Игра не по правилам

      Недавно построенный коттеджный посёлок радует своих жителей ночной тишиной, в которой изредка можно слышать уханье сов и гогот подростков, что без опаски гуляют по охраняемой территории, попивая «Колу» или «Спрайт». Однако сегодня всё не как всегда.       Сегодня из домика, стоящего на самом краю посёлка, доносится громкий мужской смех, который прерывается монологом на чистом матерном. В нём приличными остаются только предлоги и имена, всё остальное — нецензурщина, явно вылезающая прямо из души, а не формирующаяся в головном мозге. Кажется, так ругаться можно только в случае сильной обиды или недовольства чем-то происходящим. Хотя, судя по словам, там вот-вот начнётся война, будто бы это не просто ссора, а начало чего-то очень страшного. Но не так ужасен чёрт, как его малюют.       Весь сыр-бор из-за детской настольной игры, в которой, как многие считают, поссориться невозможно, в ходе неё можно только смеяться и думать, как же поведёт себя друг-противник и что в таком случае делать самому.       — В хуюно ваше я больше не играю, блять, я всё сказал! — Шастун отбрасывает от себя целый веер карт лицевой стороной вверх.       Бито тут же перемешивается, а оставшаяся небольшая часть колоды с лёгкой руки Антона в приступе агрессии сваливается на пол.       — Шаст, твою мать, — ругается на парня Дима, кладёт на стол свои карты и переводит взгляд на Арсения. — С вами нельзя играть. Оба, блять, игроманы. Только один картами разбрасывается, а другой следит, чтобы не дай бог кто-то правила не нарушил. Ну не корову же вы проигрываете!       Антон откидывается на спинку стула, скрещивает руки на груди, опускает голову и смотрит на край стола, пытаясь выглядеть безучастно, всем видом показывая, что он обижен и больше никогда не будет «в настольные игры ваши ёбаные играть». А ведь не раз уже обещал, но в итоге азарт брал верх, желание выиграть перевешивало все ранее данные другим и себе же клятвы. Но в итоге история повторялась, вечер сменял утро, день — ночь, а Шастун всё продолжал беситься, когда проигрывал, материться и снова и снова давать слово, что «больше никогда и ни за какие деньги».       — Да ёбушки-воробушки, вы так заебали нахуй, — Матвиенко, до этого момента сидящий тихо, вступает в ругню, даёт подзатыльник Шастуну, закатив глаза. — Реально задолбал. Не хочешь играть — тебя никто не заставляет. Но если уже присоединился, то не веди себя как маленькая девочка, которая не умеет проигрывать. Прими поражение!       — Это я маленькая девочка? — Возмущается Антон, бьёт в плечо Серёжи кулаком, вскакивает со стула, крепко сжимая ладони. — Я похож на человека, который не умеет проигрывать?       — И сдерживать злость, — кивает Арсений, дополняя слова Антона спокойным тоном, глядя на то, как Шастун постепенно от гнева превращается в переспелый помидор, аж уши краснеют, скоро пар повалит. Надо бы его успокоить, а не ещё больше раздражать, но сдерживаться от ни капельки не поддерживающих комментариев уже невозможно. — Какой же ты…       — Кто бы, блять, говорил! — Шастун размахивает руками, а после пальцем указывает на Арсения. — Внимание на этот экземпляр! «"Uno" не сказал, берёшь две карты!». А, ещё не всё! «У тебя есть жёлтая карта, ты не можешь кинуть "+4"!».       — Бля, Шаст, ты реально расстроился из-за этого? Из-за игры? — Серёжа находится в полном шоке. Дима в этот момент под столом ему ногой по ноге даёт, потому что понимает, что сейчас этот комментарий точно лишним был, теперь сто пудов всем попадёт. — Не, ну а чё он?       — Чё я? Ты меня спрашиваешь, чего это я? Да потому что, блять. Кинул я «+2», всё, возьми. Так нет, сука, ты кинул «+2», потом Дима, потом Арс, и мне, блять, прилетело, нахуй, получите и распишитесь! Восемь карт, восемь, сука! — Антон смотрит то на Серёжу, то на Диму, а после встречается с сожалеющим взглядом Арсения. Жаль ему, вы посмотрите! Это ещё больше разогревает чайник злости, заставляя не просто кипятиться, а обжигать всех рядом бурлящим кипятком. — Этот вышел, блять, начали считать очки, а я выпиздить карту не успел! Лучше бы уебинизировался отсюда, чем получил пятьдесят очков за просто так! Потом накидали мне пропусков ходов, потом ещё десять карт взял, потом цвета не было. Да кто так карты мешает, Арс?! У меня, блять, было четыре жёлтых карты и три красных. И, сука, ни одной чёрной! Пид… Сука, блять!       — Шастун, — Арсений говорит на выдохе, пытаясь держать себя в руках. Видно по нему, что с Шастуном он ругаться не хочет. С Серёжей и Димой? Да хоть сто раз. С Антоном — нет, после ссоры на почве ревности прошло всего две недели, поэтому из-за такой ерунды собачиться неохота. — Выбирайте, пожалуйста, выражения и успокойтесь. Иди попей водички, умойся холодной водой. Хочешь, вместе пойдём? Я тебе помогу, успокою.       — Себе помоги и себя успокаивай! — Вырывается у Антона. — Нахуй вас и вашу злоебучую игру.       Антон показывает ребятам средний палец, берёт со спинки стула тёплую кофту с пачкой сигарет в кармане и уходит на веранду, громко хлопая дверью.       — Блять, он как ребёнок, — вздыхает Дима и громко добавляет, чтобы Шастуну за дверью точно было слышно: — И как только в покер играет?       И Антон понимает его, да и в принципе ребят понимает. Они ведь и сами не раз проигрывали, сами не раз оставались и в картах обычных в дураках, и в Alias проигрывали, и в Activity, и в Uno. И так не злились, никого никуда не посылали.       Даже Арсений, который сам проигрывать не любит и по природе своей является очень азартным, обычно просто матерится, в том же «Громком вопросе» может гнать на всех, говорить «нарушай правила!», но всё равно понимать, что проебались они командой, все вместе. В «Тейбл Тайме» у него такая же система. Да, кто-то побеждает, но он не посылает никого на хуй и не орёт во всё горло, что «все пидорасы и ваша игра — не игра, а херня собачья».       Дима в играх вообще эталон спокойствия. Взять хотя бы те самые арсовские кубики, когда Позов спокойно складывал слова из букв, еще и при том, что была всего лишь одна гласная. И не ругался ни с кем.       А Антон не смог себя сдержать. Сейчас курит и думает о том, что повёл себя, как ребёнок, которому внимания со стороны родителей не хватает, поэтому он психует, кричит, ножками топает, ручками хлопает, рисует на зеркалах маркерами, говорит запрещённые в его возрасте слова. И все только ради того, чтобы заметили, пускай и наругают, но хотя бы увидят.       Антон слышит, как друзья разговаривают, но из-за двери не разобрать, поэтому приходится только додумывать, какими же его лестными словами друзья называют. В их глазах Шастун явно стал хуже, хотя, казалось бы, уже некуда хуже. Но «бац-бац-бац» — и всё. Вроде бы и грустно, а вроде уже и плевать. Пусть там что хотят говорят, Антон не может открываться и закрываться, как кран, когда другим это надо.       Он, скорее, взорвётся, как шарик, когда никто ожидать не будет, разлетится, оглушая всех и заставляя в испуге заткнуться.       — Как дела? — Слышит Шастун за спиной, но не поворачивается, хотя вздрагивает и чуть ли сигарету от неожиданности не проглатывает. — Мне очень приятно говорить с твоей спиной.       — Нормально всё, — бурчит Антон, затягивается глубоко, вдыхая дым, — отлично. Все косточки успели мне там перемыть?       — А, то есть это мы виноваты, да? — Арсений встаёт прямо за спиной Шастуна и уже через пару секунд оказывается максимально близко. — Сволочи мы, да? А как ты меня хотел назвать? Что-то на букву «п», верно?       Попов делает ещё один шаг, прижимает Шастуна к перилам, горячо дышит на ухо, лезет под футболку спереди руками, поглаживает живот.       — Арс, я же… Я не хотел, — говорит Шастун. — Арс, прекрати.       — Почему ты так со мной? Я же по правилам играю.       Попов ведёт ладонями вверх, задирая футболку. Между тёплыми пальцами мужчина прокручивает соски, которые, реагируя на стимуляцию, встают. И, кстати говоря, не только они. Арсений — чертовка, он знает, на что надавить, как и под каким углом, чтобы возбудить и просить сделать так ещё раз.       — Сейчас ты играешь не по правилам. Арс, хватит.       — Меняй, — Арсений шепчет горячо на ухо, закусывает мочку, оттягивает её зубами. — Меняй, Антон.       — Оставь… Арс, оставь меня, — говорит Антон, однако в противовес своим словам жмётся ближе к Арсению, откидывает голову назад, пытается поймать губами губы Попова, но тот просто издевается, отворачиваясь, продолжая тереть соски. — Арс, пожалуйста… Арс, либо прекрати, либо… Либо я… — Антон давится стоном, поджимает губы, когда одна рука Арсения остаётся на месте, а вторая спускается вниз и пробирается под резинку спортивных штанов. Всего лишь кончиками пальцев по лобку, а Шастун уже готов умолять. Ещё одна эрогенная зона, про которую Арсений знает.       Хотя Шастун сейчас полностью эрогенная зона. Целиком. Кажется, куда бы Попов не надавил, где бы не прошёлся ладонью, не провёл пальцами, Антон откликнется, выгнется, глубоко вдохнёт и ни разу не выдохнет, думая, что это последний кислород на всей Земле. С Арсением всегда в такие моменты как в вакууме, даже спустя столько лет. Вроде уже пора было привыкнуть, перестать так реагировать на обычные касания, но каждый новый раз как в первый, когда они впервые жались друг к другу губами.       — Ты думаешь, что мне не обидно, когда кто-то меня обыгрывает? Думаешь, мне не обидно, когда ты хочешь меня назвать пидорасом? — Продолжает шептать Арсений, видя, как Антон всё пытается выцепить хотя бы один поцелуй, пускай даже мимолётный, но такой нужный, необходимый, как тот самый вдох кислорода, как вода в пустыне, как взрыв бомбе, как электричество для работы лампочки. Как морской лёд в Арктике бедным полярным медведям, которые без него умрут от голодания.       — Блять, Арс, один поцелуй, — просит Шастун наконец-то, сдаваясь в этой игре. Первый раз хоть где-то добровольно. — Один, всего лишь. Пожалуйста.       И Арсений тоже решает сдаться, поддаётся, всё же целует Антона. Пускай неудобно, пускай Шастун, кажется, шею себе вывернет. Но как мужчине, так и парню всё равно. Главное коснуться, почувствовать друг друга.       — Арс, ты специально? — Отлепившись от чужих губ, на выдохе говорит Антон.       Арсений расстёгивает пуговицу джинсов парня, тянет собачку на ширинке вниз и пробирается в расстегнутые штаны. А дальше останавливается, думая, продолжить это безобразие или прекратить, возбудить и не дать или возбудить и самому поддаться и сдаться в своей же игре       Антон стонет в губы Попова, тяжело сглатывает. В жар его бросает такой, что в кофте с начёсом становится жарко даже в минус один градус. Холодно должно быть, до мурашек должно пробирать. И пробирает, только от губ на своих губах и касаний.       — Арс, прошу, — жалобно стонет Антон в приоткрытые губы Арсения, сам не зная, чего он просит: то ли остановиться, то ли наконец-то коснуться напряжённого члена. — Арсений, твою мать.       — Что ты просишь?       Арсений продолжает пальцами одной руки теребить соски, а второй почти невесомо водит по члену через тонкую ткань белых боксеров. Нет, он не словно, он именно издевается, видя, чего Антон хочет, что именно он просит. Только Попов всегда любит переспрашивать, любит, чтобы просьбы звучали ясно, чётко, с чувством, толком и расстановкой. А Шастуну ведь до сих пор неловко говорить о своих желаниях. Он краснеет при каждом сексе, о чём можно ещё говорить?       — Сделай уже что-нибудь, — расплывчато отвечает парень, подаётся вперёд бедрами, а руками сжимает перила на веранде. — Что-нибудь, пожалуйста, я не могу.       — Ты можешь кончить и без рук, — шепчет Арсений горячо, от чего Антон уже пламенем вспыхивает, словно он — спичка, которой провели по коробку так легко, даже не пытаясь поджечь, а она воспламенилась и устроила не просто пожар, а целое стихийное бедствие. — Но не время и не место, правда ведь?       Шастун успевает только угукнуть, а после закусывает нижнюю губу, мычит, когда обе руки резким движением сдёргивают джинсы вместе с боксерами. Дождался, а думал, что Попов помучает ещё. Но он всё же верно подметил: не время и не место.       Будь они сейчас дома, в кровати, за занавешенными шторами окнами при тусклом освещении — разговор другой. Антон бы тогда поддался ощущениям, дал бы себе завязать глаза чёрной тканью, чтобы не видеть, а только всё слишком уж обострённо чувствовать. Сейчас не до этого. Сейчас хочется быстро, не растягивая удовольствие, потому что и парни ждут в доме, и в коттеджном посёлке они не одни, пускай даже за высоким забором, но мало ли. Кто захочет увидеть, тот увидит.       Арсений проводит руками по впалому животу, касается паха, а после наконец-то проводит ладонью, сжатой в кулак, по члену. Двигает медленно, несколько раз от основания к головке, потирает уздечку.       — Нет, Арс, — шепчет Антон, немного приседает, вновь становится ровно, а после расставляет ноги чуть шире. — Ты же… знаешь, что… я не… не выдержу так долго.       Тот факт, что у Шастуна ещё связная речь, не может не радовать. Видимо, морозец на улице всё же охлаждает ум, даёт мозгу формулировать мысли и возможность языку связывать буквы в целые слова, а уже их — в предложения.       Однако все способности теряются в один миг, когда Арсений, сжав член в одной руке, ладонью второй накрывает головку и круговыми движениями потирает. Издевается чёрт, как хочет. Антону остаётся только пытаться не оторвать перила веранды и не застонать во весь голос.       Хочется сказать, чтобы прекратил, но оставшийся здравый смысл шепчет, что останавливаться не надо. Как говорится, только вперёд и вверх.       — Повернёшься ко мне? — Спрашивает Попов, останавливая движения. — Или снова стесняешься? Если ты не можешь, я продолжу так. Я не заставляю тебя.       Антон протяжно мычит, кивает и, как только Арсений убирает руки, чуть ли не падает вперёд. Такие просьбы мужчины всегда добивают. Такие нежные слова, такие вопросы, такое беспокойство за комфорт, как физический, так и психологический, своего партнёра выбивает из колеи. Казалось бы, мужчина не выглядит таким, если начал действовать, то нежничать не будет ни за что, доведёт всё до конца, зная, что любимому и так нравится. Но нет, не может. Кто бы что ни говорил, он не такой. Не «ред флаг», ни в коем случае. Не для Шастуна.       — Антон? — В голосе мужчины слышится беспокойство. — Голова? Кружится? Остановиться? Если попросишь, ты знаешь, что я…       — Всё хорошо, — хрипло произносит Шастун, перебивая, на негнущихся ногах поворачивается лицом к мужчине, смотрит ему прямо в глаза. — Всё хорошо, Арс. Правда. Продолжай, со мной всё хорошо.       Хорошо. Не считая того, что мозг сейчас находится где-то в глубоком космосе, в другой галактике, и не может достучаться до Шастуна. Только и остается ему, что посылать сигналы SOS.       — Точно? — В ответ только кивок, но ни единого звука. — Хорошо. У тебя глаза на мокром месте. Точно всё?..       — Бля, Арс, — Антон шмыгает носом, — мне хорошо. Мне всегда с тобой хорошо. Ты и раньше это замечал, но каждый раз беспокоишься.       — Потому что люблю тебя, — просто отвечает Арсений, кладёт руки на плечи Антона, а тот опускает голову, кусает уже давно искусанную губу, тяжело сглатывает, чувствуя, что слюна не проходит, застревая где-то в горле. Всё, тело постепенно отказывает от нежности мужчины. Сейчас ещё мышцы расслабятся, и Шастун сядет голыми ягодицами прямо на ледяной деревянный пол, покрытый тонким слоем инея.       — И я, — шёпотом отвечает Антон, кивает вдобавок.       Арсений нежно одной рукой чуть приподнимает голову Антон за подбородок, целует в лоб и, тоже кивнув, опускается на колени, хватает Шастуна за бёдра, смотрит наверх, на то, как у парня глаза блестят, как в них появляется страх и отвращение. И Попов знает, что сам тут ни при чём.       — Я в душе не был. И вообще… Ты не обязан это делать, — шепчет Шастун. — Если тебе неприятно.       — Мне приятно.       Снова выбивает из колеи простыми словами, и Антон хочет превратиться в лужу, а лучше головой окунуться в ещё не растаявший снег, чтобы освежиться, чтобы лицо перестало гореть от наблюдаемой картины.       Смотреть на Арсения, стоящего перед ним на коленях и облизываюещего головку, придерживая член одной рукой, — выше сил Антона. Мало того, что ощущения такие, словно всего выворачивает наизнанку, так ещё и всё выглядит слишком пошло, но при этом правильно.       Шастун рвано выдыхает, затем втягивает носом воздух и всё же стонет, когда мужчина заглатывает целиком, хватая парня за оголённые бёдра. Нет, Антон так точно должно не выдержит, да и сейчас не надо, потому что там, в доме, ждут друзья, явно не догадываясь о том, чем можно заниматься на веранде при температуре ниже нуля.       И снова хочется всё прекратить, отстранить от себя Арсения, чтобы перейти в спальню на втором этаже, расположиться там на двухместной кровати и вдоволь насладиться друг другом, не думая о том, что кто-то может внезапно зайти, застукать за таким интимным занятием.       — Арс, — выстанывает Шастун, легко хватает мужчину за волосы, но не пытается контролировать ситуацию, потому что Арсений сам знает, как лучше сделать, как надо, чтобы Антон как можно скорее испытал яркий оргазм. — Я долго не выдержу, — признается он всё же, не понимая, зачем.       Мужчина на секунду отстраняется, берёт член в руку, второй в этот момент начинает поглаживать сначала живот, а после переходит на левую бедренную косточку, надавливая, массируя, зная, что это ещё одна эрогенная зона.       — А долго и не надо, Антош, — говорит Арсений, возвращаясь к пенису, посасывает головку.       У Антона земля из-под ног и видимость хуже. Он на пределе, пытается предупредить Попова об этом, но из горла вырываются только хриплые стоны и тяжёлое дыхание, пока пальцы сильнее сжимают тёмные волосы, пытаясь оттянуть. Но у мужчины свои планы. Он отстраняться и не собирается, только берёт на полную длину, утыкаясь носом в лобок, и заглатывает всё семя, когда Шастун всё же изливается, не в силах терпеть и пытаться думать о дохлых голубях и несчастных брошенных котятах.       — Вот так, — отстранившись, говорит Арсений, смотрит наверх и видит поблескивающую одинокую слезу на щеке Шастуна. — Только ослабь хватку, ты мне сейчас скальп снимешь.       Антон послушно разжимает пальцы, но руки оставляет на голове, начиная поглаживать шелковистые волосы Попова, который натягивает боксеры парня, возвращает на место джинсы, сам заботливо застёгивает ширинку и пуговицу, а после поднимается с колен и утирает слёзы с лица парня, периодически выступающие после оргазмов.       — Всё хорошо, — тихо шепчет Арсений, прижимается лбом ко лбу, прикрывая глаза. — Слышишь? Мне не может быть неприятно, когда приятно тебе. Только прекрати обзываться, а то я начну обзываться в ответ. Будем с тобой как два ребёнка, которые в песочнице друг друга по голове лопатками бьют.       Шастун улыбается, кладёт руки на плечи Арсения и, чуть наклонив голову, целует коротко в губы.       — Пойдём, пацаны там заждались уже. Хочешь, мы с тобой в одной команде будем? Сядешь ко мне на колени, возьмёшь карты, а я тебе подсказывать буду. Как тебе идея?       — Она отличная, — соглашается Антон, носом трётся о щёку мужчины, не желая прерывать момент. Но, как сказал Арсений, возвращаться, и правда, надо, иначе совсем уже вечер испортит своими психозами. — Ты возвращайся, я воздухом хочу подышать.       — Сигаретным? — Уточняет Арсений, отходя на шаг.       — Просто воздухом, — мотает головой Шастун. — А ты иди. Люблю тебя, Арс.       — И я тебя. Не простудись, — кидает Попов и уходит, оставляя дверь открытой, и уже находясь в помещении добавляет: — Душно у вас тут с моим появлением стало. Решил избавить вас от страданий.       Стоя на веранде, Антон посмеивается и слышит, как парни обсуждают игру, Серёжа уже перемешивает карты и, видимо, раздаёт на четверых, потому что Арсений говорит:       — На троих. Мы с Антоном будем играть в одной команде.       Шастун расплывается в дурацкой улыбке, щёки его снова краснеют, взгляд опускается в пол, а в голове проносится: «я слишком люблю его». Хотя у них понятие «слишком» уже стёрлось. Просто любят, безо всяких приставок и лишних слов.       — Антох, ждём одного тебя! — кричит Позов.       — Ага, иду, — отзывается Шастун, продолжая улыбаться, как идиот. Возвращается в помещение, мурашками покрывается от смены температур. — Только дверь не закрывай, Арсений сам сказал, что духоту принёс.       Шастун смотрит на друзей, извиняется перед ними, но те лишь машут руками, комментируя, что со всеми азартными такое бывает, ничего, переживут и будут удобные Антону карты каждый раз подкладывать. Это заставляет ещё ярче улыбнуться, во все тридцать два зуба, и почувствовать себя на восьмом небе от счастья, потому что на седьмое его поднял Арсений, вытащив из земли гнева и расстройства за волосы.