Удача и плут

      Ему повезло, очень повезло. Никто бы не смог это оспорить… ну, кроме него самого.       Да, полоса везения распахнула перед ним двери, хлынула бурной рекой и разлилась солнечным светом в тот роковой день во Вратах Балдура. Ему повезло ускользнуть от хозяина под вечер, ему повезло шмыгнуть в темный переулок под утро, ему повезло оказаться в склизкой хватке щупальца корабля двуногих моллюсков. Удача, правда, быстро показала боевой оскал, засунув ему в глаз червяка помясистее да пнув глубоко в недра Ада под конвоем резвой драконьей стаи. Если бы не жесткая посадка и кривые руки рабочих, явно спустя рукава привинтивших инкубатор к, с позволения сказать, полу, Астариона ожидала бы скверная участь.       «Всяко лучше той, что ждала тебя в хозяйском доме», — заметил бы кто-то. Да не скажи, ответил бы он… если бы соизволил дослушать. Кинжал его, знаете ли, весь в папочку: характера скверного и вечно алкает крови. Без обид, такой уж он вышел. «Мое имя — Астарион, и я наконец-то свободен». Свободен… Какая удача! Разве нет? Это было так неожиданно, что и поверить-то сложно. Он от растерянности даже забыл, что на солнце стоит, и не скрылся по привычке в тени, а так и остался стоять посередь пустынного пляжа, обалдело пялясь на все вокруг. А когда вспомнил, уже и не надо было. Ведь от него не то что огнем — дымом не пыхало. Невероятно! Какой он удачливый черт! За это надо выпить и закусить… А вот, кстати, и питье, и закуска!..       Нет, если совсем без шуток, вначале он верил, что удача на его стороне. Он был уверен в этом полностью, не сомневался ни на секунду. Все шло гладко — пока он был один, а мир был тихим и… мирным. Не болтал, не мешал, не разрушал его идиллическую иллюзию.       Словом, пока не пришла «закуска». Восьмифутовая закуска с шеей, как его бедро, и глазами невинными, как чистое летнее небо (и оттенка такого же). Конечно, он повелся на жалобное «он там, там! в кустах!», конечно, он пригнулся, чтобы рассмотреть, что там, «в кустах!», такое, конечно, он не ждал кинжала под свое аппетитное горлышко…       Да конечно. Ага. Ждал он все, ждал! Иначе бы не ухмыльнулся и не сказал лукаво: «Не обессудьте, сударь, не смогу вывернуть карманы. У меня и карманов-то нет».         Шэдоухарт сказала потом, что со стороны они смотрелись очень мило. «Будто старший братец играется с младшеньким», — сморщив ровненький носик, тонко улыбнулась шаритка. Эх, цапнуть бы эту зазнобу за что-нибудь… эдакое, но Гейл, скорее всего, не поймет и, вероятно, сильно обидится. Не очень-то перспективная будущность — волшебник один из немногих товарищей (двух), с кем Астариону не было скучно.       А что до той встречи с Реттом, то да-а-а, вышло довольно… неловко. И забавно. О, да! Весьма! Ретт, сама учтивость, и не думал подниматься на ноги — хотя мог; не думал оттолкнуть кинжал — хотя мог; не думал даже огрызнуться — хотя мог и должен был! Нет! Спокойно выслушал и так же спокойно сказал: «Тебе тоже засадили, дружище? Вот дрянь, сочувствую. Махнемся мыслями?» Махнулись — и рука как-то сама собой отпустила кинжал.       А удача как-то сама собой отпустила его — и танцуй дальше как хочешь!       Знал бы Астарион, на что подписывается, быть может, драпал бы от этого отряда во всю прыть. Да, надо было… нет, ерунда, это было бы самоубийством. Он уже две сотни лет не вылезал дальше городских предместий, так что жизнь на лоне природы была для него в диковинку — и в хреновинку. Комары, грязь, пыль, мародеры, гноллы, гоблины, у-гх, тьфу! Гадость какая!.. «Чк. Во время полевых занятий в яслях Клиира отстающим слабакам предоставляют спасать себя самим», — заявила Лаэзель, когда он едва не потерялся в зарослях по дороге на большую тропу. «То-то мы гитьянки почти не видим, — шепнул тогда Ретт, как будто себе под нос. — Видно, всех по полям растеряли».       Ретт. Да-а-а. Ретт. Это та основная причина, из-за которой его и без того хиленькое «везение» приказало, так некстати, долго жить. Высокий, даже высоченный, широкоплечий, широкобедрый, длинноногий, вечно загорелый и просто пышущий жизнью золотоволосый мужчина с белоснежной лыбой и светло-светло-голубыми зенками — это причина, по которой Астарион потерял благоволение красотки-Удачи. Просто потому что Ретт, очевидно, нравился ей куда больше. Женщины, пф. Подавай всем им лихих мускулистых бугаев с уличных плакатов и обложек любовных романов.       Серьезно, стоило попасть в окружение Ретта, и тебя словно засасывал водоворот. Он сам был водоворотом, бесцеремонным и неумолимым. Но разве ты злишься на водоворот, который утягивает тебя на самое дно?.. Да! Конечно! Астарион злился! Астарион вопил и упирался каждый раз, когда его тянули в очередную вылазку по вытаскиванию кур из недосгоревшего сарая или собиранию тыкв под носом у недопревратившихся гноллов! Пинался, брыкался, кусался (резцами)!       А что в итоге? Что Ретт-то? Смеется себе и приговаривает: «Как скажешь, Кудряшка». Кудряшка, р-р-р. У самого между прочим пряди волнистые!..       Весь он волнистый, как речной прибой — и такой же непрошибаемый, мелет себе щебенку в песок и мелет. С его легкой руки у каждого из них теперь по палатке, по комплекту одежды, брони, мешку с припасами и котелку. С его меткого взгляда у них всегда место для стоянки, костер без дыма и бревно-сидение почти без зазубрин и кусачих муравьев. С его твердой хватки клинки их блестят, спальные мешки без клопов и пыли, а мордашки всегда чистые и свежие — после купания-то в ледяной речке. «А ну-ка быстро мыть попки! Еще не хватало подцепить заразу какую. Весь день в крови и в кишках».       Это с его подачи у них каждый вечер игра на флейте (где только отыскал?) да история из жизни. Придуманная, скорее всего. Ну не верил Астарион, что папаша Ретта освященным мечом, весь облитый святой водой и с «распятьем» (что бы это ни было) в зубах заколол насмерть высшего «упырину». Простите сердечно, но вы, милый друг, сочиняете и совсем уж бесстыдно. «Как скажешь, Кудряшка, — улыбается Ретт, сверкая прозрачно-голубыми глазами. — Как скажешь, дорогой». Невозмутимый аж бесит.       Однако часики тикают, и песок сыплется неумолимо, а на горизонте маячат склизкие щупальца — со знакомыми глазами. Астарион давно, правда, не видел собственных глаз, но ему казалось, что любые глаза подойдут, если они будут красные. Стать проклятым мозгоедом не улыбалось, стать рабом хозяина снова — туда же. Попасть на кинжал к гурцу — упаси Мефистофель!.. Впрочем, для этого и существовали друзья. Точнее, компания. Точнее, ганза.       «Свободное товарищество под предводительством атамана. Обычно собирается из членов — и лон — единокровных людей, но и простых приятелей не обижает. Возникает на добровольных началах в периоды жестокие и кровавые, когда путь себе надо выгрызать стесанными деснами и выцарапывать корнями ногтей. Основа ганзы — единство, отвага, крепкий боевой дух. Атаман ганзы — воевода, вождь, первый из равных. Он судит, за ним право двух голосов и право вето на голосовании — покуда остальная ганза не против. Как надоест, пинком его под зад, и пусть только посмеет возразить. Ну, как? Нравится?..»       До чертиков. Нет, честно, это было захватывающе. Когда он был совсем соплей (надо же осталось, запомнил), хотел стать корсаром. Ты вроде бы в законе, а вроде бы и нет, ты и плохой, и хороший, ты и плут, и герой. И это было чем-то таким. Чем-то… свободным. Не связывающим.       «Можем выбрать, кого угодно, — сказал Ретт, посасывая травинку в цвет его золотистых волос. — Кого выберем?»       Конечно, его. Ведь он красив, смел, удачлив — и ладит со всеми. Таскает Шэдоухарт васильки с полей и духи от зентов, тренируется с Лаэзель на мечах и ножах в отсветах кострах, плещется с Карлах на середине Чионтар, цитирует с Уиллом какого-то зачуханного поэта в безлунную полночь, обсуждает с Гейлом правила высокой кухни над разогревающимся котелком. Чешет Шкряба, катает медвесыча, вздыхает о «добром коне» под седлом…       Тогда-то и пришла мысль, что он, кажется… хороший человек. Добряк, но не лопух. С мозгами и не без житейской хитрости (иначе они на этой сцене для постановки хоррор-пьесы не прожили бы и трех дней), но не подлый, не злобный. От него не получишь перо под ребро.       Так и возник план. Простой, красивый план. В одну из ночей Астарион пробрался в палатку к их мирно спящему атаману, дрожащий с головы до ног. Скользнул к теплому боку, прижался к крепкому плечу и заглянул в слегка приоткрывшиеся сонные глаза — даже не придумав толком причины, кроме банального «бр-р-р». Сжался весь, скуксился, готовый ко всему — от непонимающего взгляда до раздраженного пинка. Но Ретт не пнул, не оттолкнул, совсем нет! «Замерз, Кудряшка?» — хрипло шепнул этот лихой парень и, обхватив за плечи, привлек к себе.       Не задал ни одного вопроса! Не пожурил, не погнал прочь! Пустил прямо к обнаженному горлу и гулко стучащему сердцу — да прижал покрепче.       А наутро проснулся, как будто так и должно быть. Как будто так и надо, что Кудряшка у него вдруг, ни с того ни с сего, внезапно оказался под боком и спит себе тихо, как мышка. «Подъем, солнце, — улыбнулся Ретт, сощурив один прозрачно-голубой глаз, и потянулся всем телом (длинным, мускулистым, аппетитным, м-м-м…). — Утро, мы на один день ближе к смерти». Все, казалось бы, также просто, также легко, словно игриво, но… Астарион видел. Видел по взгляду, видел по жестам, по мимике, даже по словам — что-то поменялось. Излишняя чуткость, кроткая забота, ненужная нежность. Любой подъем — Ретт подаст руку, подтолкнет, приподнимет; любой спуск — Ретт придержит за локоть, подскажет, где выемка, поймает, если оступишься. И не отпустит сразу, выждет мгновение — попридержит рядом.       «Вот оно! Шанс!»       От этой мысли по телу бежали мурашки, и приятно ныло в груди. Попался, голубчик, да с потрохами! Все получилось так легко, почти играючи, даже стараться особо не пришлось. Интересно, что Ретту в нем так в душу запало? Острый кинжал? Острый язык? Острый взгляд алых глаз, который он с таким пылом и жаром расхваливал (чтобы потом испоганить одним-единственным «и морщинки вокруг них такие у-тю-тю»)? А, может быть, ладное тело, что так приятно прижимать к крепкой горячей груди?.. Это не было важным, но Астариону было любопытно. Профессиональная деформация, видимо, кхм.       «Это должно быть просто прекрасно». Никакой боли, никаких унижений. Ретт такой ласковый, нежный, внимательный и осторожный, не смотри, что дюжей комплекции. А еще сильный, страстный, лихой, стоит только вспомнить его во время боев. Какой огонь в глазах, какой жар, воля, мощь! Тир воплощенный, ух! Это точно будет прекрасно! Ночи с ним будут запоминающимися. Долгими, сытными, превосходными. Он уже смаковал их, ждал, жаждал!..       А чем больше ждешь, тем вернее обломишься. Все полетело к чертям из-за двух случаев. Двух небольших, скромных, чудовищных случаев.       В первом, надо признать, он сам виноват. Это было спустя неделю после их пламенного приземления. Разумеется, это была страшная глупость и большой риск. Однако он был в отчаянии! Добыча вся, как на зло, прыткая, а он так слаб, так измотан и так голоден. Не ровен час, кто-нибудь что-нибудь заподозрит и все, поминай его, несчастного, добрым именем!.. Словом, потребность перевесила здравый смысл. Астарион сделал ставку на свою ловкость и понадеялся, что после долгого перехода и тяжелого боя с гноллами их дражайший атаман будет спать сном младенца и не очнется, когда в его сильную загорелую шею ласково вопьются две тонкие острые иголочки. «Всего пару глотков, и я буду в форме». План казался превосходным!..       «А как ты собирался мне объяснять следы укуса наутро?» — спросил Ретт, когда он провалился с треском.       Залезть в палатку к их главарю было нетрудно, благо тропинка давно изведанная. Астарион тихонько шмыгнул в теплый полумрак, пахнущий мехом, сталью и табаком, подполз к спальному мешку, на котором Ретт беззастенчиво дрых, сунув руку под голову, и уже примерялся к одной гулко пульсирующей вене… когда ему в нос ткнулась загорелая рука.       «На, — выдохнул Ретт, не открывая глаз. — Грызи».       Это был как удар хозяйского посоха по хребту.       «Дерьмо, — выдохнул Астарион, отпрыгнув. — Прости, я…»       «Ох, как же с тобой тяжело, — проворчал Ретт и рывком сел, словно и не спал вовсе. — Ну давай, говори».       «Э-э-э, — выдал Астарион. — Я-я… Я не хотел тебе навредить, я хотел… ну…»       «Знаю я, чего ты хотел, — кивнул Ретт, глядя на него до ужаса спокойно, и поморщился. — Не пойму, чего ты раньше-то не пришел? Весь иссох».       «Прошу прощения, — нахмурился Астарион, мелко дрожа — разом от страха и злости. — Что значит, «раньше»? Хочешь сказать, ты понял, что я…?»       «…вампир? — Ретт приподнял бровь и криво усмехнулся. — Ну да».       «Что? — выпалил Астарион, выпучив глаза. — Когда? Как?»       «Что?» Ага. «Когда?» Почти сразу. «Как?» Хм, — Ретт склонил голову набок. — Красные горящие глаза, бледная холодная кожа, сверхрефлексы, сверхскорость… клыки. Кудряшка, боги, все же очевидно! Единственное, меня смущало, что ты на солнце не горишь».       «Н-но, — начал Астарион ошеломленно — а закончил зло, чувствуя себя полнейшим идиотом: — Почему ты ничего не сказал?!»       «Ждал, что ты сам скажешь, — пожал Ретт плечами. — Когда захочешь».       А вот это уже не смешно. Совсем. «Играет. Он играет со мной», — вспыхнуло огнем в мозгу и заставило броситься прочь. Никуда его, впрочем, не пустили.       «Тихо, тихо, — проговорил Ретт, мягко схватив его за предплечье. — Не надо».       «Это не смешно, — прорычал Астарион, мелко дрожа. — Не смей. Не смей надо мной смеяться!»       «Я смеюсь? — чуть тише, чуть ниже произнес Ретт — и заглянул ему прямо в глаза. — По-твоему, я смеюсь, Астарион?»       Нет, он не смеялся. Смотрел так, что аж живот скручивало узлом.       «Что он, — произнес вдруг Ретт, — бил, небось? Резал, рвал, прижигал, да? Подонок».       И сплюнул на землю с таким откровенным отвращением, что стало даже не по себе. К Астариону не сразу вернулся дар речи.       «Откуда ты?.. — прохрипел он запальчиво. — Откуда тебе известно, что?..»       «Око за око, болезный, — хмыкнул Ретт, криво усмехнувшись. — Ты мне ничего не рассказываешь, с какого черта я должен?»       «Я-я, — мучительно пробормотал Астарион. И шумно выдохнул, прикрыв веки. — Я не могу. Не хочу».       «Ну как захочешь, тогда и обсудим, — заявил Ретт — и подставил ему руку. — Пей пока давай. Не надо в шею. Застынут мышцы, а мне в бою обзор нужен».       «А рука в бою не нужна?» — хмыкнул Астарион.       «У меня под рукой есть другая рука, — улыбнулся Ретт. Тонко-тонко. — Она, знаешь ли, даже половчее будет».       И подставил левое запястье.       Это было… Ну… Ох, да божественно это было, что уж говорить. Горячо, ярко, великолепно, невыносимо вкусно. Никакие тараканы и крысы не сравнятся с энергичным, полным жизни человеком. Кровь его была сытной, питательной, одурманивающей. Будь его воля он бы пил ее и пил, и пил, и пил, и слизал бы все до крохотной капли. Но сильная загорелая рука не позволила. Погладила ласково по шее, слегка пощекотала кудри на затылке — и потянула назад.       «Хватит, хватит, — пробормотал смутно знакомый голос. — Сейчас все выпьешь, добавки не получишь. За неимением оной».       Добавки. Добавки! Ретт всерьез собрался дать ему?.. Оторвавшись от раны, как вынырнув из-под толщи воды, Астарион впился в мужчину перед собой бешенным, плотоядным взором. Он едва-едва не бросился на него без всяких скромностей. В конце концов, что может быть лучше после хорошего полночного ужина, чем хороший полночный секс? Надо закреплять результат. Однако что-то остановило. В тяжелом, темном взгляде. В плотно сжатых губах. В морщинке меж сведенных золотых бровей.       Горячая рука все еще лежала на его шее.       «Еще и не кормил тебя ублюдок, — проговорил Ретт, и тон у него был совсем, совсем незнакомый. — Вот ведь тварь».       От последнего слова аж мышцы горла свело. Захотелось позорно скользнуть под теплый бок и поскулить: да, не кормил, да, ублюдок, да, самая настоящая… Но Астарион не посмел. Ретт смотрел на него не как на монстра, которого надо одолеть, не как на инкуба, которого надо вожделеть, и даже не как на жертву, которую надо пожалеть. Ретт смотрел серьезно и спокойно. Как на равного, как на нормального. Это было… ну…       Это было то, из-за чего он все-таки выскользнул из палатки.       «Прошу прощения, — с кривой улыбкой произнес Астарион, слегка поклонившись. — Ты весьма бодришь, но мне нужно по-настоящему насытиться».       «Доброй охоты, — криво усмехнулся Ретт. — Не загрызи малышню ненароком».       «О, я буду осторожен, — с тонкой ухмылкой пообещал Астарион — и, уже отвернувшись, добавил чуть тише, серьезно: — Я не забуду то, что ты сделал. Это великий дар…»       «Не начинай, — был ответ, жесткий, как кремень. — Ты — мой товарищ. Моя рука — твоя рука. Помни об этом».       Разумеется, были разборки наутро. Ох, ахи, угрозы, советы, пожелания, мнения, но все это было неважно. Важна была эта… связь. Эта дурацкая цепь, что соединила его и атамана неразрывно туго. Это было нечто большее, чем влечение, нечто большее, чем похоть, чем секс. «Ретт что-то скрывает», — думал Астарион время от времени, поглядывая на потягивающегося, зевающего, замахивающегося секирой мужчину. Этот открытый беззлобный добряк что-то прячет. Что-то важное. Что-то из-за чего его не понять до конца. А оттого он опасен и… притягателен. Откровенно говоря, кхм.       «И давно ты так спокойно относишься к вампирам, моя радость?»       «Давно. Уже лет тридцать».       Что? Мать твою, ублюдок, говори нормально!.. «Око за око». Бр-рах…       В общем, можно было смело утверждать, что «красивый, простой план» дал не очень простую и не слишком красивую трещину. Как окрутить того, кто твои уловки разгадает за раз и даже намека на это не даст? Кто держит руку на горле и даже не думает ее сжимать? Быть может, внезапные знаки внимания это тоже уловка?.. Впрочем, не стоит отчаиваться. К любому замочку отыщется ключик, а он медвежатник со стажем. Подберет и для этой щелки отмычку. Надо только набраться терпения и сил, благо, награда обещала быть действительно стоящей. Всего-то нужно подождать, отдаться течению и…       Напороться на второй случай — и разбиться об него вдребезги.       Сучьи друиды.