***
Размышляя так, Терренс обошел их с Джейсоном жилище, негромко выкрикивая имя любовника. Тот отозвался не сразу - может, задумался о чем, медитируя над любимым деревцем, а может, не сразу услышал, находясь в самой дальнем помещении, служившем им обоим кабинетом. - Вот ты где… - Терренс, крадучись, приблизился к сидящему напротив окна Джею, обхватил за плечи, отрывая того от любимого занятия — Джейсон подрезал листочки на своем деревце-уродце, - уткнулся носом за ухом, наслаждаясь любимым ароматом. Пах Джей потрясающе. Для Терренса, разумеется. Кто другой сказал бы, что слышал он запахи поприятнее, но только не Гордон. Только не он. Этнийцы обожали духи, туалетную воду, разные эссенции и прочую херобору, которая, на взгляд Терри, сильно была переоценена. Кому-то нравились цветочные ароматы, кто-то предпочитал свежие запахи Поларской зимы, некоторые любили терпкие древесные запахи. Джейсон Ламберт заказал себе особый аромат. Только для него одного лучший парфюмер Этны синтезировал этот запах, и маленький флакончик духов — по цене уступающий разве что драгоценному его земному деревцу — Джей хранил бережно и расходовал аккуратно. Джейсон Ламберт пах… Вулканом. И это был самый неожиданный и самый удивительный аромат, который вдыхал когда-либо Терренс Гордон. Мало кто назвал бы этот запах приятным — Джей пах остро и горячо, экзотично и очень по-мужски: раскаленная магма и укрывающий землю пепел, увядающая трава и кипящие ледники. Во все это разнообразие ароматов вплетались тонкие цитрусовые нотки, несколько сглаживая тяжесть парфюма. Джей пах так, как никто другой — и только для Терренса. И последний подумать боялся о том, вдруг этот запах — уникальный, ни на что не похожий — очарует однажды Марка Адлера. - Привет! - Джей, почувствовав объятия Терренса, повернул голову, вовлекая в поцелуй своего… Не мужа. Мужем вскоре Ламберт назовет другого. - Здравствуй, сердце, - Терри впился губами в такие знакомые за все эти годы губы Джея. Заласканные до последней трещинки. Зацелованные. Самые вкусные. Самые любимые. Джейсон всегда целовал Терренса так — крепко, по-настоящему, - даже если они расставались всего на несколько часов. Вот как сегодня. Сегодня у Терренса был выходной. Это Джейсон придумал — у каждого его сотрудника выходные должны быть в обязательном порядке, согласно штатному расписанию. И личный бодигард — не исключение. На кой черт эти выходные нужны были Терренсу? Он так и сказал тогда Джею, когда тот заявил: завтра у тебя выходной. Однако, спорить не стал. Тогда, четыре года назад, они еще не были вместе. Тогда Терри мог только смотреть на Джейсона Ламберта и втихаря облизываться. Мечтать о том, что недоступно и доступным никогда не станет. Однако, вон оно как все вышло. Когда все началось? Джей сказал бы — в тот день, когда мы впервые переспали. Терренс бы с ним не согласился. Для него все началось чуть раньше. В день перед вернисажем.***
Второй супруг Ламберта — Питер Гаскел — в свободное от казначейских хлопот время писал картины. Собственно, на любви к живописи они с Джеем и сошлись, надо полагать. Джей тоже любил картины, причем те, что нарисованы были на холсте, а не сгенерированные при помощи искусственного интеллекта. Любой дурак может придумать сюжет, а умница-искин за пару секунд выдаст тебе желаемое изображение. Так что мало кто сейчас занимался живописью. Одним из немногих художников Этны был Питер Гаскел. И цена на его полотна увеличилась кратно, стоило ему отойти в мир иной. Выставку последних работ Питера организовывали его родители, от Джея требовалось только привезти те картины, что хранились у них дома, к месту проведения вернисажа. Вечером, накануне дня открытия выставки, Терренс, как обычно, подвез подопечного домой и, удостоверившись, что жилище безопасно, оставил Джея в его апартаментах. Сам же проследовал к себе в каморку, где, помимо пульта наблюдения, имелся еще довольно удобный диван и душ. Терри включил пульт, как делал всегда, находясь в комнате охраны. Нет, Гордон не злоупотреблял служебным положением и глупостями всякими не занимался. К примеру, за моющимся в ванной Джеем никогда не подсекал — считал это недостойным: смотреть на объект вожделения через монитор и дрочить в одиночестве. Но все же предпочитал иметь доступ ко всем жилым помещениям. На всякий случай. И вот, наскоро поужинав, Терри хотел уже было завалиться с книжкой на диван - в жилых помещениях царили тишина и спокойствие, так что необходимости пялиться в монитор, не отрываясь, не было, - как взгляд его упал на ту часть экрана, где транслировалось изображение из комнаты, бывшей когда-то мастерской Питера. Камера — наверняка Джей даже не знал, сколько этих самых камер понатыкал по всему дому Терренс, озабоченный тем, чтобы охраняемый им «объект» никогда не оставался недоступным для наблюдения на случай чего-то непредвиденного, - так вот камера транслировала совершенно статичное, на первый взгляд изображение: Джейсон сидел посреди мастерской, глядя на разложенные на полу картины покойного мужа. Сидел неподвижно, как могло показаться сначала. Но если приглядеться повнимательнее, можно было заметить, как плечи Ламберта чуть подрагивали, словно он… - Нет! - было первой мыслью Терренса. - Джейсон не может плакать! Он не проронил ни слезинки. Ни разу, сколько Терри его помнил. Даже когда они оба обнаружили Питера мертвым. Даже тогда, когда Джей в ужасе тряс уже начавшее остывать тело супруга. Когда он отвешивал мертвому — это было понятно сразу же — Питеру звонкие пощечины, как будто хотел привести того в чувства. Когда он выкрикивал, рискуя повредить связки, имя мужа. Глаза Джейсона оставались сухими, когда ему выдали в крематории урну с прахом Питера Гаскела. Они оставались сухими, когда Джей закопал урну неподалеку от проснувшегося недавно и уже начинающего бурлить — пока еще внутри — вулкана: старая этнийская традиция — прах к праху, пепел к пеплу. Джей никогда не плакал. И вот сейчас… - Мистер Ламберт, сэр… - Терренс произнес это негромко, вторгаясь в личное пространство своего «объекта». Черт дери, Гордон ненавидел это слово. Какой он, Джей, к дьяволу, объект? Разве что объектом страсти можно было назвать Джейсона Ламберта. Вот только в чувствах своих признаться Терри… Не боялся, нет. Пусть даже после признания Джей тут же его уволил бы. Просто Терренс не считал это уместным — говорить о своей любви в то время как и года не прошло после гибели Питера. - Терренс? - Джей обернулся к появившемуся в мастерской Терренсу, не делая попыток встать с пола. Он не плакал, нет. Ошибся Терри. Вот только глаза слегка покраснели, но это как раз не удивительно - Джей работал едва ли не больше, чем каторжники на эрионитовых рудниках, и Гордон не раз и не два замечал, какими воспаленными, уставшими бывают у Джейсона глаза после трудного рабочего дня. В общем, Джей не плакал. Только шмыгнул носом как-то… По-детски совсем, становясь при этом хрупким, беззащитным даже. И это он-то! Джейсон Ламберт, Паук Этны, которого за пределами резиденции Канцлера считали чуть ли не демоном в обличии человеческом. Очень красивом, надо признать, обличии… И что уж греха таить - у этнийцев были все основания если не ненавидеть Джейсона Ламберта, то хотя бы недолюбливать. Всему виной те непопулярные в народе решения, которые принял Верховный Канцлер Эдриан с подачи младшего сына. И это не говоря уже о том, что само словосочетание - Тайная Канцелярия - не вызывало в душе сограждан Терренса теплых чувств. Встав у руля Канцелярии, Джей первым делом сократил громадный аппарат. Выгнал взашей бездельников, что на высоких - и не особо - должностях штаны протирали. А тех, кто остался, заставил работать не только за совесть, но и за страх. За любую ошибку карал не столько деньгами, сколько возможностью загреметь в отставку - если повезет, а если нет - то вообще на рудники. Разобравшись с работниками Тайной Канцелярии, Ламберт приступил к делам насущным. А не было на Этне проблемы большей, чем преступность. Всего пятнадцать городов-оазисов насчитывала небольшая по космическим меркам Этна. Пятнадцать городов, где жить в условиях искусственно поддерживаемой атмосферы можно было относительно комфортно. За пределами мегаполисов, в царстве вулканов и песка, возможно было лишь выживание. Именно там, в огненном аду, добывался эрионит - ценнейшее богатство Этны... На его контрабанде наживались авантюристы всех мастей. С ними же и начал беспощадную борьбу Джейсон. Для начала увеличил тюремный срок за контрабанду. После ужесточил уголовное наказание для тех, кто в незаконной добыче и последующей перепродаже эрионита на другие планеты участвовал лишь косвенно. Или не участвовал вообще, но якшался с контрабандистами. Более жестоко, чем раньше, начали преследоваться торговцы оружием, наркотиками и прочей дрянью. Причем деятельность последних отслеживалась не только на Этне, но и за пределами планеты. Сеть информаторов, раскинутая Пауком, работала отлично. И сколько человек попалось в эти сети - вон тюрьмы стоят переполненные, даже строительство новых началось. А несколько лет назад Верховный Канцлер своим указом вернул смертную казнь за особо тяжкие преступления. Более двухсот лет на Этне никого не лишали жизни по приказу государства. Джей своей властью провел в Совете Канцлера это непопулярное решение. И, надо сказать, после того, как подпись Эдриана появилась на соответствующем указе, желающих испробовать на себе, насколько суров новый-старый закон, поубавилось. Преступность пошла на спад. Не так быстро, как хотелось бы Джейсону, но все же. На улицах стало спокойнее. Да и соседи не так часто теперь обращались к Этне с просьбой приструнить зарвавшихся контрабандистов или пиратов. А ведь помимо внутренних дел, ведомство Ламберта занималось еще и внешней разведкой, и выявлением инопланетных шпионов, засланных на саму Этну. В общем, Джея в народе побаивались. И это еще мягко сказано. Терренс сам поначалу осторожно относился к тому, кого должен был охранять. Пока не узнал Джейсона получше. Пока не понял, каким одиноким - после смерти Питера так уж точно - был грозный Паук Этны. Каким уязвимым он бывал, особенно если это касалось его отношений со старшим братом. Джейсон был человеком - не Пауком - для Терренса так уж точно. Человеком со всеми его слабостями. Со всеми его страхами. Разве что слабости и страхи свои Джей держал внутри поистине нечеловеческим усилием воли. И вот разве что теперь, разбирая картины покойного супруга, позволил себе маленькую слабость.</i> - Я подумал… - стушевался Терри. Вот в самом деле — какого черта он приперся? Может, Джей хочет один побыть? Горе свое по умершему мужу выплакать. Имеет право… - Да? - вопросительно взглянул на него Джейсон. - Я подумал… Что, может быть, вы… Вам… - Терренс прикрикнул на себя: «Соберись, тряпка!», сжал кулаки и выпалил уже смелее: - Я могу вам помочь, сэр? - Помочь? - с удивлением уставился на Терренса Джей. - Признаться… Я тут… Я разбираю картины мужа. Завтра выставка, вы ведь в курсе? - Так точно, сэр! - по-казарменному ответил Терри и тут же мысленно отвесил себе смачный подзатыльник. Можно же было по-человечески. А он… - Я разбирал картины… И вот этот рисунок… Я не знаю, что на меня нашло… Вдруг как-то… - Джей осекся и отвернулся, словно стесняясь того, что показал кому-то постороннему свою слабость. Он — Паук Ламберт — слабым быть не может по определению. - Могу я взглянуть, сэр? - попросил Гордон, и Джейсон протянул ему листок, на котором Питер выполнил карандашный набросок. Джей был изображен со спины, — длинные косые мышцы, линия обнаженных плеч, немного ссутуленных, крепкая шея, чуть склоненная голова... В том, как изобразил мужа Питер, пожалуй, можно было разглядеть ту самую уязвимость, которую Джейсон старательно прятал ото всех. Оттого-то, быть может, рисунок и получился таким... Ошеломляюще чувственным, интимным, как будто Питер никому не собирался этот набросок показывать. И вот теперь он, Терренс, держит в руках такую-то красоту! - Это… - он не сразу нашелся, что сказать. Ценителем живописи Гордон никогда не был, поэтому брякнул по-простецки: - Это охренеть как красиво… То есть я хотел сказать… Очень красиво, сэр. Было очевидно — даже такому профану в живописи, как Терренс, - тот, кто сделал этот набросок, любил свою «модель» безусловно. И каждая черточка, каждый карандашный штрих были выполнены с чувством. С сердцем. Терри едва ли с супругом Джейсона парой слов перекинулся, но, каждый день — кроме выходных — стоя за плечом Ламберта и наблюдая, как они с мужем ведут себя друг с другом, Гордон понимал прекрасно: Питер по-настоящему влюблен в Джея. Влюблен едва ли не точно так, как сам Терри. Вот только одному повезло, а второму… Второй лишь сторонний наблюдатель. И Терренс не ревновал к Питеру. Глупо ревновать того, кого сам никогда не коснешься… Вот так, чтобы после прикосновений эдакую красоту на бумаге можно нарисовать. Терренсу даже нравился Питер — тот был добрым и не заносчивым, невзирая на положение в обществе. И вот теперь Питера нет. И Джей прячет покрасневшие глаза, не зная, что ему делать с этим портретом, что так его расстроил. - Если позволите, сэр? - тихо спросил Терренс, офигевая от собственной дерзости. - Не нужно этот рисунок никому показывать. Пожалуйста! - Да я и не собирался, - еще раз шмыгнул носом Джей. - После выставки те картины, что не удастся продать, заберут родители Питера. Я так решил. А этот рисунок… - Можно мне? - выпалил Терренс. - Можно я его заберу, сэр? Я куплю… Я не знаю, наверное, это дорого, но я наскребу! Я… Что-то похожее на злость вспыхнуло в ярких глазах напротив, и Терри осекся, жалея, что не может откусить собственный язык. Ну что за кретин! Нахрена ж про деньги ляпнул? - Забирайте, - махнул рукой Джейсон, - и не думайте о деньгах. Пряча во внутренний карман рисунок, Терри был уверен — Джею все про него ясно. Все-все, до капельки. То, что Терренс чувствует к Джейсону, последнему известно. И если Джей сердится — Терри больше ничем, ни взглядом, ни словом, свое истинное отношение к подопечному не покажет. Он так решил. Вот только Джейсон — почему-то — решил иначе. Джейсон решил, что чувства Терренса ему нужны. И это было самым удивительным из того, что с Гордоном за все его неполные сорок лет случалось.***
Теперь же он обнимал Джея со спины, собирая губами и всеми другими рецепторами любимый — огненный — запах. - Чем занимался весь день, мммм? - муркнул Джейсон, отрываясь от губ любовника, чтобы затем легонько куснуть его за шею. «Старался не смотреть, как ты встречаешься с будущим мужем», - чуть было не сказанул Терренс, но промолчал, подставляясь под нехитрую ласку Джея. Они обо всем договорились. Джейсон сказал ему, Терренсу, самому первому о своем решении заключить брак с принцем Полара. Они все решили: два-три года максимум, и их сделка — а ничем иным, кроме сделки, этот брак для Джея не станет - с Адлером будет расторгнут, и они с Терренсом смогут улететь на Землю. Как давно и мечтали. - Мне удастся занять пост Хранителя, - задумчиво произнес тогда Джей, перебирая медитативно длинные мягкие волосы Терренса. - Мы улетим на Землю. Прекрасную Землю. Любимую мою Землю, Терри! Ты и я. Он много чего говорил, пока Терренс переваривал это известие — его любимый Джейсон собирается вступить в брак… Не с ним… Он говорил, а Терри слушал. И в конце концов согласился. Династические браки в их время не были редкостью. И если через пару лет они смогут оставить Этну и до конца дней наслаждаться тихой счастливой жизнью на красавице Земле, то почему бы не потерпеть эти несчастные пару лет? Вот только гребаный Маркус Абрахам Адлер! Черт знает, почему он так не нравился Терри? Ведь Питера он как-то терпел… Сегодня — в свой выходной — Терренс старался не выходить в сеть. Все новостные каналы — и частные блоги — транслировали событие века — встречу поларской делегации. Сам император Ксандр и его выскочка-брат посетили с высоким визитом Этну. И завтра должно было состояться событие во всех отношениях знаменательное: император поставит свою закорючку на мирном договоре, а его братец распишется в том, что обещает Джея любить и почитать, и прочая, и прочая… Марк Адлер поставит подпись под брачным договором с Джейсоном Ламбертом. А он, Терренс, должен будет двери им в спаленку отворять… Вот только Джей убедил его в том, что не будет никакой спаленки. - Это сделка, Терри! Грязная, пошлая… Такая необходимая нашим народам сделка. И я не сомневаюсь — Адлер понимает это так же хорошо, как и я. - Я не сомневаюсь в тебе, сердце, - покачал тогда головой Терренс. - Я сомневаюсь в нем. - Марк не идиот, - возразил ему Джей. - По крайней мере то, что мне известно о нем, говорит в его пользу. Немного времени… Его на самом деле потребуется не так уж много, чтобы обе наши планеты смогли примириться не только на бумаге. А после я передам Тайную канцелярию… Да хоть бы Чейзу! И мы будем свободны. От всего этого — Джей развел руками, как будто очерчивая круг обязанностей, накладываемых на него статусом сына Верховного канцлера. - Мы будем свободны. - Так чем ты был занят, родной? - повторил вопрос Джейсон, расстегивая не спеша пуговицы легкой светлой рубахи Терренса. - Так занят, что ни разу не написал. Мой браслет не подавал сегодня признаков жизни, а я ждал от тебя хотя бы одно сообщение… - Не хотел мешать, - признался Терренс, наслаждаясь легкими прикосновениями прохладных пальцев Джея к разгоряченной от жары коже. - Скажи лучше, как он? Как Марк? Или не говори… Лучше молчи! - Не ревнуй, глупый! - губы Джейсона накрыли правый сосок, нахальный язык облизал ставшую вмиг твердой горошину. - Марк вполне адекватен. И он… Он был вежлив… - во рту оказался левый сосок. - Чуть холоден... — зубы несильно сжались, и тут же отпустили яркое навершие. - Немного отстранен и напряжен... - пальцы пробежали вдоль ребер, посылая следом волну мурашек. - И он догадывается, надо полагать, что настоящим моим супругом… - ладони с силой сжали ягодицы Терренса. - Настоящим, а не на бумаге… Станет не он. Терри зажмурился. Как же хочется верить! Дьявол — как же хочется! Его, Джея, хочется прямо сейчас. - Займись со мной любовью! - попросил-приказал Джей. Как делал всегда. И Тайлер рванул полы рубахи в стороны, открывая партнеру доступ к телу. «Я займусь с тобой любовью, - проговорил Гордон про себя. - Я буду трахать тебя весь вечер. И всю ночь. А утром ты будешь стоять на коленях и заглатывать так глубоко, как только сможешь. И я не позволю тебе после даже прополоскать рот. Так и пойдешь на собственную свадьбу — неся на себе мой запах, а на губах мой вкус. Я хочу, чтобы ты пах мной, когда скажешь «Да» этому ублюдку Адлеру! Я так хочу!»