come take a walk on the wild side

Голоса из старого подвала рассказывают ему свои сказки… Сказки об удушливом скитании по земле до скончания времён без права обрести покой. Уродливая масса искажённых гримас танцует перед глазами, лихорадочно заходясь в жутком хохоте. Их голоса, знакомые и совершенно чужие смешались в едином мучительном крике. Настолько громком, что тонкие струи крови окропляют ушные раковины. И в этот момент Дэрри просыпается от бесовского морока… Он открывает глаза и находит себя обездвиженным. Нет возможности пошевелить ни одной конечностью, так сильно они затекли за время его заточения здесь. С трудом приподнявшись на еле гнущихся ногах, он пошатывается и силится сориентироваться в окружающем пространстве. Не видно ни зги. Ни окон, ни мебели, ни каких-либо других опознавательных знаков о том, что это «помещение» кто-то использует. Дэрри даже не мог сказать, какого оно было размера. И был ли он в нём один… Ткань изорванной футболки раздражающе липнет к телу. Но жгучий стыд прилипает к нутру ещё крепче и отвратительнее. Если бы он был человеком, то наверняка это был бы низкорослый беззубый старик, сгорбленный, всем видом кричащий о своей ничтожности, но способный одним цепким взглядом обнажить тебя с ног до головы. Он смотрит бесстыдно и настырно. На уголках склизкого рта блестит непроизвольно подтекающая слюна. Он хил и даже дистрофичен, но его сила в том, что ты не можешь отвести от него свой собственный взгляд. То ли в этом подземелье безумно душно, то ли адреналин в крови виновен в нагрянувшем на Дэрри жаре, но запах своего пота вперемешку с сырой землёй, назойливо забивавшийся в ноздри, только укреплял подбиравшееся к горлу чувство тошноты. Неизвестно, когда оно начало доминировать над чувством животного ужаса, ведь ощущение времени исчезло. Каждый обнажённый участок тела был покрыт испариной. И это вовсе не играло Дэрри на руку. Он мог затаиться в любом углу, с извращённым удовольствием впитывая чужой страх, распаляя себя. Запах своей жертвы, её естественный запах, не опороченный ароматами одеколонов, порошков для белья или скверных шампуней, вызывал у Крипера клокочущее удовольствие и будил всё его естество, убеждая подчиняться ему, следовать за ним, впитывать в себя и хищно желать сделать его своей частью. Глаза постепенно привыкают к темноте, и теперь Дэрри может различить очертания кучи громоздких стеллажей, что окружали его. Не было видно, что именно на них лежало, но всё это вместе больше походило на склад бесхозного барахла. На свалку. Или кладовку. По всей видимости, он удостоился чести быть одним из элементов этого хлама, который оставили до лучших времён. Или даже не так. На сладкое. Периферическим зрением он улавливает движение совсем рядом. Внутри всё сжимается до микрона, а сердце колотится в грудной клетке как бешеное. Всё - таки он был не один. Судя по всему, чудовище было совсем близко. Может быть, прямо сейчас оно стоит за спиной, готовясь свернуть ему шею. — Господи…, — измученный шёпот отразился от холодных земляных стен. Дэрри никогда не был набожным, но в этот момент он был готов взмолиться кому угодно взамен за избавление от муки. Муки, что горькими слезами катилась по украшенным разводами грязи щекам. Ему было не присуще малодушие. Но если оно означало отчаянно избегать участи быть растащенным на «запчасти» внеземной плотоядной тварью, то Дэрри был безнадёжным трусом. Ох, как он взывает к Всевышнему, чтобы всё происходящее оказалось сном, только бы не состояться очередным пунктом в послужном списке твари. Твари, что кружит рядом, как бык рядом с красной тряпкой. Останавливается в паре сантиметров и вынуждает все фибры души встрепенуться в едином порыве от его зловещего рокота. Вот - вот, и изорвёт на лоскуты… Но он не изрывал, а только вызывал предчувствие. Предчувствие, что тонким слоем покрыло кожные покровы, было горячим и солёным. Предчувствие, что он с особым трепетом желал запечатлеть на кончике своего языка, слизывая его с изгиба чужой шеи. «Лучше бы я умер» — бесхребетная мысль проносится в голове и кажется такой безумно правильной, когда в ответ на такие нетривиальные «ласки», в районе солнечного сплетения скверно обжигает. Дэрри делает попытку отвернуться, отдалиться максимально возможно, но так не пойдет. Он хочет, чтобы ему смотрели в глаза и сдавливает чужую челюсть мощной лапой. Дэрри издаёт лишь болезненный скулёж от излишне «требовательной» хватки, но так и не решается встретиться со своим похитителем взглядом. И это его фатальная ошибка. Теперь чудовище слишком близко к его лицу и почти что ведёт носом по влажной щеке и скулам, когда - то испещрённым веснушками, которые под налётом земляных и кровавых разводов перестали быть видны вовсе. Его рука методично перемещается на шею, царапая нежную кожу далеко выступающими когтями. Жертва дышит излишне горячо и прерывисто. Иногда в её дыхание тонким нитями примешиваются всхлипы, хриплые от сорвавшегося голоса, и оттого не в меру привлекательные. Смрад от Крипера жуткий. Если бы не пустой желудок, Дэрри бы стошнило сию же секунду. Вместо этого он испытывает только издевательские спазмы и гул, от которого живот будто вибрирует. Кажется, что все внутренние органы сейчас выйдут наружу сами, и ему не придётся проходить через унизительную экзекуцию. В этом он находит что-то утешительное для себя. Хоть эти мысли и мимолётны, ибо когда он обнажает свои гниющие клыки, перспективы на естественную смерть тускнеют в один коварный миг. По крайней мере, так кажется самому Дэрри. Его пухлые, кое - где искусанные до мяса и ярко - розовые от прилившей крови, губы становятся его первой мишенью. Он впивается в них своим осклизлым ртом и проталкивает шершавый острый язык сквозь зубы. Так настойчиво пробирается через протестующее на грани ужаса мычание и чрезмерно активные попытки вырваться, что это только добавляет ему сил. Чем больше сопротивление — тем с более садистским и преувеличенным нажимом он наступает на Дэрри. Пока не сломает. Или пока у того не закончатся силы, и он не сдастся, позволяя до крови терзать себя испорченными клыками, обволакивать свой рот зловонной слюной с примесью невесть какой слизи и шарить длинным языком так глубоко, чтобы почти добраться до глотки. Дэрри с силой зажмуривает глаза, чтобы не видеть всего масштаба того ужаса, что с ним творят. Его сердце не выдержит. Он может только слышать возбужденное сопение и какое - то животное зловещее урчание, исходящие из глубины нутра монстра. Он терзает несчастного методично, по - хозяйски уверенно и до мурашек по телу омерзительно. След от его языка ещё горел на шее, прямо над пульсирующей веной, что готова была хоть сейчас лопнуть и излиться потоком крови. И всё это слишком. Слишком за рамками ожидания о том, что обычно делают монстры со своими жертвами. Выпускают кишки, выкалывают глаза, снимают кожу заживо — да, но никак не целуют взасос. Так долго, пылко и чрезмерно влажно, что в конце концов, у Дэрри начинает вставать. И ненависть к этому факту значительно опережает разочарование от него же. Дэрри вряд ли был так же несчастен в любой другой момент своей жизни, как сейчас. И, о Боже — свидетель, он нашёл внутри себя мятежную мысль о том, чтобы продлить это несчастье. На него как будто одновременно смотрит сотня сгорбленных беззубых извращенцев, а он, как под гипнозом, обнажается ещё больше. В сердце горит дыра, из нее доносится неразборчивый вопль боли, но до мозга он доходит совершенно мутировавший, в виде нарастающего в геометрической прогрессии возбуждения. Чужие когти ведут по животу, ещё немного усилия, и ему вспорют брюхо, но Крипер намеренно кружит вокруг смертельной опасности, давая жертве иллюзию на спасение. Дэрри знает об этом. Знает, что он умрёт сегодня. Смерть уже машет ему из - за угла в ожидании, пока он получит своё последнее удовольствие. Ему дают отдышаться, набраться сил для новых воплей и всхлипов. Для новых сбивчивых и оттого прелестно отчаянных просьб оставить его. Дэрри шумно сглатывает и переводит взгляд вниз, в попытках уследить за каждым действием чудовища. Хоть мнимый контроль и не сможет спасти ему жизнь. Он был силён по меркам подростка, и знал, что на его мускулистое тело засматриваются девушки и иногда даже парни. Но сейчас это всё не играло никакой роли. При желании Крипер может одним ударом разорвать его на две половины, может отсечь ему голову одним взмахом руки. И к тому же, чем больше Дэрри — тем меньше Дэрри.Таков был негласный закон. Маньяку не нужны выпирающие рёбра или стройные бёдра. Ему нужна была жизнь. Много жизни в каждой клеточке тела, которую он желал присвоить себе. Когда его коготь нарочито медленно проходится по вульгарной татуировке вокруг пупка и подбирается к краю джинс, у Дэрри стоит слишком очевидно. Слишком болезненно даже в рамках его широких джинс, и не потому, что ему в них тесно. Скорее вся эта ситуация не умещалась в границы его сознания. Поэтому предательски сильно выпирала из них. Ладонь монстра несоизмеримо большая, ложится на его промежность, вызывая мощный выброс в кровь адреналина, аж до головокружения. Коктейль из инфернального страха и необъяснимой тяги по отношению к этому человекоподобному существу ударили в голову и сломали Дэрри. От того, чтобы податься навстречу чужой руке его удерживали остатки здравого смысла, что как аварийный генератор мигали красным светом в совсем разуверившемся сознании несчастного. С ним нельзя было играться, нельзя было ни о чем просить. Эта слабость только сводила его с ума. Тешила его, когда загнанная в угол добыча смела просить, тереться, смотреть мокрыми от слез глазами и ненавидеть сама себя за свои же инстинкты. Боже, Дэрри точно чем - то заражён. Как те мыши, что сами идут в лапы хищнику. Хищнику, что этой лапой ласкает, доводя их до исступления, а себя до бесконтрольного восторга. Его практически трупная вонь заползла глубоко в горло и осела на языке, и это был самый прекрасный вкус из всех наиболее гадких. Дэрри хотелось ещё. Особенно, когда от сильной близости их естественные запахи смешались и стали символом их интимной связи. Стали пропуском в любые, самые потаённые места. Крипер одним резким движением рвёт хлипкую ткань джинс, не давая Дэрри времени на шок и грубо разворачивает его к себе спиной. Он не видит, как тот срывает с себя свой плащ и небрежно кидает его в тёмный угол. Отчего - то в голове проносится мысль, что скоро на его месте будет лежать сам Дэрри. Он вздрагивает, когда Крипер льнёт к нему своим телом. На нём слишком много наростов и выступов, так что даже в теории нельзя однозначно сказать зачем они ему нужны, но боль от того, как крепко они впиваются, они причиняют невыносимую. Он опаляет своим отвратным дыханием кожу, ставшую слишком чувствительной ко всякого рода раздражителям. Настолько чувствительной, что Дэрри вздрагивает словно током ударенный. Его прижимают к себе сильнее, будто желая соединиться в единое целое. Боль от впивающихся шипов лишь на секунду затмевает осознание от того, что в него упирается что - то твердое и неимоверно крупное. Трётся меж ягодиц и мажет в районе поясницы чём - то скользким и холодным. Наверное, на фоне чужого члена Дэрри выглядит комично миниатюрно, но улыбаться сейчас хочется в последнюю очередь. И он знает, что он не окажется в нём только если произойдет чудо. Но как же он молит об этом чуде, пока чудовище капает слюной на его обнаженные плечи и безбожно гладит по талии, доводя себя до кондиции своими сальными действиями. Ещё немного, он войдёт во вкус и шлёпнет по заду своей лапищей, рассекая нежную кожу когтями, и помечая ее кровавыми полосами. Внизу уже ощутимо ноет от всех этих мыслей, и к лицу приливает жар, но Дэрри не смеет до себя дотронуться. Не сейчас, он пока ещё держится, не станет падать без попытки бороться. Он просто терпит, когда его готовятся трахнуть, не пытаясь прикрыть сочащуюся из каждой поры похоть, показательно пренебрежительно хватают его и утыкают лицом в холодную стену, вынуждая сильнее выгнуться. Терпит, потому что он не хочет умереть, задранный и растерзанный в неравном бою. Терпит, потому что так всё быстрее закончится. Или терпит, потому что у него ещё никогда так крепко не стоял. Потому что этот антропоморфный зверь его хочет и берёт слишком страстно. Потому что почти что оргазмическое удовольствие от этого стыда хочется испытать хоть один раз в жизни. — Не надо…, — без особой надежды, но с отчаянной мольбой в затмившемся голосе, Дэрри бурчит куда-то в стену. В следующую секунду он чувствует боль. Боль, сравнимая в данный момент с болью от моментального разрыва всех органов, одолевает юное неподготовленное тело. Дэрри вскрикивает и колотит по стенке, пачкая землёй вспотевшие ладони. Как обезумевшая птица в клетке в голове бьётся мысль о боли, он слышит свои крики даже внутри черепной коробки. Но он не останавливается. Эти болезненные стоны слишком сексуально звучат даже для такого монстра как он. Тем более для такого монстра как он. Ему хотелось только одного — услышать их еще, в три раза больше. Слышать, как Дэрри захлёбывается в них. И он толкается ещё глубже, несмотря на то, что внутри слишком узко для таких жестов. Настолько, что ему вынужденно приходится дать жертве время привыкнуть. По щекам Дэрри слёзы буквально текут ручьём, а душераздирающие стоны отражаются эхом от стенок каморки. Ему кажется, что ещё пара мгновений, и он потеряет сознание от боли. Но он не сможет. Ему не позволят. Дэрри чувствует шершавую ладонь у себя на животе — он как будто пытается прощупать себя же. — Ублюдок, — мямлит Дэрри в перерывах между всхлипами, но он не может оторвать взгляда от этого зрелища, от которого у него снова кружится голова, и оправдывает своё влечение эротизмом гнетущим. Снова толчок. И снова пронзающая до самых мозгов боль. Он не сможет выдержать ещё один такой же. Дэрри умоляет — «хватит», и на удивление, к нему прислушиваются. Он вошёл не полностью, но того, что есть, уже хватит сполна. Он резко подаётся назад, чем вызывает очередной вскрик, примешанный со стоном. Ему определенно нравится этот эффект. Нравится слушать, как парень под ним задыхается от собственных криков, как он сам начинает дышать все более шумно, не в силах сдерживать свое напряжение от таких зверских удовольствий. Он трахает Дэрри так, будто ненавидит. Ненавидел всю жизнь, и целью его жизни было трахнуть его перед смертью. Внутри становится чуть свободнее и чуть более влажно. Благодаря это всё его собственной смазке или крови Дэрри, в полумраке невозможно установить. Но это и не имеет ни малейшего значения. Имеет значение только то, что с прошествием времени звуков он стал издавать всё меньше, и стали они всё тусклее. Сорванный голос и нарастающая слабость делали свое дело и вместо так обожаемых Крипером криков, Дэрри теперь просто измученно скулил. Разум слишком затуманен, чтобы продолжать обрабатывать происходящее вокруг. Острая боль продолжает насиловать его внутренние органы, но больше нет необходимости надрываться. Два пальца с острыми как лезвие когтями без всяческого предупреждения лезут ему в рот. Практически сразу Дэрри чувствует вкус крови вперемешку со своей вязкой слюной, что сочилась за пределы рта в агонии истерики уже продолжительное время. Крипер намеренно разводит пальцы внутри чужого влажного рта шире, пуская новые порции крови из нежных стенок, залезает глубже, надавливая на корень языка и вынуждая обсасывать их до последней фаланги. Как же унизительно грязно и вместе с тем до дрожи возбуждающе. Дэрри используют как куклу, пролезая все глубже, наглее и больнее. Он с громким хлюпающим звуком выдергивает пальцы изо рта, вызывая немедленный приступ кашля на грани удушья. Мокрая от его собственной слюны ладонь накрывает член и даже такая небрежная хватка все равно кажется слишком болезненной. Он вовсе не хочет, чтобы Дэрри получил удовольствие. Ему стало скучно. Но и не подчиниться выбора у него нет. Худший исход из всех возможных. Его трахает огромный монстр, попутно надрачивая ему своей уродливой лапой. Стыд от всего происходящего был настолько велик, как будто его человеческое воплощение прямо сейчас на коленях отсасывало Дэрри. Стимуляция сразу с двух сторон, такая грубая и во всех смыслах слова грязная, сносила крышу, вынуждая хаотично загребать в руки комья земли, что отваливались от стены под давлением цепких пальцев. Постепенно нега начинала снова заполнять его разум, и он чувствовал, что уже близко. Горло дерёт, и даже стоны теперь даются огромной ценой, порождая новые приступы кашля, который по ощущениям ломает рёбра. Толчки становились все рванее, наглее, а чужое тело и вовсе прижато к нему вплотную. Как же всё это неправильно, до безумия безнравственно и бесчеловечно. И боль моральная почти равна боли физической. Боль от наполненности и разрыва внутренних органов равна боли от сексуального влечения к чудовищному маньяку - людоеду. Особенно когда этот маньяк убирает с виска Дэрри прилипшие от пота волосы и утыкается в него носом, как пригвожденный. — Вот чёрт… Предательская эйфория теплится в груди, и Дэрри сам хочет прижиматься к горячему телу, так крепко его облепившему и так болезненно и до неприличия глубоко проникающему. От последнего ему приятно разве что только морально. Но приятно так, что он порывается ляпнуть что - то невообразимо нелепое и хвалебное, но из-за переизбытка ощущений и эмоций не делает этого. Он чувствует себя неслыханно порочным, прогнившим насквозь, падшим. И сердечно благодарит Бога за то, что Триш и их родители никогда не узнают, что с ним творил Крипер. Как растлял его перед смертью, а он позорно наслаждался. — Убей меня поскорее, — его последняя просьба перед вечной агонией хрупкого разума, который не успеет осознать произошедшее.