Вновь пускаться в бег до окраин света,
Хоть не привыкать – далека дорога.
Ты меня во тьме ожидаешь где-то.
Для тебя могу стать сильнее бога.
Расцветает солнце бутоном светлым,
Видишь, в небеса улетает сокол.
Я приду к тебе по воде и пеплу,
Я приду к тебе по осколкам стёкол.
© Канцлер Ги, "Плач Гильгамеша об Энкиду"
***
В Пристани Лотоса пахло грозой. Его госпожа снова была не в духе. Цзян Фэнмянь, глава Великого ордена Юньмэн Цзян, устало потёр висок, бросив взгляд за окно. Вечерело, и адепты уже зажгли фонари вдоль изящных павильонов и лотосовых прудов, но с тренировочной площадки ещё слышался гневный треск Цзыдяня. Спустя палочку благовоний придётся идти спасать учеников от гнева его госпожи, если от них к тому времени что-то останется. Цзян Фэнмянь не хотел бы вмешиваться. Юй Цзыюань была в своём праве. Так повелось с тех самых пор, как ей, несмотря на мощную энергию ян, удалось родить ему второго ребёнка: Юй Цзыюань возглавляла Ночные охоты и тренировала старших адептов, трепетавших перед Юй-шиму, как перед грозной Небесной богиней. Этим редко занимались женщины: никто никогда не видел супругу главы ордена Гусу Лань, и наложница главы ордена Цинхэ Не, прибравшая после смерти матери наследника власть к рукам, правила только во внутренних покоях Нечистой Юдоли. Однако главой ордена Мэйшань Юй была мать его госпожи, и среди трёх её дочерей Юй Цзыюань, гордая, яркая и резкая, как удар разящего молнией Цзыдяня, считалась самой кроткой. Цзян Фэнмянь боялся предположить, что сделали бы её старшие сёстры, если бы подчинённые им адепты упустили кумо, поселившегося в такой близости от резиденции ордена. Для его госпожи это было всё равно что пощёчина. Цзян Фэнмянь вспомнил, как страшно полыхали гневом её глаза, как искрился Цзыдянь, змеёй свернувшийся на указательном пальце правой руки, когда она вернулась с Ночной охоты, ведя за собой прячущих взгляды адептов. Её удушающая ярость будто отравила воздух Пристани ядовитыми испарениями: вдох царапал горло, а сердце тянула глухая, молчаливая тоска. Когда-то Цзян Фэнмянь любил женщину, гнев которой казался водами чистого озера жарким юньмэнским летом. Сравнивать его госпожу и Цансэ-саньжэнь было низостью, недостойной совершенствующегося, но иногда он позволял себе вспоминать – горько-сладкая боль в малых дозах становилась лекарством. У Цансэ, ученицы бессмертной Баошань-саньжэнь, одевавшей плотью белые кости, на лице всегда сияла улыбка, и даже когда она хмурилась, в глазах её блестел смех. Рядом с ней, под градом её беззлобных, но острых шуток он сам становился мягкой глиной – возьми в руки и лепи, что хочешь. Разве можно было противиться её обаянию, непринуждённому и естественному, как дыхание? Разве можно было не полюбить её? Но он был сражён не её улыбкой, нет. Он влюбился в опасный прищур глаз и хриплый от ярости голос, когда вместе со своим чжушоу, Вэй Чанцзэ, едва не погиб из-за ошибки одного Ланя. Цансэ всего лишь обрила его – редкое милосердие, сущее ребячество – но Цзян Фэнмянь сохранил это в сердце: гнев девы, испугавшейся за него. Надо думать, тогда же её разглядел Вэй Чанцзэ. Горько-сладкая боль. После того, как его возлюбленная сбежала из Пристани вместе с его же чжушоу, Цзян Фэнмяню ничего не оставалось, кроме как покориться воле родителей и взять в жёны Юй Цзыюань. Она на тот момент уже успела прославиться как Пурпурная Паучиха, овладевшая фамильной реликвией клана Юй – Цзыдянем, изгоняющим духов. Самая завидная из невест: блистательная красавица, могущественная заклинательница, водный нефрит для Юньмэн Цзян. Её тёмные глаза метали искры, резкие черты лица казались выточенными изо льда, язык жалил больнее меча. Одной сардонической усмешки на её губах было достаточно, чтобы самые буйные и нерадивые адепты день и ночь отрабатывали техники боя на тренировочном поле. Юй Цзыюань была рождена для того, чтобы стать госпожой Великого ордена. Глядя на неё в день их свадьбы, Цзян Фэнмянь был уверен, что никогда не сможет её полюбить. Но беззащитный взгляд Юй Цзыюань, когда лекари впервые позволили ей взять на руки слабую, беспомощную, как котёнок, А-Ли, был похож на весеннюю капель. В первый раз Цзян Фэнмянь решил, что ему померещилось от радости: даже обнимая новорождённую дочь, женщина, прозванная Пурпурной Паучихой, не могла смотреть так. Эта уязвимая, обнажённая нежность изменила давно изученные резкие черты высокомерного лица, превратила его госпожу в незнакомку, сердце которой оказалось скрыто от него, спрятано, как от чужака. Цзян Фэнмянь потратил годы, чтобы убедиться в том, что не ошибся. Юй Цзыюань закрыла для него своё сердце, слишком гордая, чтобы показывать слабость тому, кому была безразлична. Кто знал её за грозовым треском Цзыдяня и ядовитой усмешкой? Даже с детьми она была холодна. Кто-то мог бы сказать, что поздно пытаться наладить отношения с женщиной спустя десять лет брака, но девиз ордена Юньмэн Цзян призывал стремиться совершать невозможное. Цзян Фэнмянь повертел в руках драгоценную шпильку – нежный лотос, изящные золотые цепочки, на которых сверкали капли водного нефрита. Словно роса… или фиолетовые искры Цзыдяня. Прохладой Янцзы пальцев коснулась его собственная ци, пропитавшая тонкое украшение ощущением сдерживаемой мощи. Не просто красивая безделка – ещё одно, потаённое оружие. Его госпожа любила водные нефриты, драгоценный блеск и острые предметы, способные ранить. Цзян Фэнмянь хотел бы показать ей, что любит её. Палочка лотосовых благовоний истлела, отмеряя загаданное время. Цзян Фэнмянь снова бросил взгляд за окно. На исходе осени темнело рано, и Пристань уже успела погрузиться в расслабленный полумрак. Никто в ордене Юньмэн Цзян не ложился спать раньше часа Крысы, до которого оставалось не меньше пары шичэней, и всё же пора было отпустить провинившихся адептов с тренировочного поля, позволить им зализать раненую гордость. Цзян Фэнмянь спрятал драгоценную шпильку в рукав и потянулся к мечу, когда раздался стук в дверь. – Глава Цзян! – приглашённый адепт Лю Цао, получив дозволение войти, склонился в приветствии. Ещё не достигший совершеннолетия, он держался почтительно и двигался по-военному чётко, но всё равно казался нелепо-потешным: запыхавшийся от быстрого бега и встрёпанный, как воробей, в пропылённом пурпурном кучжэ. Меж тревожно сведённых бровей у него залегла не по возрасту глубокая складка. – Говори, – кивнул Цзян Фэнмянь с мягкой улыбкой: Лю Цао было свойственно слишком серьёзно относиться к любым поручениям и беспокоиться по пустякам. Возможно, ехидные комментарии его госпожи сыграли в этом не последнюю роль. – Глава Цзян, у ворот Пристани Лотоса дежурные нашли тяжело раненого бродячего заклинателя, он хочет видеть главу. Раны очень серьёзны, матушка боится, что… она просила поспешить! – на едином дыхании выдал Лю Цао, ещё больше хмурясь. Цзян Фэнмянь только коротко кивнул, сжав зубы. Матушка Лю Цао, Лю-аи, служила в Пристани Лотоса лекарем ещё со времён правления его отца. Если она беспокоилась, неизвестному саньжэнь, надо думать, жить оставалось считанные минуты. – Я узнал этого заклинателя, - заполошно выдохнул Лю Цао, поспешно ступая вслед за своим главой. Что-то странное, нехорошее было в его хриплом голосе. Цзян Фэнмянь не стал оборачиваться и смотреть ему в глаза – не было времени. Юноша, кажется, сглотнул, прежде чем продолжить: – это Вэй-шишу… Вэй Чанцзэ! В вечерней тишине одиноко и страшно прозвенел колокольчик ясности. Он лежал, едва прикрытый разодранным багровым шэньи. Бледный, как полотно, с заострившимися чертами насмешливого лица и тёмными провалами вместо глаз. Завидев Цзян Фэнмяня, попытался приподняться на локтях, но без сил рухнул на циновку, сдавленно зашипев от боли. На сухих губах показалась кровь. Крови вообще было слишком много: бинты и полотенца успели пропитаться ею, красной на белом, как знамёна клана Цишань Вэнь, из побочной ветви которого происходила мать Чанцзэ. В сердце ледяной иглой впился страх. – Лю-аи? – Цзян Фэнмянь протолкнул слова сквозь разом охрипшее горло, но немолодая женщина, слушавшая пульс бывшего адепта ордена Юньмэн Цзян, только скорбно покачала головой. Вэй Чанцзэ, выросший у неё на глазах, был опытным заклинателем, изобретательным и одарённым, способным найти выход из любой ловушки. И он умирал. Разодранные в клочья меридианы не могли нести целительную ци к повреждённым внутренним органом. – Цзян Фэнмянь! – холодные пальцы Вэй Чанцзэ нашли его руку, сжали с силой, которой, казалось, не должно было остаться в этом теле. Несмотря на терзавшую его боль, взгляд его оставался цепким, ясным и твёрдым. – А-Ин, мы потеряли его, кумо… заманила… недалеко от домика семьи Лю, где… ивы… Найди!.. – Как ты сумел добраться сюда? Где Цансэ? – невозможно было представить, что он смог бы дойти пешком или использовать меч в таком состоянии. Нога Вэй Чанцзэ была вывернута под неестественным углом, на коже сквозь рваные ку виднелись следы собачьих зубов. Слишком большие для простой собаки. – Талисман перемещения… она там же, Фэнмянь, под ивой… начертила талисман только для меня, она не сможет… – Вэй Чанцзэ закашлялся, тёмная кровь брызнула на их сцепленные руки. Цзян Фэнмянь крепче сжал слабеющие пальцы своего шиди, чжушоу, друга… человека, который писал ему шесть лет назад, прося дать вежливое имя их с Цансэ сыну. Маленькому Вэй Ину, Вэй Усяню, который попался в ловушку кумо, упущенной адептами Юньмэн Цзян. – Найди их! – Кто на вас напал? – Стая демонических тяньгоу. Семь или… десять. Мы бежали... от Илина. Цансэ ранена, мы… не уследили за А-Ином, а он… так любит реку… Цзян Фэнмянь! – Вэй Чанцзэ вдруг вскинулся, сжал пальцы, как тиски. Казалось, слова, которые он пытался произнести, раздирали ему гортань. – Я… предал… – Нет! – лицо Цзян Фэнмяня исказила мука. Он склонился ниже, рукавом утирая окровавленное лицо друга, поймал мечущийся, напряжённый взгляд. Вэй Чанцзэ всегда мало говорил и больше слушал, но теперь невысказанное признание вины терзало ему душу на пороге смерти. – Нет, шиди. Я найду А-Ина и Цансэ. Даю слово, что найду. – Хорошо, - на потрескавшихся губах Вэй Чанцзэ мелькнула тень былой сдержанной улыбки. Казалось, он скажет что-то ещё, но в этот момент дверь павильона лекарей распахнулась. – Цзян Фэнмянь! – к горькому запаху лекарственных трав примешался аромат лотосов и озона. Юй Цзыюань ворвалась в покои с грохотом грома в небе – Цзыдянь на её пальце сыпал искрами, выдавая ярость своей хозяйки, искажённое бешенством лицо показалось бледнее белого нефрита. За ней тенью следовала её служанка, Иньчжу, напряжённо сжимавшая рукоять своего кнута. При виде Вэй Чанцзэ ноздри Юй Цзыюань гневно раздулись, а губы задрожали в сардонической усмешке, в которой не было ничего от радости и веселья: с таким лицом его госпожа готовилась убивать. – Что здесь делает этот человек? – ледяным тоном произнесла она, пальцами левой руки поглаживая Цзыдянь. Чанцзэ уже ничего не могло навредить, но Цзян Фэнмянь инстинктивно вскинулся, прикрывая его собой. Отвратительная усмешка Юй Цзыюань стала шире. – Моя госпожа, – твёрдо встретил он её разящий молнии взгляд. – Этот человек смертельно ранен, но пришёл просить помощи. Его сын попал в ловушку кумо, дорога́ каждая минута. Это было невероятно, но показалось, что Юй Цзыюань сейчас рассмеётся прямо ему в лицо. Её усмешка превратилась в звериный оскал, в руке развернулся фиолетовой змеёй Цзыдянь. – Его сын? – едко произнесла она, и от её тона лицо загорелось, как от пощёчины. – Цзян Фэнмянь, а ты не хочешь узнать, где сейчас твой собственный сын? Где А-Чэн?! За спиной тихо вскрикнула Лю-аи, прижав ладонь ко рту. В покоях повисла тишина, нарушаемая только треском Цзыдяня и испуганными всхлипами девятилетней А-Ли, прятавшейся за спиной матери. Жуткого булькающего дыхания Вэй Чанцзэ больше не было слышно. Самый близкий друг Цзян Фэнмяня навеки закрыл глаза.