Что не излечивают лекарства, то лечит железо, что железо не излечивает, то лечит огонь. Что даже огонь не лечит, то следует признать неизлечимым.
Перед глазами крутился калейдоскоп цветов, преимущественно зелёных и серых оттенков. Изредка сетчатку слепило белым — то солнце с боем пробивалось через буйную растительность Кетца Темер, которая фон Валанциус уже порядком надоела. Она никогда не любила боевые миссии в местах, которые могли превратиться в огненную тюрьму от одного её безобидного чиха. Но разверзшаяся, словно сама бездна, ситуация побуждала наплевать на многократные предупреждения наставников и огрызающихся комиссаров. Вот только когда в ногу вцепляется огромная красная тварина, дурно пахнущая гнилым мясом, и без затруднений тащит невесть куда утяжелённое аугментами и бронёй тело — о какой концентрации может идти речь? Дай Император собрать в кучу разметавшиеся мысли по черепушке, бившейся о твёрдую землю и изредка — о псайкерский воротник. Единственное, что сохранилось в целости и яркости, — это окрик Абеляра, когда гончая плоти без лишних церемоний приложила его Лорд-капитана об землю до неутешительного хруста и уволокла с глаз долой. Долой с разгоравшихся демонической яростью глаз Вортена; и ошеломлённых же глаз Винтерскейла, с которых, наконец-то, спала кровавая пелена. Скорость замедлялась, и до фон Валанциус начала дотягиваться жестокая реальность: сковавшая всё тело тупая боль да почти нестерпимая резь в ноге, протянувшаяся от паха до кончиков пальцев. Казалось, что ещё чуть-чуть, и ногу выдернет из сустава, в лучшем случае подарив быструю смерть от обильной кровопотери. На деле же дорогая аугментика, что даровали ей Механикус, так просто не отпустит её в мир иной, не оставив иного выбора, как ползать червём в грязи да рвать врага зубами или болтером, пока не кончатся снаряды. Фон Валанциус нащупала отломанную кобуру и хрипло выдохнула, окропив траву кровавой слюной. Горечь от потерянного оружия, которое прошло с ней даже через треклятый Чёрный город, на секунду помутила сознание, и, извернувшись всем телом, она саданула здоровой ногой по морде псины Кхорна. И промахнулась. В ответ ей был почти человеческий нутряной смех, отдалённо похожий на собачий лай. Гончая плоти угрожающе встопорщила шипастый воротник и, плюнув зловонным дыханием, одним прыжком скрылась за густой травой, подняв в воздух белый пух. Когда боль от импульсивных вывертов чуть поутихла, глаза фон Валанциус расширились от удивления: гончая кинула её посреди какой-то растительности, щедро укутанной облаками летучих семян. Чем бы эта флора не являлась, горела она, без сомнения, замечательно и вспыхивала мгновенно. Издёвка была более чем прозрачной. Не припомнить, чтобы в Схоластика Псайкана отмечали ум у гончих Кровавого бога. Лишь красные клыки, что перемалывали кости да… — Ошейник… — с трудом выговорила фон Валанциус, глотнув собственной крови из разбитого носа. Ранее почти осязаемая ненависть к ней Вортена Серого заиграла новыми красками, такими же едкими, как презрение Кхорна к колдовству. Ошейник гончих — причина, почему она на время словно потеряла связь с Имматериумом. Сейчас же энергия варпа вновь принялась заполнять клетки тела, тянуть плечи вниз и копошиться в мозгу, стремясь найти выход в реальный мир, — хоть искоркой, хоть ниточкой пагубы, что обернётся вокруг шеи живого существа. А толку? Твари её фокусы не причинят вреда, а вот в ловушку себя — и подоспевших на помощь — она загонит. Время было не на её стороне. Попытаться связаться с Абеляром или бросить силы на восстановление? Нога, повисшая набитым иголками мешком, налилась свинцом, когда потоки варпа устремились в заданную точку. Подвижность потеряна, как и боль, осевшая где-то на задворках коры головного мозга. Берцовая пластина со следами демонических клыков представляла собой жалкое зрелище вбитого в плоть армапласа. Самостоятельно из такого капкана было не выбраться. Но передвигаться без скрипа зубов фон Валанциус могла — уже что-то. Почему до сих пор молчал вокс-наушник? Её сенешаль давно бы связался с ней, если только… Резкий взмах головой, вернувший раскалённые уколы в виски, — не время и не место поддаваться пагубным мыслям. В руку лёг боевой нож, которым демоническому отродью можно поковыряться в зубах. Лучше, чем ничего. Необходимо сохранять положительный настрой. Умирать сегодня она не планировала. Где эта псина? От немого вопроса на затылок надавили раскалённые пальцы, стремившиеся проникнуть под скальп, но фон Валанциус не позволяла Имматериуму взять вверх, используя незримую руку, как маяк, указывающий на места с возмущением варпа. Маяк — потому что теперь она также отсвечивала всем, кто был способен ощутить приливы и отливы Океана Душ. Ждать долго не пришлось. Варп оскалился с двух сторон, и пришлось спешно выбирать, кому эффективнее будет дать отпор. Благо Император был сегодня особенно благосклонен, и фон Валанциус избежала обезглавливание мечом, попутно всадив нож в щетинистую щёку гончей. Тварь встала на дыбы, помогая лезвию распороть себе пасть до самого ошейника. Похоже, не только фон Валанциус недооценила мощь монозаточки. Или ей всего-навсего повезло попасть по наименее огрубевшему участку шкуры. За долгую службу в Имперской Гвардии фон Валанциус посчастливилось ни разу не встретить демонов Кхорна. Сегодняшний день — очередное испытание на прочность, призванное либо закалить, либо сломать. В её случае это практически одно и то же. Когтистая лапа, непроизвольно ударившая по нагруднику, отбросила фон Валанциус, как носок ботинка — камешек. Приземление пришлось на неповреждённую ногу, что позволило сконцентрироваться на ноже, болтающимся в слюнявой глотке. Энергия варпа недовольно забурлила и вместо того чтобы вернуть нож в законные руки, ужалила эту руку, вспенив кожу вместе с перчаткой до лопающихся пузырей. Крик боли сплёлся с раскатистый хохотом Вортена: — Никчёмная ведьма! Вортен, преобразившийся неполностью, отчего выглядевший не менее уродливо, скалил удлинившиеся зубы. Лоскуты человеческой кожи свисали с обугленных рогов и шипастых наростов на жилистом теле. Из незатянувшихся разрывов между вздувшимися мышцами сочилась сукровица с кровью. Голос, не утративший ненавистных фон Валанциус ноток заносчивости, вырывался из обнажённой груди обжигающими разум толчками: — Играешься с силами, тебе не принадлежащими. Неумело, как пустоголовый младенец. — Вортен шагнул вперёд, неспешно приподнимая зазубренный клинок. Мигающие угли в глубоких провалах глазниц с упоением ловили каждый жест фон Валанциус. — Я видел тебя в бою, Ваша Светлость, — с издёвкой прорычал Вортен. — Ты способна на большее. Колдовство? Удел трусов. Лезвия, вспарывающие жизни; руки, выбивающие стоны и крики о помощи; зубы, отрывающие кусок за куском от сладкой плоти. Кровь на его губах! Каллигос мог бы научить тебя. Научить всепожирающему пиру в честь Кровавого бога. Тело Вортена пульсировало и туго перекручивалось в жгуты стальных мышц, всё больше теряя человеческий облик. Всё сильнее фон Валанциус желала броситься на это уродливое подобие и лезвием, зубами, ногтями — выскребать с костей склизкие куски мяса; кулаками разбить рогатый череп на острые осколки; руками сжать прогнивший ересью мозг. Капли слюны прочертили её подбородок, вызвав у Вортена дрожь в оголённых мышцах и подобие улыбки на демонической морде. Только сейчас фон Валанциус заметила, насколько крепко сжала оскаленные зубы и согнула искалеченную ногу для безрассудного выпада. Как отзеркалила позу гончей Кхорна, разве что не встав на четвереньки. Иное пламя тлело сейчас в её сердце. Зазорно ли будет использовать его на своих условиях, как использовать варп во имя Империума? Не дожрёт ли он её душу? Гончая плоти, в нетерпении вгрызавшаяся когтями в почву, резко крутанулась на месте; брызнула в стороны тёмная кровь из раны. Лишь демонический меч, полоснувший по напряжённой мясистой лапе, остановил желанный бег, несущий смерть. — Место! — взревел Вортен на рычащую гончую, от презрения не обращающую внимание на вторую серьёзную рану, что бурлила кровью и ширилась на глазах. — А ты, Каллигос, вновь разочаровал меня. Что это? Что чувствую я в твоей душонке? Неужели стремление сохранить жизнь ведьме?! Я дал тебе смысл. Она — заберёт всё, вновь низвергнув тебя до жалкого червя! — Заткнёшься ты уже наконец? — И как только Каллигосу хватала воздуха кидаться словами, не сбавляя столь впечатляющую скорость для своих габаритов. — Нахватался от меня словоблудия. — Здесь ты прав, — сказал Вортен, с извращённой нежностью проведя длинным языком по клинку, что вспыхнул алым, вторя азарту хозяина. — Не слова решают исход. Спорить фон Валанциус не стала. Секундная заминка подарила ей драгоценные капли концентрации, чтобы в один усиленный прыжок оказаться как можно дальше от ошейника, крепившегося к слюнявой морде. Гончая Кхорна не была бы той, кем являлась, если бы не среагировала так же молниеносно. К счастью, обоюдоострая неприязнь демонов друг к другу сыграла на руку: как только повреждённая лапа приняла на себя вес туши, та с влажным хлопком переломилась, вынудив гончую пропахать носом сырую землю Кетца Темер. Лихорадочный взгляд за спину замахивающегося топором Каллигоса — никого! Отчаяние пустило по венам кристаллики льда, стремившиеся исколоть бестолковое сердце фон Валанциус. Реагируя на внутренние импульсы, приподнялись на наручах чешуйки-клапаны, предназначенные для отвода избыточного тепла. Обоняние потревожил запах гари. Взвились над головой ленты чёрного дыма. «Шерин! — воскликнула бы Джай, одарив фон Валанциус лучезарной улыбкой с оттенком упрёка. — Не в вашем статусе тлеть на публике. Соберитесь, свет очей моих. Вам положено блистать, а не чадить выхлопной трубой». А чадила фон Валанциус после Комморры неприлично часто. Отвращение к самой себе дёрнуло руку вверх. И повинуясь желанию невидимого кукловода, кулак встретился с крепкой башкой гончей, успевшей сбалансировать своё тело. Пылающий глаз — чарующее и устрашающее окно на лавовые владения Кхорна — брызнуло обычной красно-жёлтой слизью, когда острые чешуйки наручей сцепились со всеми буграми и неровностями морды. Вид заваливающейся на бок демонической псины закупорил гнетущие мысли в коробке разума. Удовлетворённый хищнический аппетит расчертил кривую улыбку. Хотя физические силы были неравны, желание наброситься на врага голыми руками отзывалось в груди нестерпимым огненным зудом. Воистину сладок вкус ярости. Короткий хохот фон Валанциус потонул в рёве болтера. Щёлкнули у плеча клыки, что отклонились от цели всего на сантиметры; благодаря снаряду, окончательно оторвавшему бесполезную конечность. Гончая плоти язвительно фыркнула в сторону Каллигоса — ей и на трёх лапах неплохо, спасибо. Каллигос выругался, как оказалось, в сторону фон Валанциус. Не дури! — говорил его взгляд, до того преисполненный исступления, что фон Валанциус усомнилась: не целились ли, на самом деле, в неё? Нет. Каллигос отвлёкся, извлёк между ударами Вортена долю секунды, дабы не дать гончей сомкнуть челюсти на голове новенькой. Красный мундир был разорван на груди, выявляя панцирный доспех, только благодаря чуду Омниссии выдерживающий удары нечеловеческого оружия. Сильнее пострадала незащищённая рука, облачённая теперь в алые ручья. Монструозные бицепсы, пронизанные ещё целыми венами, вздувались яростью контратак. Последний предупредительный взгляд налитых кровью глаз — только посмей мне тут копыта откинуть, новенькая! — и в сторону фон Валанциус полетел штурмовой болтер. Недовольно хрюкнув, трёхлапая и одноглазая гончая ринулась наперерез — даже искалеченная она не желала уступать «одноногой» человечинке. Бедро вновь угрожало рассыпаться, но фон Валанциус рискнула, перенаправив концентрацию. Хлопок! Не такой громкий, как хотелось бы. И волна камней всех цветов и размеров окатило гончую. Та прижала морду к груди, защищая — как ни странно — последний глаз. Болтер достиг-таки цели. Непривычная тяжесть оружия испугала, но лишь на мгновение. Кровь Каллигоса на рукояти трезвила похлеще, чем удар наотмашь по лицу. Столь насыщен был отпечаток — непроглядной, густой опустошённостью. Вортен оказался прав. Отвращение к себе отравит Каллигоса навсегда; оно будет изъедать его, возможно, слишком медленно. Пока не останется одна оболочка. Что же сейчас держало его на ногах? Маниакальное желание, почти неприлично вторгнувшееся в душу фон Валанциус крепкой золотой нитью, стежок за стежком: спасти ей жизнь, несмотря ни на что. Как фон Валанциус и ожидала, короткая очередь не только вскопала землю за спиной гончей, но и так вдарила отдачей, что онемело плечо. Амортизирующая перчатка оказалась бесполезна против чужого оружия. — Сука… — Или кобель, кто их разберёт. Вместе с бранью изо рта вылетело облачко дыма. И как тут было не дурить? Гончая быстро считала причину заминки и, гадливо порыкивая, залавировала в её направлении, не упуская возможности притормаживать так, чтобы на линии огня оказывались Вортен с Каллигосом. Но болтер молчал. А чешуя на наручах ощерилась и заискрилась, подпевая пси-кристаллам на воротнике, сжимающим шею мёртвой хваткой, подобно ошейнику. Для псайкера это и был ошейник, без которого он не имел права даже тявкнуть. Но фон Валанциус, — тогда ещё не носившая фамилию династии, — воспринимала воротник, как награду за службу и веру в её незаурядные силы. Даже когда тяжесть награды со временем повредила ей спину настолько, что пришлось перенести несколько болезненных операций. Даже тогда она продолжала носить его с гордостью, как придворные дамы — свои фамильные украшения. Воротник же нынешний, созданный техножрецами специально для неё, безукоризненно подогнанный к её нуждам и аугментам, фон Валанциус воспринимала, как возможность. Не просто тявкать. Греметь, соперничая с самим небом. Как это было давным-давно, когда несколько разумов сливались в один, и коллективная песнь ткала свет, что разрезал земную твердь. — Думаешь, не смогу? — пробормотала фон Валанциус себе под нос. Но псина всё слышала, она была уверена. — Испепелить тут всё. Включая его? Ошибаешься. Ошибаешься. Обожжённая ладонь легла на капсулу у пояса. В отличии от остальной экипировки, она была вылеплена грубо, явно неумелой рукой. Но закалена в пламенной песне. Их песне. Фон Валанциус, которую гвардейцы беззлобно прозвали Лучинкой, не отваживаясь окликать её истинным именем. И её боевых товарищей, чьи пепел и косточки запечатаны в капсуле. Гончая приостановилась, ощутив в пространстве нарастающее напряжение, будто воздух обрёл вес и принялся давить со всех сторон. То же почувствовал Вортен, из-за чего следующий удар Каллигоса успешно достиг цели, рассекая грудь соперника от бедра до плеча. Но Вортена, полностью утратившего человеческие черты и вытянувшегося на три головы, эта царапина лишь раззадорила. — Останови её! — взревел кровопускатель и остервенело доломал рог, испещрённый следами силового топора. Тяжёлый болтер пораженчески повис в руке. Другая рука, облачённая в не менее тяжёлый наруч, вытянулась в сторону мчащейся гончей плоти — ленивый жест, будто подзывающий жалкую бродячую шавку. Уж фон Валанциус постаралась вложить в него максимально уничижительные краски. Чешуя завибрировала, запыхтели клапаны, плюясь язычками огня. Пальцы, одетые не в кольца, а в мозоли и шрамы — вспыхнули. И вот руку объяла огненная перчатка. Лучших вечерних перчаток и не найти — думала фон Валанциус. Голова немедленно заполнилась потусторонним туманом, криками проклинающих, плачем ребёнка у груди мёртвой матери, хрустом обугленных костей, нечеловеческим воем из человеческих ртов. Пением мертвецов, наблюдающих за битвой на периферии зрения. Пока голос варпа не смолк. А за ним не принялся таять огонь, когда рука потонула в пасти гончей. И прежде чем дать заработать мощным челюстям, следом, в прорезь на щеке, воткнулся болтер, так глубоко, насколько у фон Валанциус хватило сил. На всякий случай попрощавшись с рукой, она вдавила и болтер, и спуск. Реагируя на подобие смятения, распустился мясным веером воротник гончей Кхорна. Следующие секунды наполнились какофонией из грохота, вспышки. И боли, даже в тех местах, которые не должно было задеть. Голова псины, сделавшись единым снарядом, взорвалась горячими кровавыми ошмётками. Вернее своё дело выполнили осколки костей и зубов, по ощущениям разворотивших лицо фон Валанциус. Навернулись на глаза первые слёзы. И непоследние. Поднимаясь с ложа из дымящихся останков, фон Валанциус заметила стремительно плавящийся проклятый ошейник — видать, чтобы люди не заполучили себе адский металл. Следующее, что притянуло взгляд, это вполне целый клык, торчащий из предплечья. Но что такое инородный предмет в конечности, когда эта конечность, каким-то чудом, всё ещё крепилась к телу? Но с исчезновением гончей пришла иная беда — не менее ужасная. Энергия варпа, более не перекрываемая презрением Кхорна, хлынула в и так ослабевший разум бурным потоком. Пытаться затолкнуть её обратно в истончившуюся завесу не было смысла. А значит, оставалось два варианта: сдетонировать непредсказуемой сырой энергией или попытаться вылепить из неё оружие по своему усмотрению. — Император, дай мне сил исполнить волю Твою, — с молитвой на губах фон Валанциус направила свои мысли на пятачок земли, пылающий такой плотной яростью, что, приблизившись достаточно, она могла бы потерять в нём самообладание. — Направь гнев мой. Огонь мой. На врагов Твоих. Каллигос угасал. Чем бы ни был сейчас Вортен, его могущество доказывало, сколь многое он сделал для Кровавого бога. Своими руками и руками династии Винтерскейлов. Однако ещё никогда фон Валанциус не видела человека, способного так долго и при стольких ранениях противостоять демоническому герольду. Какие чувства это вызывало больше — восхищение или страх? Перешагнув выполнивший своё предназначение болтер, фон Валанциус хромой, но уверенной птицей двинулась к сражающимся. Перебитое тело зудело и щипало. Под кожей червями шевелилась сила, желая… Нет, требуя пробиться наружу. Протестующе накалились татуировки — краткие молитвы, защитные печати и руны. Что-то вырезано рукой её учителя, а что-то — собственной. Сильнее жгло клеймо Схоластика Псайкана на лбу — принадлежность к бойцам, которые прошли через агонию, чтобы быть принятыми в ряды Астра Милитарум. Вортен и Каллигос одновременно позволили себе бросить взгляд на источник противоестественного жара. Считать эмоцию с рожи кровопускателя не представлялось возможным. Лицо Винтерскейла же, хоть и расчерченное своей и чужой кровью, помимо яростной решимости, выражало уважение — и смирение с неизбежным? Фон Валанциус протянула руку в направлении заходящего солнца. Армаплас жалобно заскрежетал в тщетных попытках выплюнуть налитый болью клык. Вторая рука, укушенная варпом, впилась во вибрирующую от нетерпения капсулу. Распухшие губы раскрылись в немом призыве. Пусть же за неё споёт Имматериум. Её нотами, разумеется. Резкий скачок Вортена в сторону разгорающейся сферы был прерван лезвием топора, увязнувшем в переплетении крепких костей, сухожилий и мышц. Либо Каллигос не включил силовое поле, либо иссякла батарея, но топор, включая обух, крепко засел в животе и груди демона, предотвращая попытки приблизиться к фон Валанциус. Внутренности, — или то, что должно было ими являться, — вывалились на землю дымящейся массой. Пасть, полная игловидных зубов, разверзлась, и двоих Лорд-капитанов накрыло душераздирающим хохотом. Будто над ними смеялся сам Кхорн. — Пусть так, — изрыгнул Вортен, хлестнув воздух длинным чёрно-фиолетовым языком. — Вы изведёте друг друга сами. Давай, имперская шлюха! Делай то, что велит тебе твой божок. Сжигай их тела. Неси их души, пропитанные ненавистью и мучением, в Океан. Специя к вину для истинных богов. Фон Валанциус вздрогнула. Ручонка, по-детски пухлая, выплыла из пламени и потянула к ней свои пальчики, почерневшие на концах. Раненая нога подкосилась, и фон Валанциус со стоном упала на колени, но не выпустила из фокуса сферу из вихрей золотого огня. Перед ней, на пожухлой траве, дымился маленький череп, что умещался в ладонь. Звук пощёчины над ухом — за то, что расплакалась из-за сожжённого ею ребёнка. Малая цена за спасение человечества от Хаоса. Но разве этот ребёнок не мог быть тем, кто однажды тоже спасёт человечество? Пощёчина. Сильнее. Черепа. Черепа вокруг, и нет им больше счёта. Так для кого ты их собирала? Взгляд сквозь морок вытянул фон Валанциус в подобие реальности. Глаза Каллигоса, всегда чернее ночи, сейчас переливались медовым золотом; словно редкие драгоценные камни, вставленные в маску измождения и горечи. Но эти глаза… этот сладкий, будто патока, свет. Где она их видела? — Эвейн, — произнесла фон Валанциус беззвучно. Но ментальные вихры, пронизывающие поле боя, донесли до Каллигоса имя, стёртое годами его чудовищных бесчинств. Не надежда ли мелькнула в изрешечённой душе некогда бравого и мудрого Лорд-капитана? И вновь это чувство, когда чужая сущность вторгается в собственную и отчаянно вгрызается, вплетая свои узоры и грубые узлы. Разорвать их возможно, но только с лоскутами своей души. Сфера, зависшая над троицей, раскручивалась всё интенсивнее. Ленты огня жадно лизали воздух, разбрасывая мерцающий пепел, которым оказались те самые семена пушистых, как облако, растений. Тут и там, принимая эстафету, вспыхивали огненные колосья. «Значит, гореть всему и всем, — выдохнула фон Валанциус. — И демонам, и людям. Ведь так?» От жара по лицу градом катились слёзы — за этот побочный эффект псайкерских сил её никто, впрочем, не бил. Так как застилали они обзор, слепляя фигуры врагов и не врагов в общую массу, которую требовалось смести огненной волной. Крики людей заглушались сладкоголосой песней во славу Императора. По обе стороны от юной Лучинки стояли её братья и сёстры по оружию, и все они были связаны крепкой золотой нитью — дружба, забота, любовь. У неё было всё, что нужно, чтобы не слышать… плач ребёнка у груди мёртвой матери; хруст обугленных косточек под ногами. Пока однажды нить не оборвалась. И фон Валанциус не продолжила петь в одиночестве. И собирать черепа. Много черепов. Кхорн был бы доволен тобой, несмотря на проклятье. Каллигос мог бы научить тебя. Но я вижу отвратительную слабость, что не прикрыть фальшивыми слезами. И послужит она тебе вернее ножа. Да… Пусть так, ведьма. — Про-очь! На кого она кричала? На Вортена, саботирующего её душу, или Каллигоса, без спроса испестрившего эту душу ментальными нитями. Она-то надеялась, что титул подарит ей свободу. Что появится возможность выбирать. А смысл? Если исход всё один. Может, на сей раз будет по-другому? Может… Тьма сгустилась. Сфера съёжилась до мигающей бусины, слившись с миллионами далёких звёзд. Ещё было не поздно сделать правильный выбор. Но фон Валанциус всё давно для себя решила. Когда смолкли голоса друзей. Когда слезла с окружения позолота, обнажив безжизненный её стараниями мир. Сейчас никто не посмеет дать ей пощёчину за слабость, какое бы название эта слабость не носила. Но только она будет ответственна за выбор. И, в случае чего, расхлёбывать также предстоит ей. «Беспросветный эгоизм, Лорд-капитан», — сухо заключит Хейнрикс. — До встречи, ведьма. И не забывай, кому принадлежат собранные тобой черепа. — Ignis sanat, — было ответом фон Валанциус. Имматериум подхватил древние слова с кровожадным удовольствием, проревев сотнями голосов:Ignis sanat
Бусина раскололась, и в небо ударили три луча, которые могли навредить разве что неудачливым летающим тварям. Четвертый луч, с трудом, но подконтрольный фон Валанциус, вонзился в голову Вортена-кровопускателя аккурат меж пылающих насмешкой глаз. Не последовало ни хрипа, ни рыка. Только эхо истерического смеха, до ужаса похожий на её собственный. Да послевкусие очередного поражения. Которое фон Валанциус закусит приторным ломтиком надежды. Попытка встать и броситься к Каллигосу, — подтянуться за его резонирующую от эмоций ниточку, — не увенчалась успехом. Изнеможение придавило фон Валанциус неподъёмной глыбой к ревущей от боли земле Кетца Темер. Впрочем, участь постигла не только её. Чуть поодаль, не слишком грациозно, завалился и Каллигос. Следом рявкнуло чёрное небо, побросав вниз нечто крупнее привычных птиц. Вдалеке кто-то испуганно завыл и, шурша зарослями, попытался сбежать от пагубы, но безрезультатно. Деревья усыхали и сгорбливались, как столетние старики. Цветы закручивались в ржавые проволоки и рассыпались от лёгкого дуновения гнилостного ветра. Лишившись топлива, с досадливым шипением потухли новорождённые костры. Мор. Смерть. Благоговейная тишина. Покой, разлившийся по телу сладкой негой. Неуместная улыбка. И мерцающий пепел, кружащийся в танце. Семена, которые никогда не прорастут на ныне бесплодной земле. — Ло… кап… гд… вы? Игн… Прошу вас, отв!.. Треск вокс-наушника стих, стоило фон Валанциус разлепить веки. Потребовалась минута, чтобы привести мысли в порядок. Неспешные движения руками — боль, но терпимая; повороты корпусом — бывало и лучше, жить можно. Нога — будто всё тело прошибла варп-молния. Фон Валанциус выгнулась дугой и вслух вспомнила самые сочные ругательства, собранные ею в Гвардии. — Неплохо, — одобрил Каллигос. — Но я мог бы лучше. — Хриплая пауза. — Уже подумал, что ты умерла. — Я тоже, — призналась фон Валанциус, поднося к глазам руку. Ночь стыдливо укрыла леса Кетца Темер звёздным одеялом. Благо небо было достаточно чистым, чтобы разглядеть собственные пальцы. — Похоже, встать я не смогу. Тихий смех по левую сторону. — Сильно болит? Это был явно риторический вопрос. — Вот и хорошо, — продолжил Каллигос. — Потому что я ног вовсе не чувствую. Под руками неприятно хлюпало да и пахло также сомнительно. Увы, поискать место получше не представлялось возможным. Фон Валанциус с горем пополам приняла положение сидя и, подождав, пока голова не перестанет кружиться, нащупала полевую аптечку в подсумках. — Надо же, — в охрипший голос вклинились нотки удивления. — Целое. — Скажи, что там у тебя бутылочка амасека, — оживился Каллигос. — Лучше — стимм. — Хм, тоже неплохо. Найти прореху в гермокостюме оказалось проще, чем совесть у Джай Хейдари. Опустошив весь инъектор в бедро и подождав характерного онемения, фон Валанциус поползла к Каллигосу. Дабы не ошибиться, источником света ей послужил светошар, тёплым свечением отхвативший у темноты небольшой островок. — Эй, новенькая, — еле слышно произнёс Каллигос, когда светошар и фон Валанциус приблизились к нему практически вплотную. Губы, скреплённые спёкшейся кровью, застыли в подобии улыбки; с одного уголка всё ещё змеилась струйка крови, по-видимому, ещё долго не намереваясь останавливаться. — Что бы ты ни делала — не стоит. — Помолчи, пожалуйста. Живой контакт был бы эффективнее, но амортизирующая перчатка к ней явно приварилась; псайкерский наруч снять не так просто, а с клыком меж пластин — и подавно. Но даже через слои одежды фон Валанциус ощущала, как Каллигоса била лихорадка. Кожа посерела. Лоб и верхняя губа блестели от бисерок пота. На одном глазу страшно лопнули сосуды, залив сетчатку сплошной красной плёнкой, — косвенное попадание луча, не иначе; рядом на скуле красовалась россыпь волдырей. Липкая от крови и пота шея ударяла неровным пульсом. Фон Валанциус обхватила её покрепче и сосредоточилась на мелодии тела. И без диагностора было понятно, что Каллигос почти парализован. Аугментика работала на всё своё качество, перекрыв, по крайней мере, самые серьёзные кровотечения. С злосчастной струйкой крови фон Валанциус уж справится сама. Сквозь хохот, преисполненный сумасшествия; сквозь надрывный плач и чьих-то чёрных провалов глаз на периферии зрения, она расслышала приятный её слуху хлопок — чем-то похожий на звук невесомого поцелуя. Сбросив с затылка давящие пальцы варпа, фон Валанциус сфокусировалась на реальности. Каллигос смотрел на неё не мигая: — Ну и бардак у тебя в голове. От смущения к щекам бросилась кровь. Если от щёк что-то осталось, конечно. — Ты знала, что за твоей спиной кто-то стоит? — добавил Каллигос. — Я видел их. Женщины и мужчины. Они горели в точности как ты. Фон Валанциус порылась в подсумках, прежде чем ответить. Капсулы, до сих пор горячей, она почему-то старалась не касаться. — Мои сослуживцы. Я так и не смогла их отпустить. — Жестоко. В его словах было столько же эмоций, сколько бы было у сервитора. Однако лицо фон Валанциус всё равно скривилось от раздражения. От того, что он не понимал, какого это однажды осознать, — что ты не больше чем кусок дерьма? Или потому, что он был прав? Как отпустить единственное, что сохраняло рассудок на протяжении бесконечного спуска в безумие? Можно ли по-настоящему запечатать любовь в обычную банку? Или это не более чем самообман? Мираж, навеянный варпом от её жажды? Фон Валанциус тряхнула головой — не сейчас! Не натолкнувшись на возражения, она обтёрла губы Каллигоса платком, смоченным антисептиком; убедилась, что кровь остановилась. Прошлась более-менее чистой стороной по взмокшему лбу, попутно отведя с глаз слипшиеся пряди волос. Ментальное ощупывание груди и таза сказало ей слишком мало, поэтому фон Валанциус ограничилась общей инъекцией стабилизирующего. Восхитилась обнаружением под кожей тончайших, но крепких бронепластин, очень филигранно обхватывающих мышцы плеч, — бегло и не заметишь. А вот её тело такие модификации вряд ли выдержит. Каллигос, всё это время изучавший небо, неожиданно выдохнул: — А, так намного лучше. Светошар болезненно мигнул. И тут внимание фон Валанциус притянули золотые завитки, выглядывающие из-под кровавых клякс, — монограмма Версериана. Она и забыла, как он отдал ей свой платок. Промокнуть глаза, если психосилы вновь, так сказать, доведут Лорд-капитана до слёз. Не всем была понятна, а тем более приятна её аномальная слезливость. Наконец-то очнувшись ото сна, фон Валанциус активировала вокс-наушник, имплантированный в ухо: — Абеляр. — Игнис! — виновато прокашлявшись, Абеляр продолжил спокойнее. Впрочем, безуспешно скрывая волнение: — Лорд-капитан, хвала Императору, вы живы. Мы бросились за Каллигосом, но за ним можно угнаться разве что на лендспидере. А в этих проклятых лесах ориентируются лишь местные, а они… — Усталый вздох. — Прошу, Ваша Светлость, пришлите координаты. Вы ранены? Что с?.. — Уже отправила, Абеляр, — прервала его метания фон Валанциус и отвлечённо поскребла по треснувшему пси-кристаллу на воротнике. — Каллигос со мной. Нам обоим понадобится медицинская помощь. И сообщите «Обету Императора», чтобы они были готовы принять наш шаттл. — Так точно, Лорд-капитан. — Пауза, мрачная, что покалывало кончики ушей. — Здесь такое, Лорд-капитан… Будто всё живое, по крайней мере неразумное, разом испустило дух. Растения, зверьё. Мы остановились у самой кромки этого участка. Даже не знаю… — Вы на верном пути. Можете безопасно ступать дальше. Мёртвое не навредит, в отличии от живого. И вновь эта пауза. — Я понял вас, мой Лорд-капитан. Он всё понял. Вокс-наушник шикнул, прерывая связь. — Игнис. — Да, Каллигос? Он повернул к ней голову, впервые взглянув на фон Валанциус ясными глазами. — Эвейн. Он был в Райкад, когда… — Каллигос не договорил, требовательно впился в неё воспалённым взглядом, будто фон Валанциус единственная знала ответы на все его вопросы. — Он был на моей Магнаэ Ацессио. — Я не помню. Эви не подошёл ко мне, верно? — Слишком резко мотнув головой, Каллигос отвернулся от постепенно угасающего светошара; лицо поглотила удушливая тьма. Из которой незамедлительно послышалось шипение: — Дерьмо. Началось. Накатывающие волны осознания, насколько сильно он пал в глазах других. И особенно — в своих. Мысли могильными червями расползлись по ошмёткам воспоминаний, жадно тыкаясь в дыры недостающих фрагментов. Какие отвратительные ужасы скрывала пустота? Сколько бы эпизодов не раскопал сейчас Каллигос, один осколок отрекошетил в чужое, связанное с ним сознание. Фон Валанциус увидела себя со стороны: бледная, какая-то маленькая и неказистая без своей сверкающей брони, — она и правда так выглядела в чужих глазах? Или только в глазах Каллигоса? Но внутренний голос предостерегал не обманываться. Ведьма — сосуд крепкий; стенки плотные, закалённые в огне варпа. Внутри бурлило ядовитое вино, выдержанное годами изнурительных тренировок и молитв трупу на троне. Но яд Каллегосу страшен не был. Рискнёт ли он его испить? Рот наполнился слюной, а мышцы подрагивали от предвкушения. Сколько удовольствия ему это доставит? Насколько она утолит его голод? Он обхватит её целиком, как одной рукой — переспелый фрукт, и, под треск костей, выжмет досуха её волю. В его стальных объятьях всё ещё живое, бьющееся в судорогах тело. Она же не может умереть так быстро? Затем он перекусит шею. Медленно вберёт каплю за каплей. Вино на его губах. И будет рвать, кусочек за кусочком, пока не доберётся до белых позвонков. Затем… Новенькая споткнулась на ровном месте, будто её толкнули. Глаза округлились от непонимания и заметались по поселению, ища обидчика. Их взгляды пересеклись. Каллигос усмехнулся её неловкости и, — ничего не помня, — зашагал к колодцу за водой, чтобы смочить внезапно пересохший рот. Если бы он тогда удовлетворился ею, то не перерезал бы всё поселение. Видишь, ведьма? Ты дорого стоишь. Чем, по-твоему, он теперь будет заполнять пустоту в своей душе? Светошар вновь мигнул. Похоже, тоже повредился. Фон Валанциус бесцельно постучала по нему пальцем. Ей совершенно не хотелось потом светить самой. Она так устала. Но куда от себя деться? Её пальцы нащупали переломанную руку и аккуратно перехватили прохладное запястье. Большой палец коснулся беспокойной вены, разгоняющей отраву по организму. Эфирные касания принялись вырисовывать бессмысленные узоры — стежок за стежком. Это могло смутить, но на то фон Валанциус и рассчитывала: отвлечь разум, перенаправить мысль в другое русло, хотя бы на время. Уловка сработала. Каллигос сдавленно выдохнул, словно выкашливая болезнь из лёгких. Его осунувшееся лицо вновь обратилось к свету. — Если пульс упадёт, я вколю тебе весь свой медкомплект, — пояснила фон Валанциус. Уточнять, что она могла ощущать биение жизни и без прикосновений, не стала. — И твой, если будет надо. Молчание Каллигоса затянулось. — Договорились, — наконец произнёс он и утомлённо прикрыл веки. — Но так-то у меня нет медкомплекта. Фон Валанциус недовольно цыкнула. Вортен обязательно вернётся. Через пять, десять, сто лет. Сколько она ещё продержится? Её разум — врата; худшее — сосуд. Он постарается просочиться по капле, по нити; осядет пеплом в её лёгких. Будет душить через сны. Через огонь на свечах святилищ. Встанет за её плечом, так как давно известен ей вкус пьянящего гнева, как и многим боевым псайкерам на службе Империума. Главное, ответить себе на вопрос: для кого она?.. Рука Каллигоса резко напряглась. Это выдернуло фон Валанциус из тёмных вод сознания. Кожа забугрилась от напряжения и разгладилась через несколько секунд. Как безошибочно вычислила фон Валанциус, Каллигос попытался сжать её ладонь в своей, но потерпел неудачу. Будто ничего не случилось, он молча слизнул каплю пота с верхней губы и продолжил наблюдение за небом Кетца Темер.