«На что способны небеса, чтоб изменить, рассеять тьму?»

      Рукояти материализовавшихся из переплетения солнечных лучей скимитаров привычным весом легли в ладони. Словно он сражался ими только вчера. Но это не было правдой. Хотя бы потому, что человек, которым он некогда был, погребен под обломками подземелья, ставшего последним прибежищем для культистов Ровагуга. Даэва на пробу сделал несколько рубящих движений – оружие было идеально сбалансировано и звало испытать себя. Священное оружие его Богини. Тристиан обернулся к Талахосу.       – Приказывай, Вестник. Вместе с моими братьями я жажду дать бой порождениям тьмы, ибо тело моё не утратило былых навыков умелого воина. Куда бы ни завела меня судьба, я буду сражаться яростно за идеалы добра и справедливости, не щадя врагов, чьи сердца глухи к раскаянию.

***

      Многие годы минули с той поры, когда он, расправив крылья, врывался в гущу сражений, сталкиваясь с легионами демонов и иных врагов. Оперение его крыльев не раз тяжелело от крови, пораженной скверной. По его груди, шее и предплечьям за начищенным доспехом уродливой вязью тянулось множество шрамов. Каждый – нерассказанная история: чаще о триумфе победы, порой – о горечи поражения, но никогда – о трусости.       Так было до встречи с Нириссой. «Не единственной, но самой страшной моей ошибки».       Да, он видел много сражений. Искрами, высекаемыми из-под копыт боевых коней-воспоминаний в памяти вспыхивали мгновения, когда он отражал и парировал скимитарами удары кривых сабель фанатиков; бесстрашно контратаковал приверженцев Жестокого зверя, когда те заносили двуручные топоры, оскверненные нечестивыми символами, чтобы размозжить последователю Саренрэй голову и принести на алтарь своего повелителя – слишком медленные, опьяненные жаждой кровавого пиршества монстры, принявшие смерть от его руки. А кони-воспоминания всё неслись вперед, взрывая землю и являя внутреннему взору скорпионьим жалом устремленные прямо в сердце удары отравленных кинжалов, которые случалось пропускать; воскрешая призраков сражений, в которых от его отряда оставалась лишь горстка воинов, выносивших на руках своего еле живого командира из адского пекла; заставляя заново отдавать приказы о сдаче целых городов, ибо такова была цена неверно рассчитанных сил и гордыни.       Самые страшные удары мы получаем не от физического оружия – все они меркнут перед палачом, имя которому чувство вины. Скольких несчастных оно камнем утянуло в бездну отчаяния, где они ломали не только собственные судьбы, но раз за разом меняли исход войн, что неустанно велись за души смертных.       «Предатель», «Такому, как он не место среди ближайших сподвижников королевы», «Убийца невинных», «Он только прикидывается невинной овечкой, а сам оказался чудовищем, что похуже любого волка будет» – летело ему в спину с тех самых пор, как он вернулся в столицу. Обвинения, терзавшие жреца, лишавшие сна и надежды, что когда-нибудь это отношение изменится. От такого духу легко сломиться, а если дух твой сломлен, ты проиграл ещё не начавшийся бой.       Но как тяжело день за днём кожей чувствовать немой укор от того, что несмотря на содеянное он выжил, а те, кто доверились ему – нет. Он никогда не вернёт травнице Мире её мужа, погибшего во время Цветения. Никогда не услышит звонкий смех ребятишек кузнеца Йона, который всё реже брался за молот и всё чаще налегал на хмельную брагу. Никакими молитвами не вернёт собиравшихся строить в столице храм Дезны юношей и девушек: лишь надгробия на городском кладбище теперь напоминали о том, что здесь упокоились Филь, Рианна, Лилли, Кай, Рианон и Маркус. Быть может, прими он достойную смерть, их можно было бы спасти?       «Если ты будешь драться изо всех сил, у тебя будет шанс выжить; если ты забьёшься в угол, твоя гибель предрешена» – однажды процитировала Фьёри великого мудреца и стратега из далёких восточных земель. Если Богиня, всецело владевшая его помыслами, и королева, покорившая его сердце, смогли его простить, он не сдастся, не позволит себе склониться, демонстрируя усмехающемуся врагу белое знамя.       – Я – остов моих кликов. – В руках жреца, ослепительно сияя, начали проявляться очертания скимитаров. – Сталь есть продолжение моей плоти и кровь моя – пламя Саренрэй.       Все чувства обострились до предела. Слух жреца уловил, как натянулась тетива лука Экандейо; как затрещали молнии на ладонях Регонгара; даже то, как сжались кулаки королевы, готовящейся обрушить на врага череду рукопашных атак. Тристиан ощущал все происходящее на поле битвы так ясно, что мог назвать точное расположение каждого союзника и каждого зеркального отражения Сияющего короля.       Объятая священным сиянием сталь скимитаров запела в воздухе. Пусть он утратил способность видеть, но благословение Сарэнрей снова огнём разливалось по венам, а вместе с ним пробуждалась и былая мощь. Стоя плечом к плечу с королевой, он даст бой Извечному, бросившему Украденные Земли на растерзание теням Первого мира, словно кость изголодавшемуся псу. Даже если эта битва станет последней для него.