666

В этот день Хёнджин узнал, что, оказывается, должен был родиться с даром неуязвимости. Или хотя бы бессмертным. Или, может, без сердца, потому что так влюбиться ещё нужно уметь. Впрочем, суперспособность одна у него всё же была – вляпывался в неприятности он со стопроцентной вероятностью. Друзья продолжали спорить о том, можно ли это назвать суперспособностью или врождённым талантом, но сути это не меняло. Однако таланты у него тоже были. Он профессионально клал большой и толстый на все последствия. Прёт напролом на своём чёрном байке, как настоящий bad boу, и шлем так сексуально перед воротами университета снимает, поправляя обесцвеченную прядь, что стоящие рядом тихонько охают-ахают, а он-то особо и не против лишний раз оказаться в центре внимания прекрасного пола. Показушник да и только. Забавно, конечно, то, что этот тип кавалера был в списке "запрещённого" в первых рядах после пьющих, гопников и наркоманов, любезно составленного как-то где-то кое-когда любимыми братьями. Феликс не то, чтобы жаловался, и даже благодарен за то, что всегда чувствует поддержку и защищённость со стороны, но личная жизнь в двадцать один год уже имеет право качать свои права. Тавтология, но смысл имеет. Иметь шесть братьев сложно. Иметь шесть братьев-альф в шесть раз сложнее. Собственно, так и вышло три шестёрки.

⁶ ⁶ ⁶

– Я его ударю. – Кого ударю? – Кто-то кого-то бьёт? – Ставлю на Хо-хёна! – Я снова всё пропускаю… – Ребят, мы взрослые люди, давайте решать проблемы словами. И такое было вполне обыденно. Новости в доме разлетались быстрее скорости света (не всегда полные и не без приукрашиваний, но знали все и обо всём). Феликс это понимал прекрасно, ведь за двадцать один год жизнь научила его множество раз, заставила этот факт вызубрить, если не на ладошке написать, чтобы всегда было на виду. И скрывать особо-то и нечего было, однако иногда всплывали вещи малость интимные и очень личные, такие, о существовании которых знать не надо было никому из горячо любимых родственников. По крайней мере прямо сейчас. И Феликс плакал сдавленно, пытаясь дорожки мокрые тыльной стороной ладони с щёк стереть, но лишь размазывал, что ситуацию ухудшало гораздо сильнее, чем если бы он просто полежал лицом в подушке. "Я просто устал" – "Солнце, принести тебе что-нибудь?" – "Просто дайте отдохнуть часика два, пожалуйста". Но голова в данный момент работала в последнюю очередь, и указывало только сердце, что кричало надрывно, плакало и страдало-страдало-страдало… Прелести первой любви раскрыли себя во всей красе. – Ну, маленький мой, чего ты? – по тёмным волосам поглаживают большой ладонью мягко, ласково, в макушку целуют и к себе ближе прижимают. – Этот мудозвон бросил его грёбаным смс. Нет, серьёзно, я разобью ему лицо! – Минхо по комнате вышагивает, нервно кулаки сжимает и щёку изнутри прикусывает, сдерживая бурный поток таких же бурных выражений (Оксимирон курит в сторонке). Чанбин присоединяется к его плану по аннигиляции. – Хён, принести водички? – Чонин кладёт руку на чужую ладошку. Ликс рвано выдыхает и отрицательно мотает головой, снова пряча лицо в изгибе шеи Кристофера. Чан рукой на спину переходит, ощущая, как младший постепенно перестаёт дрожать, успокаиваясь. – Закажи чего-нибудь вкусного, – предложил Джисон, и Чонин согласно кивнул, удаляясь из комнаты с мобильником в руках. – Ликси, как ты себя чувствуешь? – тихонько интересуется Бан, и Феликс приподнимает голову, впитав влагу на лице рукавом свитера. День выдался холодным, будто назло, будто предвещал плохие события и сопровождал их накрапывающим противным дождиком. – Тошнит немного, но в общем и целом я в порядке, думаю, – улыбается натянуто, но буря внутри ненадолго успокоилась, так как омега абсолютно вымотан. И ребята, понимая, что это временное затишье, готовились к следующей волне уже сейчас. – Поспи немного, это помогает, – рекомендует Сынмин, но младший отказывается, в этот раз головой не машет, чтобы не вызвать головокружение. – Я не смогу уснуть ночью, если сделаю это сейчас. – У нас оставалось мороженое в морозилке? – спросил вернувшийся несколько секунд назад Чонин, на что получил утвердительный кивок Чанбина. Еда была одним из лучших вариантов утешения. И Ликсу действительно становилось легче. Отвлечь его старались максимально, что, между прочим, получалось отлично: пледом мягким укроют, карамельный молочный коктейль в ручки впихнут и суши на подносе преподнесут, будто настоящему принцу. По телевизору в гостиной успокаивающе улюлюкал какой-то старый ром-ком, и Феликс не думал ни о чём. Голова казалась абсолютно пустой, но при этом тяжёлой до невозможного, так что пришлось опустить её на плечо сидящего рядом… В общем, кто бы это ни был, он не был против. Прежде, чем дымка лёгкой дрёмы стала застилать сознание, всё ещё слабо концентрирующееся на звуках вокруг, омега услышал раздражённое бормотание: – Я бы его… – звук фильма приглушил тихий голос, – …ицу засунул…

⁶ ⁶ ⁶

Эта практическая работа в голове застрянет надолго, ведь, чёрт возьми, Хёнджин чуть не пережил разрыв сердца. Он не был хулиганом или ярым прогульщиком (один раз не пидорас, как говорится), и на все занятия ходил исправно и с неподдельным интересом. Как можно было невзлюбить то, за что ты всеми силами боролся? Ладно, пусть и не физической силой, но он прошёл целую армейскую моральную подготовку, и после такого, казалось, был готов даже к ядерной войне. Хёнджин на отца был похож слишком, и упёртость сильного пола этой семьи заставляла сомневаться и задуматься, были ли у них в роду когда-нибудь давным-давно ослы. Если когда-то и были, то Хёнджин точно унаследовал склонность своих предков к зоофилии. Вы знали, насколько милыми могут быть цыплята? Нет? А вот альфа узнал, когда подвис на смущённых тёмных глазках и, боже мой, веснушчатых покрасневших щеках. – Ликси, приспусти тут немного. Да, вот так. Стой, замри, я поправлю складочку! Голова совсем немного кружилась. Скорее всего, из-за насыщенного запаха красок, клея, гипсокартона и плотных листов бумаги, которым провоняла вся аудитория сверху донизу, но альфа очень верил в свою романтическую натуру, чтобы обвинять в этом прекрасного незнакомца, чьё имя сахарной ватой оседало на языке. "Ликси". В голове невольно всплыли картинки с лесными феями, и Хёнджин вспомнил чересчур подходящее слово, созвучное даже – пикси. Маленькие и милые существа, живущие в цветах. Сейчас бы ещё венок из ромашек сплести и на свежеосветлённых волосах разместить. Парень стоит смирно, когда эти самые пушистые волосы за ушко заправляют и снимают с плеч хлопковый халат, оставляя болтаться на согнутых локтях. Пояс небрежно обвил талию, позволив спрятать за тканью бёдра, однако верхняя часть тела и тонкие колени оставались открытыми для глаз юных художников. И Хёнджин бы поджал губы по-собственнически, если бы омега не поднял голову, окинув взглядом пришедших, что уже стали раскладывать свои принадлежности. Ликс остановился на глазах Хвана, и альфа почувствовал, как сердце пропустило удар. В чёрных омутах напротив замешательство, и омега отворачивается, разрывая ненадолго возникшую связь. Рисовать впервые получается с огромным трудом и неимоверными усилиями. Но Хёнджин старается слишком сильно, желая отобразить на холсте свою (присвоил он как-то неосознанно) модель без упущения каждой чудесной детали. Карандаш скользит по полотну мягко, стирается, снова рисует и снова стирается, чуть дольше останавливается на чертах лица, ещё дольше на крохотных ладонях. Занимает работа достаточно много времени, причём у всего коллектива, и Хван слышит тихое хныканье, когда омега просит у кураторши их группы взять небольшой перерыв. – Нуна, пожалуйста, я сейчас на кусочки распадусь. – А Чанбин-щи мне тебя расхваливал, – Наён залепетала, передразнивая: – "Ох, наш Ликси так красиво танцует, ты бы видела, боже, я точно вижу ангела перед собой каждый раз. Ходил бы и пол под ним целовал…" – та хихикнула, когда парень недовольно нахмурился. – Я думала, что ты будешь выносливее. – Во-первых, он так никогда не говорил. Во-вторых, я уже чувствую, как отваливаются мои руки, так что давай быстрее, ладно? Девушка вздыхает театрально и протягивает "ла-а-адно", хлопает в ладоши, привлекая внимание группы, и сообщает о возможности отдохнуть. Студенты с мест поднимаются и потягиваются, затем из аудитории выходят и жадно наслаждаются свежим воздухом. Феликс же направляется к окну. Наён была старше всего на год и училась вместе с Чанбином в школьные времена. Они всегда были очень близки и оставались хорошими друзьями по сей день, руша стереотипы о том, что "дружбы между альфой и омегой быть не может". Девушка очаровательна и харизматична, очень надёжная, комфортная и тёплая (по скромному описанию Ли Феликса), и внимание младшего она привлекла быстро и надолго. Он ей восхищался, и, если сказать по очень большому секрету, был чуть-чуть влюблён в неё без памяти, и её действительно было за что любить. Наён внимательна, кормит вкусностями, когда грустно, знает, какие слова подобрать, чтобы вытащить из осенней депрессии, заботится так нежно, не забывая о деталях, кропотливо приятно. Ликс лет десять назад за ней хвостиком вился, а она лишь волосы мальчишки по-доброму трепала и приглядывала, чтобы глупостей не натворил. Чанбин над братом посмеивался, иногда ревновал беззлобно, с собой на общие прогулки брал и помогал букетики из одуванчиков перед школой собирать, чтобы с гордой улыбкой наблюдать за неловкими ухаживаниями, которыми младший подругу буквально заваливал. Время, впрочем, останавливаться на таких светлых моментах не собиралось, и к четырнадцати годам Феликс лишь глаза на подколы закатывал, краснел густо и язвил, яро отрицая свою первую детскую влюблённость. – Прелестно выглядишь. Омега краснеет кончиками ушей и всё ещё смотрит в окно (как интересно наблюдать за дракой ворон, вы не представляете), слишком уж скромно и скомканно благодарит: – Спасибо, – думает несколько долгих секунд и продолжает: – Надеюсь, прелестных людей легче рисовать? Мне, конечно, трудновато так вот стоять, но вы все выглядите такими усердными, и как-то неловко становится. – На самом деле, немного труднее, чем кажется. Был бы ты не таким прекрасным, я бы лучше концентрировался на работе. Парень хихикает мелодично и стучит кончиками пальцев по подоконнику. Хёнджин подходит ближе и открывает форточку. – Душно тут. Не знаю только, из-за красок или всё же из-за людей, – альфа усаживается на подоконнике рядом и поясняет: – Люблю вольный стиль, но, на самом деле, даже свободные художники могут придираться к деталям. Не все, конечно, придираются, но эта работа требует именно точности, поэтому мы все стремимся довести её до идеала, хотя я точно уверен, что планка продолжает подниматься даже во время процесса работы. Мы ведём всё к чему-то, что продолжает отдаляться всё это время, и цель становится недостижима. Знаешь, подумаешь что-то вроде "могло быть и лучше" пару раз, а потом остановиться не сможешь. – В какой-то момент ты теряешь понимание того, к чему ты стремишься, а первоначальная цель кажется слишком маленькой. Я правильно понял? – Да, в этом духе. Феликс понимающе кивает. – Под химикатами о таких серьёзных темах говорить как-то легче. – Главное не увлекайся токсикоманией и клеи всякие не нюхай, это разовая акция. – Вам, значит, можно, а мне нельзя? – омега наигранно дует губы и взгляд своих кнопочек поднимает. – Наркоманам светят только бед-трип с печальным финалом или уголовка, котёнок. А мне светит хороший диплом. Мы разные. – Мне ничего не светит, не волнуйся. – Чего вдруг так пессимистично? – А чего нет? – Действительно, – альфа пожимает плечами и протягивает младшему свой мобильник. – Запиши номерочек, заяц.

⁶ ⁶ ⁶

Если говорить честно, вечером того же дня взятые друг у друга номера благополучно затерялись в прочих контактах. И не то, чтобы это сильно кого-то расстроило; в жизни часто возникают новые лица, появляются случайные знакомства, которые исчерпывают себя так же часто, как и появляются. Эти несколько минут, проведённые вместе, были чудесными, но не настолько чудесными, чтобы намекнуть о своём существовании в виде призрачных воспоминаний через несколько часов. Феликс был вполне доволен без всяких написывающих Хёнджинов, наслаждаясь тёплыми объятиями своих близких во время вечера просмотра аниме, а Хёнджин в это время благополучно спал. Наслаждался теплом одеяла. Вспомнил альфа о своём нездоровом влечении к птичкам лишь через несколько дней, заметив белокурую макушку в толпе студентов в кофейне недалеко от университета. Она мельтешила перед глазами, забавно виляя, и в один момент подобралась слишком близко. Хван опустил взгляд на стоящего позади в очереди и неожиданно встретился с тёмными глазками. – Здравствуй? – Здравствуй. Старший утвердительно кивнул и поджал губы. – Зашёл пообедать? – Нет, поздороваться, – омега приподнял руку, демонстрируя чёрный кошелёк. – А ты зашёл сюда для того, чтобы я с тобой поздоровался, верно? Хёнджин улавливает игривую интонацию в чужом голосе, хоть выражение лица и остаётся серьёзным, и в ответ усмехается. – Тогда, раз уж мы оба здесь, составишь мне компанию? – Феликс на это приподнимает уголки губ в лёгкой улыбке и кивает. – Позволь поухаживать и оплатить твой обед, принцесс. – Чего это мы такие галантные? – спрашивает и слегка наклоняет голову, заглядывая в глаза напротив. – Совсем теряю свой имидж рядом с такими очаровашками. – Ох, ты мне льстишь, – омега хихикает тихонько и отворачивает голову, чтобы внимательнее рассмотреть меню, – но имей в виду, покушать я люблю и даже очень. Альфа окидывает взглядом хрупкое, маленькое тельце и, сдержав самодовольную ухмылку, уверенно отвечает: – Это не проблема. Оказывается, что проблема. И ещё какая. Хёнджин глазами удивлённо хлопает и пытается представить, вместо какой из почек у Феликса расположен второй желудок, а Феликс же просто пользуется прекрасной возможностью обчистить самоуверенного идиота. Глазки удовлетворённо прикрывает, постукивая друг о друга палочками для еды. – Ты как тот кот из рекламы корма. Выражение лица тут же меняется на недовольное, и парень устремляет взгляд на попивающего зелёный чай с хитрой улыбкой на лице Хвана. Он лишь плечами пожимает и смотрит в упор. – Только размером чуть-чуть побольше и гораздо милее. – Поздравляю, сегодня Вы остались живы. – Опасный какой. Рычишь ещё, наверное? Или агрессивно мяукаешь? – альфа ловит лбом скомканный клочок салфетки и наконец принимается за еду. – С моим папой приспособишься раком выворачиваться. – Придирчивый? – интересуется младший, делая глоточек молочного коктейля. – Не то чтобы. Эмоциональный немного и, может… Не знаю, какое слово подобрать. Доминантный? Только с ним под каблук не вынужденно лезешь, а по обоюдному согласию. – Звучит, как идеальная модель отношений. – И не говори. Отец, вот, двадцать с лишним лет доволен. Седой, правда, и с птср. Феликс давит смешок, берёт палочками кусочек жаренной курицы и суёт в рот. – Мои наоборот. Приверженцы традиционализма. Знаешь, очень стереотипные. Грозились "патлы пообстригать", когда я покрасил, – цитирует, – мол, я "похож на омегу лёгкого поведения". Но братья спасли. – Братья? – Да, шестеро, – глаза Хвана округляются, но Ликс спокойно продолжает: – Всё могло бы сложиться по-другому, и тогда мы все, скорее всего, были бы под влиянием. Но родители на работе постоянно. Папа начальник, у него априори загруженность большая, а мама зам-директора. Старшие росли, по сути, самостоятельно, и позже воспитывали нас. Разошёлся я что-то, да? – Нет, просто, – альфа всё принять не может, – шесть? Феликс на это кивает. – Сам в шоке. – И все такие же очаровашки, как ты? Омега глаза закатывает и, сделав глоток карамельного молочного коктейля, поясняет: – Очаровашки, но планы на них у тебя получится построить только при условии, если ты не против члена в своей заднице, – заметив недоумевающий взгляд, продолжает: – Альфы. Хёнджин тянет понимающее «а» и взгляд неловко к своей чашке зелёного чая опускает. Выглядит вся ситуация до невозможного комично, а яркая мимика Хвана подпитывает и без того приподнятое настроение. Феликс лицо ладонью подпирает и наблюдает получившуюся картину с усмешкой хитрой на губах. Альфа не может не улыбнуться в ответ, и оба смеются заливисто, когда взгляды друг друга ловят. И Хёнджин в этот момент не жалеет нисколько, что всрал на этот обед денег чуть больше, чем рассчитывал. Разве что совсем чуть-чуть. Омега перед ним до невозможного. Хван ещё не подобрал слово, до которого тот до невозможного, но он в этом и не нуждается особо, когда видит перед собой игривую ухмылку и то, как веснушки-звёздочки на щеках собираются в созвездия. – Слушай, тут такое дело, – начинает старший, когда все подуспокаиваются, аккуратно смахивая скопившуюся в уголках глаз влагу, – в наш город выставка приезжает, я сходить на неё хочу, но не с кем. Ли тянет в ожидании "та-а-ак", показывая свою заинтересованность. Он понимает, к чему тот ведёт, но ждёт приглашения, взглядом, однако, явно всё внутреннее демонстрируя. Причём немного напористо. – Составишь мне компанию, цыплёнок? – Для начала, мне нужно найти тебе место в своём ежедневнике, – деловито начинает Ликс и открывает заметки. – День? Хёнджин за этим с упоением наблюдает и улыбается тепло, отчасти даже ласково. – Суббота, кис. – После четырёх я буду полностью в твоём распоряжении. – Прям полностью? – Не обольщайся.

⁶ ⁶ ⁶

Договорились они на половину шестого. Выставка заканчивается ровно в восемь, а двух часов им, безусловно, хватит. Если же нет, у Хёнджина будет повод пригласить омегу досмотреть то, до чего они не дошли. Почти беспроигрышная схема. Пока альфа пытался разобраться с проектом, ведь сокомандник его благополучно кинул, Феликс же, заметив, что до места встречи (а именно до станции метро недалеко от съёмной квартиры Хвана) общественным транспортом ехать около получаса с пересадками, решил всё же начать собираться пораньше. "В следующий раз заставлю его ехать ко мне, чтобы пострадал немного", – подумал Ли и представил самодовольную улыбку старшего, который из данной фразы выловил бы только "следующий раз". Заменил на "если мы вдруг снова договоримся". Настрой был более чем боевой. Выдвигается тот из дома в без десяти минут пять часов, кинув напоследок: "Вернусь ближе к девяти, может, чуть позже". Получает на это групповое "ага" и закрывает за собой дверь. Начало сентября выдалось тёплым. Даже теплее, чем начало августа, встретившее неделей ливней и неприятной, липкой прохладой. Солнце светит прямо в глаза, заставляя щуриться, деревья не успели начать терять краску. День обещал быть если не удачным, то хотя бы хорошим. Добраться получается без лишних происшествий. Почти. Функция “звонок другу”, работающая безотказно, помогла не заблудиться в трёх соснах и выйти на нужной станции метро. Феликс на лавочке располагается и ожидает ещё около пятнадцати минут. Уже недоволен и собирается за это предъявить, когда видит, как в его сторону бежит запыхавшийся Хван. Рубашка, чуть мятая, поспешно накинута на тело, под подошву кроссовки то и дело лезет криво завязанный шнурок, а волосы в творческом беспорядке вихрем торчат в разные стороны. Омега с места подрывается и не успевает возмутиться. – Ты не подумай, что я ублюдок, который чужое время не ценит. В следующий раз за пятнадцать минут уже буду на месте, честно. Юноша теряется на мгновение и губы поджимает, но решает всё же явно выразить своё недовольство. – Твои оправдания слушать противно. – Каюсь, – ладони размещает на плечах омеги и сжимает слабо, а в глазах в этот момент плещется сожаление и мольба. – Как я могу загладить свою вину, сладость? И расплывается в своей дурацкой улыбке. Феликс почти поверил. Младший руки его скидывает и куксится весь. Его пригласили и заставили ждать, а теперь, проявив такое неуважение, просто нагло смеются? Нет уж. Парень не находит, что сказать, прежде чем разворачивается на пяточках и спешит уйти в обратную сторону – до конца не понимает куда, но уверенно чеканит каждый свой шаг. Рука снова ложится на его плечо, останавливая. – Постой, прости, мне правда жаль. – Было бы жаль, ты бы не стебался. Альфа кивает понимающе и взгляд бегло в сторону уводит. Замечает на той стороне дороги продуктовый, в который заглядывает обычно, и предлагает: – Может, я угощу тебя мороженым и всё расскажу? Что думаешь? Феликс вздыхает тяжело и, потратив ещё несколько секунд на обдумывание своего ответа, всё же кивает. Не зря же он пёрся сюда, ну правда же. Хван выдыхает облегчённо, когда понимает, что ему удалось спасти ситуацию, и направился к пешеходному переходу, ведя омегу за собой. Мороженое ситуацию буквально спасает. Ликс выглядит ужасно довольным, когда находит свой любимый карамельный вкус и получает его уже оплаченным после. Альфа для себя на заметку берёт. Злой – значит голодный. Они выходят на улицу и решают пройтись до следующей остановки, дабы омега успел насладиться приятным вкусом. – Теперь за ручки подержаться можно? – его осаживают сведённые на переносице брови, и альфа улыбается виновато. – Нам дали групповое задание по истории искусств, только вот партнёр не особо ответственный достался. Сдавать уже скоро, а он, вот… Хёнджин вздыхает глубоко, а Феликс в этот момент ощущает, как сдавливает в груди чувство вины. Повёл себя, как маленький, и стыдно так стало, неприятно. Но признать свою неправоту – это нечто с роду распятия, поэтому тот продолжает беседу, стараясь в глаза собеседника не заглядывать. – Сложно там? – Не то чтобы. Много просто. И ладно, если бы он предупредил заранее, но и такие люди бывают. – Конченные, – нос веснушчатый морщит забавно, и альфа хихикает сдержанно, дабы снова не рассердить. – Как с языка снял. Молчание снова накрывает с головой, и становится как-то неловко. Омеге, по крайней мере, точно. Лицо Хвана выражает вселенское спокойствие, что чуточку нервирует и ещё чуточку обижает. “Не может он вести себя нормально” – проскакивает быстро, что тут же перебивается следующим за этим: – “Или я снова придираюсь, как мама”. Ликс, стараясь окончательно не утонуть в бурном потоке своих мыслей, продолжает диалог как-то неуверенно: – Может, я могу как-нибудь помочь? – Чем ты поможешь, бусинка? – и снова эта улыбка. Большая ладонь ложится на светлую макушку, ероша щепетильно уложенные волосы. – Давай просто хорошо проведём время и постараемся не нагружать себя чем-то лишним. Ничего не остаётся, кроме как согласно кивнуть.

⁶ ⁶ ⁶

Феликс в изобразительном искусстве не смыслит от слова совсем. Наблюдает краем глаза за увлечённым альфой и пытается высмотреть на картине перед собой что-то неземное. Человек, изображённый на ней, устремил свой взгляд в бескрайнюю пустоту, лицо его отделено от тела, заполненного серыми колокольчиками. Как ни странно, эти картины не вызывают даже тревожности, как должно было бы быть. Смотреть на это всё с умным видом становится труднее, где-то отдалённо играет запись фортепиано, мешая сконцентрировать своё внимание. Омега вздыхает тяжело, чем привлекает внимание своего спутника. – «На картине снова показаны две фигуры, но будто составленные из одного человека, который отдал часть лица, – зачитывает цитату с описания картины чуть ниже. – В открывшемся пространстве мы видим круглые колокольчики — частый мотив у Магритта. В этом нет никакого смысла, зрителю предлагается найти собственные ассоциации и ощущения». Что ты здесь видишь, принцесс? Феликс снова всматривается, глаза щурит в надежде, что это чем-то ему поможет. – Мужика и бубенчики. Хёнджин пытается подавить рвущийся наружу смех и, приобняв младшего за плечи, объясняет мягко, вкрадчиво: – Знаешь, что в этом вижу я? – получая в ответ заинтересованное хмыканье, тот продолжает: – Раскол личности. Когда есть несколько частей одного человека, но все эти части разные, и ты не можешь понять, какая из них ты. А внутри в этот момент пустые колокольчики и ничего больше. Тот самый переломный момент, когда ты не понимаешь, кем ты являешься. – Глубоко, – звучит тихо, восхищённо. – Это как танцы. – В плане? – Ну, знаешь, – парень продолжает с упоением вглядываться в картину, только в этот раз как-то иначе, более понимающе, – танцы – это эмоции. Каждое движение, как фраза, которую ты пытаешься донести до зрителя. Но она не сможет зацепить, если в ней не будет чувств. То, как ты танцуешь – это то, как ты чувствуешь. И все движения, они тоже что-то несут. Как картины. Хёнджин замирает даже, не ожидая такого сравнения. И в моменте к нему приходит вопрос, ответ на который ему точно смогут дать. – Как бы ты станцевал эту картину? Сосредоточенное лицо младшего заставляет притихнуть, а задумчивый взгляд и размеренное дыхание пробирает своим профессионализмом. – Парный реггетон или хай-хилз. Это что-то современное и динамичное, но не такое, как хип-хоп или хаус, более плавное. И парное. Это был бы парный танец. Один из партнёров был бы искрой, а второй преходящий. Не внушающий доверия, думаю. Там было бы что-то такое, знаешь, страстное, но в конце искра осталась бы на сцене одна. – А второй? – А второй нашёл бы другую за кулисами. И тоже ушёл бы в конце танца, когда музыка закончится. – Я бы остался с тобой, когда музыка закончилась бы, – омега взгляд непонятливый поднимает и хмурится чуть, вынуждая старшего пояснить: – С тобой интересно разговаривать, когда тихо. Кончики ушей быстро краснеют, и Феликс торопится прервать ненадолго образовавшийся зрительный контакт. – Что там дальше? – «Влюблённые».

⁶ ⁶ ⁶

Темнеть начало незаметно. Время быстро стремилось к девяти, но это перестало иметь значение, когда Феликс, зацепившись за изображение рыбы с человеческими ногами, красочно рассказывал, какой смысл он увидел в этой картине. – Смотри, русалку наоборот обсосал уже каждый второй, но, – намеренно выделяет последнее слово, – это раскрывает тему сексуализации. Русалки в нашем восприятии – охерительные девушки с охерительными голосами, но почему никто не рассматривает вариант, что, например, существует селёдка с ногами? Лицо возбуждает сильнее, чем ножки? Или рыбьи хвосты симпатичнее? Вот тебе нравятся рыбьи хвосты? – В детстве я предпочитал Жасмин из Алладина, – пожимает плечами, перенимая чужое настроение. Омега выглядит живее, чем в самом начале их прогулки, и Хван не может не приписать эту заслугу себе. К слову, помогло сладкое. Хёнджин для себя подметил, что младший падок на вкусную еду. Остаётся только узнать, чем он обычно питается. Прямо сейчас же он пьёт какао с маленькими маршмеллоу, купленное старшим несколькими минутами ранее (плакал его кошелёк), и рассказывает про странные смыслы странных картин Рене Мигретта. Странно, но альфе кажется в моменте, что это было одно из лучших свиданий за всю его жизнь. Забавное, пахнущее лимонным чизкейком, не приторное, лёгкое такое и чуть ванильное. Феликс друг, с которым весело и смешно, Феликс красивый, безусловно, и очень чувствительный. Это тоже следует запомнить. И это не кажется таким трудным, когда аккуратная ладонь всё же лежит в ладошке побольше, обычно перепачканной красками, и терпеть чужую вспыльчивость не так уж утомительно, как могло бы показаться. Хёнджин безнадёжный романтик. Феликс учит его танцевать, когда они проходят глубже, туда, где людей меньше, где отдалённо слышен городской шум. Пытается, по крайней мере. Хёнджин своей пластичностью никогда не отличался, да и не был особым любителем таскаться по клубам, чтобы демонстрировать свои навыки окружающим. Но сейчас только омега. Омега, что, переплетая с ним пальцы рук, кружит его под ритм приглушённый из динамиков смартфона в кармане. Это глупо, откровенно глупо, и следовать чужим движениям трудно, потому что трудно в один момент просто взять и отпустить себя. Сдержанность – нечто, порождённое страхом чужого мнения, а страх этот порождён комплексами папы, а папе передан его папой… История долгая. Суть, только вот, одна. Жить в семье Хван – это соответствовать построенной поколениями картинке. Из который Хёнджин, увы и ах, выбивается. Мог бы стать врачом, юристом, экономистом, но выбрал для себя он раз и навсегда. Может, отчасти даже для того, чтобы подпортить статистику, но рисовать ему нравилось столько, сколько он себя помнит. Разговор тогда состоялся тяжёлый. Без криков, без скандалов. Но пришлось выслушать всё от “каждый второй сейчас может курсы пройти и стать дизайнером” и до “ты готов потратить на это несколько лет?”. И спрашивать это у затюканного подростка, чьи желания, несмотря на врождённую упрямость, на фоне которой между самоуверенным папой и упёртым отцом часто возникали конфликты, всегда подавлялись, было хорошим шагом к посеянному в его душе сомнению, однако ужасным к построению доверительных отношений. Хёнджин старался не винить. Старался не думать об этом, когда его продолжали кружить навязчиво в непонятном танце. Тогда он интересуется, чем же занимался Феликс всё то время, пока посещал занятия. Младший на это отвечает возмущённо, остановившись, что он, между прочим, право имеет, что он, оказывается, медалист с детства, и что он танцует так, как сердце хочет танцевать. Альфа пресекает быстро, напоминая о том, что именно мозг ему это диктует и никак не сердце, из-за чего на весь оставшийся вечер оказывается душнилой. Становится совсем пусто, когда они, вымотанные, приземляются на одну из ближайших скамеек. Хёнджин голову поднимает и за ней телефон. Делает несколько снимков проглядывающих на розовом сумеречном небе звёзд. Знает, что камера этот образ не запечатлит, и знает, что сам нарисовать не сможет, но, может, когда-нибудь открыв галерею своего телефона, он вспомнит, что когда-то сидел здесь, сейчас, в этом месте. – А меня? Альфа голову опускает, встречаясь с чёрными в угасающем свете глазами, и в моменте снова подмечает для себя веснушки. – Согласен, зачем фотографировать небо, когда целая вселенная передо мной сидит, – и делает поспешно несколько снимков, пока тусклый румянец ещё заметен на светлых щеках. – Ты их откуда берёшь? – Кого? – Подкаты свои. Хёнджин мнётся ещё несколько секунд, пока ответ сам не подбирается выше: – Из сердца? Видит, как омега глаза закатывает и губы после чуть дует, на что не может сдержать тихого хихиканья. – Правильно, мозг бы твой такого не сгенерировал. Альфа треплет осветлённые волосы с силой, чем добивает когда-то трепетно сделанную укладку. Слышит на это возмущённое шипение и, когда убирает руку, приходится защищаться от встречного нападения. Он поддаётся. Совсем чуть-чуть. Возвращаться они решают тогда, когда часы показывают половину десятого. На улице прилично темнеет, и, как бы Феликс не пытался отбиться от альфы, приходится согласиться с тем, чтобы всё же быть проведённым до дома. В девять часов и сорок минут потихоньку начинают поступать сообщения от братьев в общем чате, на что омега отвечает коротким «скоро буду». Понимает прекрасно, что в свете такого опоздания придётся столкнуться с некоторыми расспросами, но ему хорошо, и это единственное, что может волновать на данный момент. Он, впрочем, не заморачивается и, позволив старшему укутать себя в свою ветровку, идёт неспешно, чувствуя себя на удивление защищённым. Ему ведь не холодно даже. К дому младшего они добираются только в десять часов. Останавливаются у входной двери на крыльце. Семейство Ли, когда дети были помладше, а дело родителей не достигло таких высот, умещались в четырёхкомнатной квартире. Но со временем все росли, и они могли позволить себе большой частный дом. Немного от центра далековато, но всё же лучше, чем ютиться всем вместе на небольшой площади. По двое в комнате, всё же (за исключением Феликса, как единственного омеги), но уже гораздо лучше и свободнее. К тому же с лужайкой и задним двором, на котором у одного из его братьев случился первый поцелуй, когда ему и его возлюбленной было по четырнадцать. Неумелый, смазанный и неловкий. Кто же из старших это был? Феликс обещал не рассказывать. В любом случае, сразу после этого они решили перестать общаться. Альфа возражений не получает, когда на прощание приобнимает, и слышит вдруг со стороны щелчок – казалось бы, ничего важного, но за этим открывается входная дверь. С той стороны. – Феликс? Повернув голову, он видит ещё несколько. Две, если быть точнее. Омега улыбается приветливо, но три пары глаз повыше формируют нечто наподобие Бермудского треугольника: альфы изучают друг друга, и у Хёнджина складывается ощущение того, что он опускается всё глубже и глубже… – Это Хёнджин. Хёнджин, это Крис и Нини. Тебе я уже рассказывал, кажется. – Хёнджин, значит, – Крис, как его представили ранее, протягивает свою большую ладонь, и Хвану ничего не остаётся, кроме как её пожать, стараясь не обращать внимания на то, как сильно сжимают его собственную. – Что-то вы задержались. – Всего на чуть-чуть же, – пожимает плечами беззаботно и ветровку чужую с плеч скидывает. – К тому же, пока родители в командировке… – Хён, насколько я помню, ты совершеннолетний. – Думаешь, им на это не насрать? Тебе хоть сорок будет, они всё равно продолжат компостировать мозги… Как, вон, Крису. – Мне не сорок. Хван улыбки сдержать не может, слушая их пререкания, однако, когда ему всё же возвращают ветровку, он понимает, что ему лучше бы уйти, и что вообще он в этой ситуации немного лишний – из дома вдруг повеяло теплом, свойственным дому родных и любящих друг друга людей, и эта семейная атмосфера заставляла его чувствовать себя самую малость неловко. Он прокашливается, прочищая горло, и уточняет напоследок: – Значит, я заеду за тобой без двадцати? – Заеду? – переспрашивает Крис, и Хёнджин видит буквально, как по-волчьи навострились его уши. – Да, – тянет омега довольно, – на мотоцикле. Прямо пропорционально тому, как быстро пропадает надежда в глазах названного Нини и появляется напряжение на лице Криса, к Хёнджину приходит осознание, что всё. Конечная. Он думает, что ему показалось, но затем Крис, до этого любезно пожимавший его руку, улыбается, и улыбка эта ясно даёт понять – его взяли на прицел. Убивать не собираются, но любое неловкое движение… Может, к чёрту? Но Феликс ведь предупреждал. И если Хёнджина, одного из самых упёртых представителей семейства Хван, это остановит, он навсегда потеряет веру в себя. По крайней мере, на тот момент ему так казалось.