Панкейки с утра пораньше

Обычно Рюджин приходит первой, но в этот раз Чан приходит сам. Она на его кухне, в мужской рубашке. Она больше не пахнет сексом — она ходила в душ. На её бёдрах ночью расцвели засосы и не сойдут ещё недели полторы точно. Она жарит японские панкейки. — Не холодно? — голос Чана хриплый после сна. Он обнимает Рюджин, мягко целует шею и плечи. — У тебя полы с подогревом, нет, конечно. За окном только начинало светать, заснеженные ветки светились серебром. Чан прижался к Рюджин ближе и снова поцеловал, на этот раз за ушком, заставляя рвано вздохнуть. — Потерпи немного, Чанни. Он давит скулеж и крепко обнимает девушку. Долго. Слишком долго. Кухню заполнил запах выпечки и тихое шипение теста. Чану не хватает терпения, он всё же скулит, надеясь привлечь внимание, и лезет руками под рубашку. Он гладит талию и бёдра Рюджин, осторожно касается рёбер. На ней нет топика, лишь чёрное кружевное бельё. — Нуна... — выходит совсем разбито и жалобно. — Нет, Чанни. Нуна ещё не закончила. Если будешь мешать мне, то я накажу тебя. Рюджин сдерживает улыбку. Забавно, как ведущий продюсер компании, влиятельный музыкант и просто грозный на вид мужчина для неё одной превращается в щеночка. Щеночек бывает порой непослушным. — Сядь за стол и подожди, хорошо? — и Чан не смеет ослушаться. Становится чуть холоднее беж чужого тепла, но с панкейками Рюджин всё же заканчивает и ставит тарелку на стол. — Можно, нуна? — Можно, детка. Рюджин достаёт сгущёнку. Чан макает один панкейк и кусает. Тесто совсем воздушное и лёгкое на вкус. Сгущёнка пачкает губы, Рюджин пальцем собирает её и слизывает. — Вкусно получилось? — она нежно улыбается Чану и подходит ближе, позволяя обнять себя и зарыться лицом в рубашку (уткнуться в грудь). — Я думаю, нуна будет вкуснее, — Чан тихо хихикает и умиротворенно выдыхает. Рюджин горячая в буквальном смысле. — А ты хочешь сравнить? — Хочу... — Ты же знаешь, что нужно сказать. Чан, хороший мальчик, убирает руки за спину и смотрит снизу вверх просяще. Он знает, что Рюджин может довести его до слез, заставив лишь умолять. — Я очень хочу попробовать тебя, нуна. Позволь мне, пожалуйста. Я буду хорошим, только позволь... Одного кивка достаточно. Они меняются местами. На стуле будет неудобно, гораздо неудобнее, по сравнению с кроватью. Чан встаёт на колени меж разведённых ног Рюджин и бережно целует собственные следы на нежной коже. Она тихо вздыхает, наверное, больновато. Чан скомканно просит прощения и губами прижимается к промежности прямо через бельё. Его нуна не любит, когда Чан касается напрямую. Чан через бельё несильно давит пальцами, почти проникая внутрь, и языком обводит клитор. Рюджин коротко и высоко стонет, сжимая пальцами его волосы. Чан снова давит пальцами, и Рюджин сжимается вокруг пустоты. — Чанни, сильнее, пожалуйста... Теперь её очередь просить. Чан слушается. Он ласкает языком и пальцами, давя чуть сильнее. Рюджин довольно быстро становится громкой, громче, чем ночью. Они оба чувствуют, насколько мокрым стало бельё от слюны и естественной смазки. Рюджин вздрагивает, и Чан останавливается. — Ты издеваешься, — не вопрос, утверждение. Её глаза красиво слезятся, действительно красиво. — я была так близко. — Я хочу взять тебя на столе, нуна, пожалуйста. — Настолько не терпится, что ты решил не дать мне кончить? Не боишься, что я отвечу тебе тем же? — Нуна... Чану почти больно от возбуждения, Рюджин прккрасно это знает, но отомстить всё же нужно. — Что "нуна"? Так сильно возбуждаешься от того, что твой рот используют? — Нуна, пожалуйста... — А может, мне стоит просто сесть на твое лицо. Что бы сказали коллеги, узнав, что ты превращаешься в подстилочку? Какой позор, Чанни. Ты же сам течешь только от мыслей об этом, да, щеночек? Ручки за спину, и смотри. Не смей касаться себя. Ты можешь только смотреть. Рюджин касается себя. Она, черт возьми, трогает себя, сдвигает бельё в сторону, немного открываясь. Она выглядит вкусно, буквально, и Чан бы с радостью слизал смазку и собственную слюну, но ему не дозволено. Он может только смотреть. Рюджин пальцами проникает внутрь и немного разводит. Она берёт средний темп, но её движения жёсткие, даже немного грубые. Чан на секунду задумывается. Что если бы он нагнул её над столом и взял прямо так? Он даже не замечает, как сам стонет от собственных мыслей и от зрелища перед собой. — Оближи, — Рюджин проводит кончиками пальцев по губам Чана. Он действительно лижет от костяшек до аккуратно подпиленных ногтей снова и снова, осторожно берёт пальцы в рот и прикусывает. Его глаза прикрываются сами собой. Удивительно, как факт того, что его рот занят, способен его успокоить. — Хороший мальчик, Чанни. Умница. Сейчас ты сделаешь мне хорошо только своим языком, ясно? С Если справишься, разрешу потрогать себя. О, конечно, Чан справляется. Он мягко целует низ живота и бёдра, руками раздвигает колени Рюджин шире. Она поглаживает своё тело через рубашку, обхватывает грудь и сжимает. Язык Чана скользит от лобка и, минуя клитор, проникает внутрь. Чан все же ослушивается и добавляет пальцы. Его темп даже жёстче. В противовес этому он нежно целует низ живота, затем посасывает клитор и едва ощутимо прикусывает. Рюджин громкая. Слишком громкая для девяти утра. Она сжимает бёдра, руками царапает собственную грудь и с вскриком кончает. — Всё хорошо, Рю? Я совсем вымотал тебя? Чан отстраняется, поправляет белье на ней и сажает к себе на колени. Его губы блестят от смазки и слюны, и Рюджин тихо хихикает. — Кто все-таки вкуснее? Я или панкейки? — А ты хочешь сравнить? — Чан улыбается и целует её. В душе Рюджин опускается на колени.