• • •
Глеб просыпается в холодном поту и истерическим плачем, осознавая, что это был очередной сон, плодом его искалеченной фантазии и сейчас он один, в этой пустой, прокуренной квартире, где каждый сантиметр пропитан его страданиями и болью, которые он умело маскирует от окружающих, натягивая улыбку до ушей и только глазами выдавая, как на самом деле больно и одиноко. Он живёт отшельнической жизнью. Дом-репетиции-концерты-дом, и так по кругу. Никаких встреч и посиделок, никакой личной жизни, никаких интервью, только редкие встречи на мероприятиях с друзьями и ежедневные отчёты матери, что с ним все хорошо и он все еще относительно жив и здоров. Насколько относительно, кажется, не знает и он сам. За окном день сменяется вечером, и Глеб выходит из круглосуточного магазина с пакетом дешевых продуктов и с парой бутылок пива, так как крепкие напитки ему противопоказан по состоянию здоровья. Глебу хочется хмыкнуть, осознавая всю ситуацию. К сожалению, мы все стареем и это настолько естественно, что хочется от этого выть и рвать волосы на себе, лишь бы вернуться хотя бы на один час в назад, в прошлое, и предупредить себя, чтобы не торопился взрослеть, так как во взрослой жизни нет ничего позитивного и лучше подольше оставаться ребёнком, пока есть такая возможность и за тебя по прежнему кто-то что-то решает, пока это возможно. Пакеты грохотом опускаются на кухонный стол, и все содержимое, убирается по своим местам. Бутылка пива и бутерброд, сделанный на скорую руку, попадают почти сразу в организм Глеба, который включив какой-то боевик на НТВ, сложив ноги на журнальный столик и поставив тарелку с бутербродами на колени, растворился в очередном, бессмысленном потраченном дне, только изредка отвлекаясь на просмотры соцсетей и сообщений на наличии новых уведомлений. «День номер хрен знает какой. Я вновь прожил его бессмысленно, в надежде, что ты мне напишешь и как раньше, расскажешь о том, как у тебя прошел день. Знаешь, я каждую ночь, перед сном, когда закрываю глаза, я представляю, как ты лежишь рядом, обняв меня, как ты целуешь меня в лоб и прошептав “я люблю тебя, спокойной ночи”, мы засыпаем, как в детстве, в объятиях друг друга. И я каждую ночь засыпаю, утешая себя мыслью, что однажды это станет нашей общей реальностью, а не моим очередным бредом. Позвони мне, пожалуйста, скажи, что ты тоже скучаешь, и я клянусь, примчу к тебе хоть за тысячу вёрст, чтобы сказать тебе тоже самое в лицо и крепко обниму, чтобы точно уже никогда больше не отпускать.» Эту методику виде видения дневника своих мыслей, когда-то очень давно посоветовал Глебу его психотерапевт, к которому он изредка ходил за рецептом антидепрессантов, и от нефиг делать, периодически что-то рассказывал о себе, после чего, врач ему посоветовал завести дневник, в котором он сможет выплёскивать свои эмоции и переживания, не копя их в себе. Глеб не верил в эту чушь, но по какой-то неясной причине, все же начал его вести, изредка что-то записывая в него, когда совсем невмоготу становится, и делясь самим собой тем, чего даже под дулом пистолета никогда не произнёс вслух. Все что написано в дневнике – останется в нем. Все слова, признания, мольбы о помощи, дальше этой обшарпанной комнаты, никогда не уйдёт. В конце концов, в этом есть что-то особенное, когда только ты знаешь о тайне, о которой кроме тебя никто не знает, и ты бережно её хранишь в страницах дневника, о котором всем знать не обязательно. Глеб закрывает глаза, засыпая мыслями о том, что он не один и хотя бы во сне, они могут быть как раньше, вместе. Глебушка: Я скучаю, Вадик, и все ещё помню вкус твоих губ на своих губах, твои прикосновения по телу и жаркие ночи, после которых, я собирал себя по части. Я все еще чертовски тебя люблю, и все так же скучаю. Приезжай, мне очень плохо без тебя и кажется, я уже достаточно натворил глупостей, чтобы отступать назад. Буду ждать, даже если ты не прослушаешь голосовое и кинешь меня в ЧС. Плевать, я и так уже переступил через свою гордость, когда после стольких лет молчаний, сам написал тебе первый, как ты и хотел когда-то. Твой Глеб. 02:32. голосовое отправлено. Телефон откладывается на тумбу, а прокуренная комната погружается в тишину, которую изредка нарушает шум проезжих машин и лай собак. Город засыпает, а вместе с ним, и Глеб, подмяв под себя подушку, имитируя чужие объятья, наконец-то погружается в дремоту.Глава №1. Сон.
9 марта 2024 г. в 19:46
Примечания:
Начало положено.
Глеб уже и забыл, каково это лежать на коленях у брата и чувствовать чужие руки перебирающие его волосы. А было ли такое когда-то?
Сидя полулёжа-полусидя на садовых качелях во дворе нового дома, который Вадик приобрел пару лет назад, когда развёлся с Юлькой, он впервые за эти годы почувствовал себя живым. Наверное, именно с Глебом он себя и ощущал по-настоящему живым, а не просто проживающим жизнь человеком. И эти годы разлуки и бесконечных обид, сейчас казались настолько пустяковым, что вспоминать о них не хотелось. Хотелось лишь одного – трогать, касаться, перебирать и никуда и никому больше не отдавать. Он вновь был перед ним уязвим, что в целом, особо и не скрывал, а охотно показывал и делился. С ним, он вновь ощущал себя дома.
Глеб, прикрыв глаза, довольно мурчал под натиском чужих пальцев и мысленно молился, чтобы все это не оказалось сном и не проснулся вновь в этой холодной и пустой пастели, где нет никого рядом, кроме тьмы, которая окружает его который год, становясь верным спутником его страданий и вечного одиночества.
Вадик был все там же Вадиком, который заботливо его обнимал, целовал и ласкал в те бессонные ночи, когда он просыпался в холодном поту и не мог больше заснуть, потому что боялся, что эти монстры вновь на него нападут и раскромсают окончательно. Но в нем что-то изменилось: то-ли постарел за годы их молчания, то-ли стал еще более скрытным, чем был раньше. Сквозь темные волосы виднелась седина, которую старший каждый месяц закрашивал краской для волос, не хотя веря в то, что все таки моложе не становится, а седина, лишний раз об этом напоминала. Годы берут свое, и новые морщины на лице уже во всю красовались, но неизменно было одно – его улыбка. Все такая же искренняя и наивная, как и двадцать, и тридцать и сорок назад. Годы тоски и грусти, эта улыбка на их общих снимках его спасала. Глеб бы все отдал, чтобы её видеть каждый день и не думать о том, что её когда-то не станет.
Лежа на коленях Вадика, Глеб впервые за долгие годы ожил, расслабился и снял с себя все щиты, обнажая свою душу наизнанку, не скрывая от старшего себя настоящего, он расслаблено выдыхает прохладный воздух из груди и открывает глаза, утопая в омуте карих глаз, которые по прежнему смотрят на него не скончаемой теплотой и нежностью, в которых Глеб который час утопает без шанса на спасения.
— Мне так хорошо сейчас, что кажется, что все это какой-то абсурдный сон, а не прекрасная реальность.
Глеб первый прерывает свои размышления, меняя слегка позу и вновь закрывая глаза.
Вадик молчит, а Глеб, не смея вновь нарушить их образовавшуюся тишину, чувствует, как растворяется в этом моменте, теряясь между сном и реальностью, боясь открыть глаза и не увидеть никого перед собой.
С т р а ш н о, если все это окажется сном и бредом его больной фантазии.
С т р а ш н о, не ощущать его руки в своих волосах, и не умирать в этих ощущениях, чтобы вновь возрождаться, как Феникс из пепла, и по новой проходить эту адскую пытку прикосновений. Он готов прожить хоть тысячу жизней, написать миллиард текстов, только если рядом будет он, иначе, все его песни будут мрачными, а его существование, бессмысленным.
— Это все сон, к сожалению, Глебушка, но уверен, мы еще свидимся в реальности и ты мне расскажешь, как тебе было плохо без меня, а я обниму тебя и больше никому не отдам.
Вадик нежно целует в губы Глеба и исчезает в потоке тьмы, оставляя его одного, как брошенного котёнка, которого кинули на съедение стае голодных собакам, наплевав на его дальнейшую судьбу. Он вновь о д и н.