Гиперреальность

      Арсений, не открывая глаз, морщится, неприязненно скривившись от писка в ушах. Он лежит на чём-то мокром, своим ворсом напоминающим половую тряпку. Голова болит из-за навязчивого механического гула где-то над ухом, а может – из-за количества выпитого вчера. Серёга приехал после пар, чтобы пожаловаться на девушку, которая ему изменила; слово за слово, и вот они уже оба сидят с жестяными банками тёмного нефильтрованного, несмотря на то, что друг обычно не пьёт.       Тело мёрзнет от отсутствия одеяла. Он приподнимается, стараясь проморгаться, чтобы картинка перед глазами перестала плыть. Затуманенное сознание медленно анализирует сложившуюся ситуацию. Он находится не в своей кровати, да даже не в своей квартире. Комната, покрытая жёлтыми обоями с неброским рисунком, совершенно пуста, а через проём, в котором нет двери, виднеется ещё несколько точно таких же помещений. Здесь нет ни одного окна. Арсений заторможенно переводит взгляд на свои руки, тут же полноценно садится, вытирая влажные ладони о домашние штаны, после чего торопится встать на ноги, чтобы не сидеть на мокром ковре. Голову простреливает резкая боль, поэтому мужчина спешно опирается о стену, чтобы не упасть.       Они с Серёжей пили дома, не куролесили, засыпали в своих кроватях, как они оказались здесь? Так, стоп. Серёжа. Попов быстро оглядывается по сторонам, сжимает ноющие от боли виски, но никого не видит. Отлично, пили вместе, а отдуваться теперь ему одному. Арс хлопает себя по карманам, но, ожидаемо, телефон не находит. Страха нет. Хмельное сознание всё ещё не воспринимает происходящее как реальность. Он решает пойти осмотреться в поисках выхода.       Коридор ведёт в комнату, та в ещё одну, а затем ещё. Они все выглядят абсолютно одинаковыми, взгляду не за что зацепиться. По телу разбегаются толпы мурашек, а во рту пересыхает от нарастающей тревоги. Матвиенко обнаруживается через четыре комнаты. Они переглядываются, не до конца понимая, что происходит. Это место навевает ощущение страха, а похмелье усиливает все чувства в несколько раз. — Так, ты тоже ничего не помнишь? — Да. Бля, когда выберемся, я точно перестану пить.       Попытки позвать на помощь успехом не заканчиваются. Кажется, будто они здесь совсем одни на много километров вокруг, но такого ведь просто не может быть... Не может же?       Они с Матвиенко, не сговариваясь, уже вместе идут дальше. Комната сменяется комнатой; от флуоресцентных ламп, разбросанных в хаотичном порядке, рябит в глазах. Выхода не видно; вместо него – бесконечные однотипные помещения, которые повторяются одно за другим. Ковёр неприятно чавкает от каждого шага, гул ламп сводит с ума, врезаясь в воспалённое сознание длинными иглами. Они оба молчат, прислушиваясь в попытках заметить присутствие других людей. Сердце стучит где-то в горле, а в голове резко появляется осознание, что это всё реально, это всё – не сон. Руки начинают мелко трястись, дышать становится труднее.       Арсений тормозит в одной из многочисленных комнат, опускается на мокрый ковёр, уже не боясь испачкаться, прислоняется спиной к стене. Серёжа это замечает, тоже останавливается, садится на корточки рядом с другом. — Ты чего? — Это пиздец, — он прикрывает лицо руками, от чего голос звучит тише, — мы ходим тут уже около часа. Ты понимаешь, что выхода нет?       В горле тугим узлом завязывается ком, а глаза щиплет от подступающих слёз. Попов никогда не был плаксой, но сейчас его нервы заметно сдают. Он в неизвестном месте, в которое попал неизвестно как, неизвестно зачем. — Но ведь как-то мы здесь оказались. Значит выход есть, нужно просто его найти.       Матвиенко подбадривающе кладёт руку ему на плечо и вымученно улыбается. Видно, что он сам чувствует себя не лучше, понимает, что они находятся в какой-то заднице, но старается держаться. Арс всхлипывает, по его щекам начинают течь слёзы. При другом человеке он бы постарался держать лицо, но рядом с Серёжей можно. Он всегда поддержит, не осудит.       В голове селится тупая боль, которая, кажется, пытается разорвать череп изнутри, из-за чего слёзы начинают течь сильнее. Он чувствует себя безумно слабым и уязвимым, оставшимся наедине с бескрайними пустыми комнатами, которые давят своими стенами, собираясь сжать жалкого человека в своих объятиях, перетереть в пыль настолько, что нечего будет сложить в кремационную урну.       Серёжа мягко обнимает его, мужчина утыкается в плечо, цепляясь за него как за последнюю надежду. — Это конец, понимаешь? Мы уже не выйдем отсюда. — Эй, не говори так.       Арсений вжимается в друга в поисках опоры, держится из последних сил, чтобы не разреветься в голос, как маленькая девочка. Он никогда бы не назвал себя трусом, но и смелым тоже. Да, он мог делать вид, что бесстрашен; мог, будучи маленьким мальчиком, решившим встретиться лицом к лицу со своим страхом, встать посреди тёмной спальни, собираясь сразиться со всеми монстрами, которых в её недрах рисует детское воображение. Но сейчас он не ребёнок. Он взрослый, которого кто-то вместе с другом насильно привёз в это место, запер здесь, чтобы что? Проверить, насколько они смелые? Насколько умные? Смогут ли найти выход?       Успокоиться Попову удаётся минут через десять. Всё это время Матвиенко сидит рядом, обнимает его, давая выплакаться и тихим голосом говоря что-то успокаивающее. Почувствовав, что друг притих, Серёжа осторожно отстраняется. — Ты как? — Нормально, — он вытирает остатки влаги с щёк и поднимается с пола. — Пошли, я хочу побыстрее свалить отсюда. — Вот это правильный настрой, — Матвиенко тоже встаёт с места.       Они направляются в сторону одного из выходов, хотя какая разница, куда они пойдут, если все комнаты ведут в одни и те же направления. Арсению кажется, будто они топчутся на одном месте. В каждом помещении одна и та же картина: жёлтые обои, мокрый ковёр, гудящие лампы.       В какой-то момент Серёжа останавливается и снимает с себя насквозь промокшие носки, недовольно кривится, когда голые ступни касаются влажного пола. Арсений решает не снимать свои, потому что кто знает, что за жидкость здесь разлита.       Ещё через несколько минут, а может быть часов, а может быть и дней – время здесь будто перестаёт существовать, течёт неравномерно, если вообще движется, – Попов начинает чувствовать жажду и голод. Несмотря на то, что после попоек аппетит обычно покидает его на целый день, живот неприятно скручивает болью. В горле сухо, он раз в пять минут облизывает губы, которые быстро сохнут. Матвиенко, будто прочитав его мысли, спрашивает: — Как думаешь, эти ковры можно выжать, чтобы попить? — Не знаю и проверять не хочу. И ты даже не думай, мало ли сколько людей тут ходило.       Матвиенко фыркает. Голос друга производит на него успокаивающий эффект: ненадолго отступает ощущение, будто он здесь совсем один, а Серёжа – плод больной фантазии. — Думаешь, тут был ещё кто-то кроме нас? — Ну, кто-то же это всё построил. И ковры намочил.       Новая комната, ещё одна и ещё. Боковое зрение уставших глаз начинает замечать на стенах под обоями бегающих тараканов, но стоит повернуть голову и прямо вглядеться, они тут же пропадают. Уже после пятнадцатого насекомого он неуверенно подаёт голос: — Ты же тоже видишь тараканов на стенах? — Бля, я думал, это только у меня крыша едет. — Что ж, похоже, мы оба сходим с ума.       Через время решают остановиться на привал. Они оба садятся у одной из стен и устало выдыхают. Есть и пить хочется только сильнее. Серёжа начинает указательным пальцем выводить на ворсе узоры. Арс рядом рисует мордочку кота, а Матвиенко звёздочку и сердечко. — Давай поговорим о чём-то? Я устал молчать — О чём, например? — Что обычно в таких ситуациях делают в фильмах про выживание? — Без понятия, — Арсений пожимает плечами, в голове перебирая все известные ему фильмы. — Умирают? — Спасибо за оптимистичный настрой, успокоил.       Серёжа на секунду замирает, поражённый внезапной догадкой: — Нужно выбрать одну стену и идти вдоль неё, рано или поздно она приведёт к выходу.       После привала, положив руку на ближайшую стену, идут вперёд. Коридор, следом за ним большая прямоугольная комната. Потом маленькая, квадратная. Развилка, в которой они выбирают левую сторону. За ней маленькое прямоугольное помещение, потом ещё одно, в котором лампы на потолке выложены в треугольник.       Тревога одолевает с новой силой. То отступает, то накрывает новой волной. Арсений внезапно понимает, что ему ещё никогда не было так страшно. Ни в детстве, оставаясь наедине с тёмной комнатой, в которой наверняка прячутся монстры, дожидающиеся, пока маленький мальчик высунет ногу из-под спасительного одеяла, ни в подростковом возрасте, когда он с друзьями на спор ночевал в заброшке, ни на хоррор-квесте: там хотя бы была целая команда игроков и актёр, который бы не причинял вреда из-за выбранного уровня "лайт".       Здесь же не темно, но от этого только хуже. Кажется, будто сейчас из-за угла выглянет какой-то монстр или, пока они идут по коридору, за спиной раздастся тихое чавканье ковров, а шею обдаст ледяное хриплое дыхание, от которого смердит гнилью. Монстр вопьётся в спину длинными когтями, разорвёт кожу, превращая всё, что находится под ней, в кровавое месиво. Поднимет над землёй, грозно рыча, а потом раздерёт на куски и засунет себе в пасть.       Накрутив себя до бегающих повсюду глаз и неприятных мурашек по всему телу, Арс начинает постоянно оборачиваться назад. Тупиковая комната, выход обратно, новая развилка, правый выход. Ноги ноют, чавканье ковра вкупе с гулом ламп сливаются в какофонию, которая слегка начинает напоминать далёкий разговор на неизвестном им языке. Ещё чуть-чуть – и они оба сойдут с ума. Наверно, придётся здесь ночевать, хотя неизвестно, наступила ли уже ночь.       В какой-то момент Серёжа резко тормозит, из-за чего Арс, слишком погружённый в свои мысли, врезается в его спину. — Ущипни меня, — Матвиенко, пристально вглядывающийся в проход, ойкает, когда друг исполняет его просьбу, — мне кажется, там дверь.       Попов сначала не верит свои ушам, выглядывает туда, куда смотрит мужчина. И вправду. Вдалеке, через комнат шесть, виднеется серый прямоугольник, подозрительно похожий на дверь. Мужчины молча переглядываются, а в следующую секунду резко срываются с места. Арсений врезается в угол плечом, но, наплевав на боль, продолжает бежать, как сумасшедший. В два счёта оказавшись около выхода, Матвиенко нетерпеливо дёргает ручку. Та поддаётся, Арсений не может сдержать радостный вопль.       В проходе ничего не видно, на мгновение пробегает мысль о том, что там может быть опасно, но оба мужчины решительно делают шаг. Темнота их проглатывает, а дверь, тихо скрипнув, сама собой закрывается. — Да ну нахуй.       Арсений оглядывается по сторонам. Это не очень похоже на выход. Длинный полутёмный коридор, больше напоминающий служебное помещение с кучей труб вдоль всех стен выглядит мрачно. Остро пахнет гнилью. Здесь теплее, чем в тех комнатах; видимо, по некоторым трубам течёт горячая вода. — Получается, выход должен быть где-то рядом, — Серёжа поднимается с холодного бетонного пола и оглядывается по сторонам.       Они оба выглядят жутко уставшими и измученными, но нужно идти дальше. От позвоночника по всей спине разбегаются мелкие мурашки, из-за чего Арсений ёжится, обнимая себя за предплечья, не прикрытые красной футболкой. Идут снова, часто вглядываются в бетонные стены в поисках указателей или светящейся надписи "выход". Нужно сделать последний рывок, скоро это всё закончится. Это место не может быть бесконечным, значит просто надо подождать, пока они выйдут. Попов аккуратно обходит лужицу чёрной вязкой жижи, натёкшей из вентиляции, старается шагать поближе к Серёге. Откуда-то присутствует навязчивое ощущение, будто они здесь не одни. И даже не понятно, хорошо это или плохо. Хотя сейчас он бы согласился даже на присутствие маньяков: всё лучше, чем ходить здесь в одиночестве. — Я устал. — Я тоже.       Коридор закругляется, плавно ведёт двух мужчин влево. Звук их шагов негромко отражается от стен. На секунду мелькает мысль, что их запросто может заметить кто-то или, как подсказывает разбушевавшаяся фантазия, что-то. — Смотри, — Матвиенко тянет руку вперёд, пальцем указывая на дверь.       Оба нетерпеливо подлетают к ней, не обращая внимания больше ни на что вокруг, Арсений нервно дёргает ручку, заглядывает в проём. Тупик, выкрашенный в тёмно-серую краску. Друг трогает его за плечо, чтобы Попов обернулся. На всех стенах через равные промежутки располагаются одинаковые двери. Конца коридора не видно, он уходит в темноту, но что-то подсказывает, что даже там они не заканчиваются. — Давай разделимся. Открывай все двери слева, а я – справа, — Арс подходит к своей стороне, дёргает ручку. Заперто.       Поход по коридору превращается в бесконечное открывание и закрывание дверей. Какие-то ведут в тупики, какие-то – в небольшие пустые комнаты без окон, а некоторые и вовсе закрыты. Голова уже не болит, потому что нет тех отвратительных ламп, да никаких ламп нет несмотря на то, что коридор не погружён в полную темноту. Тишину лишь постоянно разрушает щёлканье ручек, довольные возгласы, которые быстро сменяются разочарованием, потому что очередная комната оказывается тупиковой. Хочется бросить всё и сесть на пол, а потом, как в детском мультике запеть "пусть мама услышит, пусть мама придёт", но они уже оба взрослые мужики, которым на помощь не придёт никто. В отличие от прошлого места, здесь есть постоянное ощущение, будто за ними кто-то смотрит из темноты, и Попову несколько раз даже чудится, будто он слышит чужие шаги.       Арсений, завернув за очередной угол, останавливается, как вкопанный. Серёжа, недовольно матерясь себе под нос от пятнадцатой, а может, сороковой неудачной попытки, замирает, тут же умолкнув. Перед ними в метрах десяти стоит девочка в голубом лолитном платьице и того же цвета туфлях, держит за лапку порванного одноглазого мишку. Она стоит спиной к ним, из-за чего друзьям видны лишь длинные чёрные волосы до пояса. Это всё напоминает начало фильма ужасов, но, если им здесь так страшно, трудно представить, что чувствует девочка, чьих родителей поблизости не видно. — Привет. Ты потерялась? — Попов старается придать голосу как можно больше дружелюбия и мягкости. — Ты одна здесь? Где твои родители?       Девочка ничего не отвечает, отпускает мишку, тот с неожиданным для плюшевого тела шумом падает на пол. Медленно поворачивается. Арсений хочет ещё что-то сказать, но слова застревают в горле. По венам разливается адреналин, а сердце заходится в бешеном ритме. У девочки нет лица. То есть, совсем нет. Вместо него на голове находится гладкая кожа, у которой нет и намёка на какие-либо черты.       Серёжа приходит в себя первым. Он хватает Арса за запястье, резко тянет обратно, в тот коридор, откуда они пришли. Едва не врезается в угол, обжигает локоть из-за прикосновения к горячей трубе, болезненно зашипев. Девочка бежит за ними. По бетонному полу эхом отдаётся цоканье невысоких каблучков. Перепуганный Серёжа не отпускает руку Арса, поэтому они так и бегут вместе. Несмотря на хорошую физическую форму, дыхание быстро сбивается. Неудивительно для людей, которые давно не ели, не пили и жутко устали. Ноги ощущаются ватными, но ужас – лучшая мотивация. Двери пролетают мимо одна за другой.       Мужчины спешно добираются до очередного поворота и, уже когда собираются завернуть за угол, замечают светящуюся в темноте улыбку и два белых глаза, которые не прикреплены ни к чему. Оскал острых зубов будто насмехается над ними. Девочка медленно, будто смакуя, приближается. Арсений отпускает руку друга, бежит к ближайшим дверям, начинает открывать их одну за другой. Он запыхался, рвано дышит через рот. Можно запереться в одной из пустых комнат, может, прокатит. Но здесь, как назло, одни тупики. Руки дрожат, дыхание сбивается, ручки не поддаются. Монстры только приближаются, всё сильнее сужая место для манёвра. Время будто замирает. Серёжа бросается к двери на другой стороне, находит за ней тёмный проход. — Арс!       Ему дважды повторять не нужно. Рванув в нужную сторону вслед за уже пропавшим Матвиенко, он погружается в темноту, чувствуя на спине лёгкое прикосновения детской ладони. Дверь запирается быстрее, чем его успевают схватить.