вытащил из кармана носовой платок и протер лоб. – Это… вы пытаетесь проиллюстрировать переход от идеи к материи? – Нет, скорее найти точку этого перехода. – Рита проследила, как один из словопадов превращается из цитат о любви в похабную книжку, из книжки в соответствующую открытку, из открытки в куклу… Дальше она смотреть не стала и непонимающе повернулась на типа. – У всякого проявления некоторой идеи в реальности есть своя степень материальности и конкретности. – Разъяснил тип. – В конце концов она из высшей абстрактности переходит к абсолютной частности примера. И грань между идеей и реальностью можно найти на шкале градации этих степеней. Рита почесала в затылке. – По-моему полная чушь. – Да, совершенная. – Так зачем же вы этим занимаетесь? – А что делать? – Пожал плечами тип. Рита не нашлась, что ответить. *** – Петр Семенович, ну вы чего! – Стой, Колька, стой! – Петр Семенович нагнал Колю в несколько длинных шагов. – Ты что думал, ушел и все? – Я никуда не уходил! Это вы ушли! – У-у-у, гнилое семя. – Петр Семенович стоял над ссутулившимся Колей. – Что это такое? Это, по-твоему, так ученый журнал выглядит? – А какой он? – Какой? «Пророчество оракула: Россию ждет победа над османами», «Новая цивилизационная теория философа Агина», «Документы из черного отдела Британской короны: уничтожить русскую молодежь морально». Ты это называешь… – На благо отечества же. – Пискнул Коля. – За отечество кровь проливают, а не врут. – Буркнул Петр Семенович. – Шарлатаны, философы, прости господи… – Именно, что врут. – Высокий мужчина в белом камзоле обратился к Петру Семеновичу. – Простите, что вмешиваюсь. Иван Васильевич Фальмазин. Петр Семенович посмотрел на него, как кот на апельсин. – А это вы теперь заведуете выпуском «Москвитянина»? – Не совсем… – В таком случае, честь имею. – Я заведую выпуском всех журналов консервативной направленности. Мимику Петра Семеновича всегда было трудно считать. Борода, которой еще не пришло время называться марксовской, скрывала большую часть лица. Но сейчас на нем определенно отображалось еще более сильное отвращение. – То есть это ваши придумки? – Я ничего не придумывал. – Петр Семенович заметил у Фальмазина манжеты с оборками, и почему-то возненавидел его еще сильнее. – Я лишь дал возможность людям высказать свое мнение. Разумеется, необычным людям… – Гадалкам! – А что такого? – Пожал плечами Фальмазин. – Между прочим, у его величества есть личный астролог. А Екатерина Алексеевна и граф Калиостро… – И в чем нынче же состоит положительная позиция «Москвитянина»? В том, что гадалки, шарлатаны и болтуны теперь являются лицом консервативного движения? – Что все являются лицом консервативного движения. И либерального. И почвеннического. Что весь народ является носителем одного мировоззрения. – Петр Семенович обнаружил, что с его плеча свешивается манжета. – Неужели вам, как стороннику презервации традиций и нравов, чужды те традиции и нравы, которые уже есть часть народного мифа? – Я не такой дурак, чтобы считать, что все люди заведомо склонны к разумному. – Именно про это моя ста… – Коля быстро заткнулся под взглядом Петр Семеновича. – А все же молодой человек прав. У вас же с нами много общего. Либералов приходится ломать об колено, почвенники слишком уперлись в свою версию изоляционизма. Вы, наверное, наш единомышленник в каком-то смысле. – Улыбнулся Фальмазин. Петр Семенович не мог объяснить, что вызывало в нем настолько иррациональную ненависть к Коллегии, но теперь, кажется, наткнулся на интересную мысль. «Они ни во что не верят. – Подумал он. – Для них все это всего лишь занимательная игра. С тем же успехом они могли навязывать не антипросвещение и веру, а язычество и гедонизм». Он взглянул в глаза Фальмазина. Оттуда ему улыбалась пустота.