666

Как только дверь за спиной омеги закрывается и он в приподнятом настроении скидывает с ног кроссовки, собираясь направиться в свою комнату, выше слышится глубокий говорящий вздох. Затылком Феликс слишком сильно чувствует чужой взгляд, напряжённый и непонимающий, однако он сам не понимает, на какие вопросы и что он должен отвечать. Это как фраза “Ничего не хочешь мне рассказать?”, которая должна не просто вывести на чистую воду, но и вытащить из тебя силком все смертные грехи, когда-либо появившиеся в твоей жизни. Или что-то вроде маминого многозначительного взгляда, когда вы находитесь где-нибудь в гостях, и ты натворил что-то, что она не хотела, чтобы ты натворил. Взгляд, по которому ты понимаешь – ты доживаешь свои последние несколько часов. И вся жизнь перед глазами проносится, когда ты шнурочки цветные на своих маленьких детских ботиночках завязываешь, пока взрослые шутками перекидываются, прощаясь. Но стоит думать позитивнее – в конце концов, ты остаёшься жив. Иногда о твоём проступке даже не вспоминают, в особенности изрядно выпившие. Только вот Банчан не мама. И он определённо не пьян. – Он не такой, как могло бы показаться, – лучшая защита – это нападение. – Феликс. И кожа мурашками от такого тона покрывается. – До дома проводил же… – Феликс, мотоцикл? Омега губы поджимает и вздыхает глубоко, кивая в подтверждение. Пальцы за спиной в замок сцепляет и в глаза напротив, не моргая, смотреть пытается, дабы не показать свою неуверенность. – Может, лучше сразу под машину прыгнуть? – Не истери, – говорит раньше, чем думает. Все его пререкания, словно подростковый бунт из-за заслуженного наказания – кажутся глупыми и незначительными, и выводят из себя только быстрее. – Как мы заговорили. Хорошо, ладно. Делай, как хочешь. Крис нервный. Нервный и уставший. Отучившись на юриста против своего собственного желания (а были ли собственные желания вообще?), старший сын, чьими заслугами нередко хвастались родители, просиживает будни на работе. Часто остаётся допоздна. Но время на младших, к слову, всегда находит. И, мучимый постоянными бессонницами, всегда находится в режиме энергосбережения. Феликс в съёмной квартире брата бывает нечасто: тот либо работает на работе, либо работает дома. Ему, в отличие от поздних детей, прививали настоящий уничтожающий трудоголизм – когда остановиться не можешь и всегда берёшь на себя больше, чем сможешь вынести. И всегда выносишь. Пока не сопьёшься или, может, не сойдёшь с ума. И Феликс знает – Крис заработался. Устал. Он не спит, кажется, вторую ночь, и уже записался к врачу, чтобы снова подсесть на сильные снотворные. И тут он со своим «Не истери». Слёзы на глаза наворачиваются, когда старший, обойдя омегу, направляется в коридор и там опускается на корточки, обуваясь. Феликс стоит на месте ещё полминуты, прежде чем, не решившись сказать ещё что-либо в ответ, поспешно поднимается на второй этаж. Несправедливо. Это просто несправедливо. Манипулировать чувством вины низко, а Феликс знает, что это была манипуляция. Но он чувствует себя виноватым. И злится из-за этого, потому что ненависть к себе накатывает горько, и ненависть ко всей этой ситуации в целом – разве он не имеет права общаться с тем, с кем посчитает нужным? Он не маленький. Контролировать его не нужно. И вспоминается одна из картин в красном послевоенном зале – «Воспоминания о путешествии», где Пизанская башня поддерживается гигантским пером. Хоть смысл, насколько помнит омега, и был о мимолётности впечатлений, сейчас он точно понял – башне не нужно перо, чтобы продолжать стоять. Башня справится. И пусть никакие перья не обманывают себя тем, что она держится только благодаря их помощи. – Можно? – звучит из-за двери после короткого глухого стука. В дверном проёме возникает тёмная макушка, и Феликс чувствует, как в очередной раз накрывает, как в желудке крутит нервозно. Он кивает. Через несколько мгновений на кровати рядом плюхается Джисон, явно слышавший окончание конфликта. Тот спиной на кровать затем падает, подложив руки под голову, и взглядом на место рядом указывает, призывая омегу сделать то же самое. Феликс привычно устраивается у него под боком. – Что там у вас опять? Тяжело отвечать на такие вопросы. Тяжело, когда в горле ком стоит, готовый взорваться сразу же, как только кто-нибудь спросит что-то по типу “Что у тебя случилось?”. Зачем вообще такие вопросы существуют? Реакция на них зачастую не самая положительная, а тогда, когда слёзы уже собираются в уголках глаз, её предугадать вполне несложно. И Феликс сдерживается еле-еле, пока начинает: – Да там парень один… – Тот, с которым вы на выставку пойти договорились? Как сходили по итогу? Отвлекает он мастерски. И это действительно лучшее, что в этой ситуации он может сделать. Помимо того, что снимет ему собственную квартиру и докажет каждому из братьев, а заодно и родителям, что Феликс тоже человек, и что он может сам принимать решения, и что у него тоже есть мысли и желания. Но это малость нереально. Пока что только готовность слушать и подставленное под поплакать плечо. – Нормально. Сначала он угостил меня мороженым, и потом мы поехали, а там картины такие… Стрёмненькие, знаешь. – В плане? – В плане рыба с ногами. Джисон губы поджимает и кивает понимающе. Но говорить он собирался определённо не о картинах. – А Крис? – Что Крис? – дурачка из себя строит. По светлым волосам в очередной за этот вечер раз приходится чья-то рука. Пряди в лицо лезут навязчиво, но Феликс их не убирает, не собирается даже, лишь глаза прикрывает расслабленно и раздражённо выдыхает. Старший останавливается. Позволяет уложить голову на своём плече. Когда они в последний раз так разговаривали? – Знаешь, – начинает и молчит несколько секунд, окончательно собирая в кучку всё , что хотел бы сказать, – мы на самом деле мало что понимаем. Не в упрёк тебе, но, насколько я помню, с Нини нас сидеть практически не заставляли. – Это к чему? – Любят тебя просто. Вот к чему, – и щёку веснушчатую щипает. – Помнишь, как мы тебя на велосипеде учили кататься? Помнится, это был очень жаркий день. Настолько жаркий, что пот из одежды можно было выжимать, а мороженое необходимо было есть очень быстро, чтобы большая его часть не оказалась на земле уже растаявшая – мороженое тогда тоже было, но в какой конкретно момент, Феликс не совсем помнит. На нём была мокрая после полива газона из шланга футболка без рукавов, белые шортики и, кажется, босоножки или тапочки. Кажется, всё же босоножки. А ещё был старый велосипед Хо-хёна, с которого только-только сняли поддерживающие колёсики. Ярко-красный такой, с жёлтыми молниями по бокам. Потёртый, но такой очень-очень красивый, взрослый велосипед. – Ликси, руль держи так же, как с колёсиками. И резко не поворачивай, хорошо? – Да-а-а, – тянет маленький нетерпеливо, покачиваясь взад-вперёд. Уже восседающий гордо на сидушке, только на носочках держась на земле. Банчан, на тот момент ещё не выпрямляющий свои природные мягкие кудряшки, отходит в сторону, но остаётся наготове. Феликс, не умеющий сдерживать некоторые из своих эмоций по сей день, отталкивается левой ножкой насколько может и упирается в педали. Пошатывается и всё же едет. Неуверенно, медленно, будто вот-вот упадёт, но всё же едет. – Смотри! – кричит восторженно, проглатывая сложные буквы. Впереди пешеходная дорожка, и если проехать по ней чуть дальше, будет длинный спуск. И Феликс, маленький бойкий Феликс в этот момент точно уверен, что осилит такую высоту. Выезжает, увеличивает скорость и катится быстро для того, чтобы упасть уже через несколько секунд. Метра два катится по тротуару, слышит за спиной крик старшего брата и, приземлившись, взгляд на содранные ладошки переводит с громким, надрывным плачем. Как он докатился до жизни такой, спросите вы? Старший подбегает тут же. Спрашивает, где болит, и не ругается совсем. И, возможно, не так уж и больно на самом деле, но хочется, чтобы к себе ближе прижали и пожалели. В этом омега остался абсолютно неизменным. Горячий ветер разносит детский крик, и птицы от него в воздух поднимаются резко. Оседает пыль, поднявшаяся с дороги минутой ранее, и часть её на пухлых веснушчатых щеках оказывается, когда Феликс ладонями слёзы растирает. Спокойствие чудесного летнего дня нарушено, а вы, господин Ли Ёнбок, будьте добры, понесите своё наказание. Желательно с гордо поднятой головой. Лицо его обжигают солнечные лучи, и ушибленные коленки жжёт, саднит нещадно. Крис тем временем вздыхает слишком уж тяжело для своего возраста, и подхватывает брата подмышки в попытке поднять с земли и поставить на ноги. Пыхтит напряжённо и всё же получает результат; кладёт грязную сопливую ладошку на своё плечо, сам же омегу приобнимает и до дома тащит, где его встречает множество заинтересованных глаз. И почему вдруг родители решили, что десятилетний мальчик для толпы этих малолетних идиотов стал бы отличной нянькой? – Ну, меня успокоили, помыли, залили перекисью. И к велосипеду я не прикасался ещё недели две. – Чан тебя и не подпускал особо. Он немного резок в своих методах воспитания, – Джисон расплывается в улыбке, наполненной ностальгии. – До сих пор, – звучит обиженно. – Он потом за велосипедом пошёл. Ты там каким-то раком цепочку зацепил и вырвал к чёрту всю систему. – Серьёзно? Тот хмыкает, кивнув, и продолжает: – И Крис тогда папе сказал, что сам случайно всё сломал. С красной задницей ещё пару дней ходил. Но уговорил починить. Одно из самых мерзких ощущений, возможно, угрызения совести. Но ещё хуже осознание того, что ты действительно не прав. Однако на первом месте в рейтинге наиужаснейших в мире вещей, безусловно, чувство вины – то, что заставляет чувствовать себя последним днищем, не заслуживающим в этой жизни ничего хорошего. Оно перестаёт казаться навязанным в тот момент, когда приходит понимание. И Феликс, избалованный шестью братьями по самое не хочу, впервые за долгое время сочувствует. Искренне и по-настоящему. Он никогда не считал себя эмпатом, но также никогда не думал о себе в плохом ключе – ему так думать не позволяли. “Эгоист!” – звучат в голове слова матери. И в этот раз Феликс с ними соглашается. На глаза наворачиваются слёзы, и Джисон, уже ожидающий такого результата, тянется к лицу омеги. Тот от прикосновений его отмахивается и в этот момент ненавидит себя сильнее, чем когда-либо. Поднимается в сидячее положение и, согнувшись пополам, пальцами в волосы зарывается. Старший же молча с постели поднимается и выходит, прикрыв за собой тихонько дверь. Таким образом обычно заканчиваются все хорошие дни. Занавес. ⁶ ⁶ ⁶ Одна из ключевых особенностей романтизма в литературе – это погода. Если конкретнее, то переменчивость погоды в зависимости от действия, происходящего в той или иной сцене. Специфика заключается в том, что ассоциации, возникшие когда-то в нашем обществе, говорят нам о дожде, как о грусти, о солнце же – как о счастливом финале. И автор, решая вставить описание именно о дожде, рассчитывает на создание печальной, трагической атмосферы. Дождь лил всю ночь. Нет, даже не дождь, это был ливень, барабанящий жутко по отливу за окном. С утра продолжало моросить мелкими колючими каплями, и Феликс в это утро, соответствуя всеобщему настрою, поднялся с кровати с максимально кислым выражением лица. И, несмотря на стойкую мысль о том, что сегодня он второй день подряд не собирается ни с кем разговаривать хотя бы показательно, хочется услышать что-то вроде “ты не виноват” или “мы тебя всё ещё любим”. Только разочек. Однако из своей комнаты он выходит только дважды – в ванную комнату в первый раз и на улицу во второй. Упрямство берёт верх, а непонимание собственных действий в этот раз ещё выше, чем непонимание собственных чувств. – Как и обещал, сегодня за пятнадцать минут. А Хёнджин, как и всегда, в отличном расположении духа. И это злит. Эгоистичное желание говорит о том, что в этой ситуации кто-то должен поддержать, должен быть рядом, и следом за этим мысль: “А разве кто-то тебе что-то должен?”. И Феликс понимает, что нет. И это бьёт по всему, что он когда-то пережил, ошибочно посчитав, что это сделало его более взрослым и зрелым. Ни капельки, Ли Феликс. Ты остался в своих четырнадцати, где во всём были виноваты все, кроме тебя самого. Омега уголки губ в лёгкой улыбке приподнимает и молчит, и молчание это наполнено тёплой грустью, а Хёнджин, никогда не отличавшийся умением поддерживать, лишний раз не лезет – протягивает только ярко-жёлтый шлем, явно контрастирующий с иссиня-чёрным байком. Интересуется, как спалось, получает короткое “нормально” и газует, осторожно ускоряясь. Если с человеком, обнимающим его за талию позади, что-нибудь случится, ему глаза на задницу натянут, в этом сомневаться не стоит. Дождь успокаивается потихоньку, и на душе становится чуть менее противно. Возможно, и по той причине, что есть кто-то, к кому можно прижаться, пусть и ради сохранности своей (и чужой) жизни. Альфа, сам не осознавая, стал тем самым “ты не виноват” и “я с тобой”, что было необходимо. Просто тем фактом, что он всё же за Феликсом приехал, не обратив внимания на его заскоки. Пусть и не зная о произошедшей тем вечером ситуации. – Мороженое? – интересуется Хёнджин ненавязчиво по приезду. Возникает странное ощущение дежавю. – Времени нет уже… – За мой счёт. Феликс вздыхает тяжело, но ломаться прекращает. Делает вымученное выражение лица и, позволив приобнять себя за плечи, идёт рядом. Всем своим видом показать старается, что что-то определённо не так. – Что-то случилось? – спрашивает разглядывая лица идущих им навстречу студентов. – Это так очевидно? – Слепой бы увидел. Омега глаза на это закатывает недовольно, но оттаивает, когда Хёнджин повторяет свой вопрос. Действительно ли ему интересно, если он спросит только один раз? Или, возможно, чисто из приличия? Тревога по этому поводу уходит вместе с повторением, ведь для того, чтобы казаться вежливым, хватит только одного раза. Альфа же спрашивает дважды. Приятно, на самом-то деле. – Расскажешь? – Ну, что сказать? Поссорились просто. – По причине? – Тебя, кажется, не одобрили. – Я заметил, – и плечами пожимает, как ни в чём не бывало. Феликс взгляд на него поднимает непонятливый и ловит в поджатых губах нечто похожее на улыбку. Кажется, он всегда улыбается. – Было тяжело не заметить, если честно. Но меня не особо расстраивает, так что всё в порядке. В плане, я ожидал. – Что ты имеешь в виду? – брови сводит на переносице, нахмурившись, и пальцами талию Хвана сжимает слегка, где несколькими минутами ранее расположил ладонь. – Я не сын маминой подруги, – тяжёлый вздох, – увы. Был бы на моём месте какой-нибудь юрист с кинком на просиживание штанов в конторе, цены бы мне не было. – Тупой стереотип, если честно. – Любишь юристов? – Мой брат юрист. Неловкое молчание затягивается на несколько минут, и напряжение омеги в его объятиях чувствуется весьма явно. – Тогда над чем я могу стебаться, чтобы не попасть ни в одного из шести? Феликс смешок сдерживает, и Хван понимает, что попал в точку. Лёд тронулся. – Крис работает юристом не по призванию, Хо невролог, мечтающий стать психотерапевтом. Бини учится ещё, сейчас на менеджменте, хочет быть музыкальным продюсером. Джисон будущий преподаватель у младших классов, Сынмин прокурор, Нини же хочет быть учителем уже в средней и старшей школе. На этом, вроде как, всё. Если я сам не запутался. – Тяжело… Улыбка сама собой выплывает на лицо, такая яркая и долгожданная. Феликс тянется к макушке старшего, пытаясь подобраться к укладке, но оказывается опережённым и, потерпев крах, шагает весь оставшийся путь до стеклянных дверей продуктового с обновкой в своём сегодняшем образе. ⁶ ⁶ ⁶ Становится немножко лучше. Старенький преподаватель по философии не заметил подвоха, погрузившись с головой в своё повествование, когда Феликс, всё же добравшийся до пары, вошёл в кабинет и уселся на одном из последних рядов. Когда-то это могло его зацепить до выгнанных за дверь и их последующих отработок, но однозначно не сегодня. Ничего в этот раз не располагало с испорченным жизням, и это качество в добродушном старичке студенты разглядели и нагло пользовались. Впрочем, это же и было любимой их частью философии. Как говорили великие философы: “Лучше синий диплом и красная рожа, чем синяя рожа и красный диплом”. Среднего “хорошо” на зачёте всегда хватало. Феликс же достаёт телефон тихонько, собираясь выпасть из жизни на последующие полтора часа, и замечает всплывающее уведомление вверху экрана: “В аудиторию впустили?” Знакомое лицо на аватарке видит и ухмылки глупой сдержать не может. Возможно, этому самонадеянному альфе удалось зацепить его на самую малость больше, чем могли бы остальные, но омега от мысли этой отмахивается, мотнув головой едва заметно, и заходит в мессенджер. Видит сухое “Хван Хёнджин”, которым он подписал старшего ещё при первой встрече, и подмечает, что в будущем следует придумать нечто чуть более интересное. Но такая вещь, как прозвища, увы, не сиюминутная, и для того, чтобы пришло подходящее, необходимо пройти с человеком через огонь, воду и медные трубы. И после в строке для наименования будет красоваться нечто глупое и абсолютно бессмысленное. Зато какое родное. “Да, а что?” “Тогда в следующий раз обед с тебя, потому что мне поставили отработку. (⁠ ⁠≧⁠Д⁠≦⁠)” В контексте Хёнджина этот смайлик выглядит чересчур драматично, и Феликсу не остаётся ничего, кроме как закатить глаза. “Следующая пара в два заканчивается, если дождёшься.” “Я ждал бы тебя всю жизнь, так что без проблем. Но, думаю, подождать придётся тебе, потому что мне к половине третьего нужно будет подойти к одному старому уроду из 305ой.” Да, всё-таки, такого придурка, как он, нечасто встретишь. Попадались и похлеще, но если разделять идиотов на подвиды, то можно выделить идиотов в хорошем смысле слова и в отвратительном. И Хёнджин, скорее, относится к забавным и от мерзких, вроде как, далековато (омега не уверен, но очень надеется). Возможно, именно надежды на лучшее подвели Феликса ко вступлению в прошлые и весьма странные отношения с одним альфой с актёрского. Предрассудков по поводу них, актёров, никогда не было и не возникало, но конкретно этот был человеком ветреным и, как оказалось после, любящим приукрасить. Пиздеть направо и налево, если выражаться проще. “Я, кстати, проект сегодня сдаю. В половину третьего.” Феликс отрывается от созерцания большой чёрной доски в другом конце помещения, когда ощущает вибрацию в ладони. “Успел закончить?” “Посидел ещё пару часов после тебя, прошёл через все стадии принятия.” “Если поставят меньше высшего балла, придётся наводить порчу.” “Оставляю это на тебя. (⁠ﾉ⁠◕⁠ヮ⁠◕⁠)⁠ﾉ⁠*⁠.⁠✧” Вполне возможно, из этого получится неплохая история. Но на данный момент ощущается лишь давящая со вчерашнего дня усталость, и последнее, чего в этой жизни хочется – это думать о будущем. Чуть громче в аудитории зазвучал голос преподавателя: – В истории философии идея ответственности развивается в связи с темами свободы, вменения и вины. В классической философии она и затрагивалась только в этом контексте и далеко не всегда была терминологически оформлена. Понимание ответственности зависит от понимания свободы… Судьба подкидывает новые знаки. Или же хочет добить окончательно. Судьба, в общем-то, подлая сука. ⁶ ⁶ ⁶ – Ликси, – тот оборачивается на знакомый голос, – ты к кому-то? Было вполне ожидаемым то, что, решив направиться к художественным кабинетам, можно встретить кого-то помимо Хван Хёнджина. Всё же, в их университете учится более пяти тысяч студентов, так что пора бы убрать это выражение удивления со своего лица и ответить на вопрос. – Из твоей группы. Ну, эм, младшей, я имею в виду. Курируемой? Странное слово. Наён расплывается в своей очаровательной улыбке и хмыкает снисходительно, останавливаясь рядом. Опирается о стенку около двери всё ещё закрытой аудитории и кидает на неё задумчивый взгляд, пытаясь выудить из своей памяти список имён её подопечных. Прикрывает глаза, в очередной раз восхищая Феликса своими прекрасными длинными ресницами, и выдаёт неожиданно: – Мм, Хёнджин? – В смысле? Тебе рассказали? – А должны были? Что ж, это грустно. Я думала, от меня у вас нет секретов, – и губы, щедро намазанные бальзамом, театрально дует. – Как тогда.. в смысле, откуда ты знаешь? – Я предположила. Это самый очевидный вариант, – заметив недоумение на лице напротив, та решает уточнить: – А ты не знаешь? – Что конкретно? – Он любит быть во внимании, скажем так. Феликс прикусывает нижнюю губу, на что получает возмущённое “хватит себя есть”, которое слышит от девушки ещё со времён средней школы. Хочет расспросить во всех подробностях, ведь тема эта для него весьма щепетильная, и на самом-то деле понять его можно, даже учитывая то, что говорить о ком-то за спиной неприлично и как-то по-крысятнически. – О, аджума, – из открывшейся двери появляется виновник сего торжества, пока та, выпуская студентов, отъезжает назад с противным писклявым скрипом. – Я тебе язык вырву и в задницу засуну, слышишь? – Наён отмахивается от большой ладони, что стремится растрепать её волосы, и Феликс чувствует, как что-то больно ударяет в груди. Омега наблюдает молча за препираниями, ставшими вдруг по какой-то причине ужасно похожими на дурацкий флирт, и перестаёт понимать, в какой момент сердце тревожно забилось, каждым ударом подкатывая ближе к горлу. Колет в кончиках пальцев. И хочется уйти, потому что внезапное ощущение своей ненужности в этом месте и в это время входит в список самых отвратительных вещей. Пассивно агрессивная улыбка возникает на лице, когда на него обращают внимание, и вынужденно рациональная его сторона пригвождает тело к одному месту. Кажется, всё то, что он подавлял с подросткового возраста, готово вырваться прямо сейчас. – Пойдём? – спрашивает альфа, уложив руку на чужом плече. Феликс отмахивается, но кивает. – Сдал? – он, всё же, мальчик вежливый. – Да. Думаю, на восемьдесят или около того. На девяносто, конечно, вообще супер, но это уже мечты. – Ага. – Не представляешь, как есть хочется, – ладошку омеги перехватывает, на что ему отвечают тяжёлым вздохом. – Ты надулся. – Не надулся. – Что-то мне подсказывает, что всё-таки надулся. – Знаешь, что делать нужно, когда кажется? – Могу представить, – приобнимает его за плечи, прижимая ближе к себе, и, готов поспорить, чувствует разряды тока, витающие в воздухе. – Что случилось? И в моменте омега кажется необычайно крошечным. Хёнджин опускает взгляд, но замечает только грустную светлую макушку. Людей в коридоре много, но всё, что хочется и можется, альфа решает сделать прямо сейчас. – Ну, иди ко мне, – уводит в сторону, ближе к стене, и заключает в утешающие объятия, утыкаясь носом в копну мягких волос. Феликс выдыхает рвано, но не отстраняется, что Хван воспринимает, как зелёный сигнал. – Ты расстроился? – кивок. – Хочется поплакать? – в отрицании машет головой. – Тогда давай пообедаем и потом поговорим, ладно? Феликс не отказывает. Он, с утра так ничего и не закинувший в рот, голодный до тошноты. Дорога до университетской столовой проходит в молчании, и каждый в этом молчании находит что-то для себя – возможность подумать или строить догадки. В этот момент, несмотря на зародившуюся на прекрасном свидании связь, как никогда чувствуется, насколько они всё же разные люди. Хёнджин тянется за кошельком, рассматривая меню, но его быстро осаживают негромким шипением и “я же обещал”. Альфа слушается. Зону комфорта омеги он пока ещё прочувствовать не успел, так что приходится идти на ощупь. – Возьми то же, что и себе, – старший наблюдает, как Феликс кивает едва заметно, и подмечает, что тот целенаправленно не смотрит в глаза. Хорошо. Это нормально. По крайней мере в этой ситуации и учитывая то, насколько этот человек имеет взрывной нрав под своим деланным спокойствием. Иногда нескончаемый поток энергии можно ощутить в воздухе, в том, как горят глаза и как много они могут сказать. И эту энергию Феликс направлять не научился, решив, что разумным решением будет пресекать на корню. Хёнджин же выдыхает понимающе и оставляет младшего одного, намереваясь занять столик. Неизвестно, что конкретно произошло и по какой причине. Хёнджин себя тупым не считает, но, увы, он никогда до этого не увлекался чтением мыслей, поэтому остаётся только два варианта – спросить напрямую или подумать самостоятельно, выстроить логическую цепочку, что дело неблагодарное, и вероятность ошибиться всегда выше вероятности попасть в цель. В какой момент всё пошло не так? Если уж на то пошло, начало всей этой вакханалии было позапрошлым вечером. И Феликс, как понял альфа, очень восприимчив к таким вещам. Часто берёт на себя больше, чем требуется. И его, если честно, даже жаль. Хван глаза поднимает и расплывается в своей фирменной улыбке, когда младший опускает поднос на стол. – Люблю пульгоги, – бросает невзначай, намереваясь завязать разговор. – Я тоже. Мы с Нини часто берём, если заходим куда-нибудь перекусить. – Твой младший? – Ты всё ещё пытаешься разобраться в нашей великой родословной? – Не прекращаю попытки. Феликс размешивает суп из цыплёнка, устремив взгляд в бульон, и криво усмехается. Это забавно, на самом деле забавно. – Расскажешь, что случилось? Ничто не вечно. Как и радость, возникшая минутой ранее на веснушчатом лице. – Не хочу об этом. – Тебе сложно говорить о таких вещах? – тёмные омуты смотрят на него настороженно. – Мне тоже, если честно. У нас как-то не принято просто… Ну, в семье. У нас тема чувств никогда не обсуждалась. Если хочешь, чтобы тебе доверились, – попробуй довериться сам. Хёнджин по сей день придерживается этого принципа, и до этого момента он не подводил. Хотя, возможно, ему не приходилось открывать для себя таких… Единственных и неповторимых. – В плане? – У меня больше папа по этой теме. Разговоры душевные, все дела. Мы с отцом чуть более закрытые. Иногда и хотелось бы, как папа, но я к такому не привык. Он мне говорил иногда, что я могу поделиться чем угодно, но недостаточно же только сказать, да? – в ответ кивок. – У вас тоже что-то в этом роде? – Ну, скорее нет, чем да. Мама просто… Думаю, ей кажется, что в нашей семье право на эмоции имеет только она. Мы можем испытывать только счастье, любовь и безграничную благодарность за всё, что они для нас делают. И все негативные эмоции при этом попадают в чёрный список. То есть… – Подавлять приходится, да? – Феликс губы раздражённо поджимает, демонстрируя на примере, и Хёнджин добавляет после: – Прости, что перебил. – Ничего, – тот выдыхает громко. Но продолжать уже, видимо, не собирается. Хван мало что понимает о том, что творится в жизни человека напротив, но в общих чертах представляет – далеко не всё в порядке. Он пододвигает к нему тарелку с пульгогами, ловя благодарное хмыканье, и ненадолго засматривается. Да, возможно, не ему копаться во всей этой истории, и сомнения всё же возникают. Стоит ли этого того? Эмоционально нестабильный омега с волшебной улыбкой и созвездиями на лице. Омега, пахнущий любимыми лимонными пирожными, аромат которых преследует ещё некоторое время после каждой встречи. Омега, что, несмотря на романтический контекст их встречи, прежде всего может стать очень хорошим другом. Да, возможно, действительно стоит. – Когда ты свободен? Идея в голове возникает внезапно, и Хёнджин озвучивает предложение быстрее, чем успевает обдумать. Без лишних опасений. – Второе свидание? Может, тебе лучше кого-то другого позвать? – Свидание, дружеская встреча, можем случайным образом пересечься на улице в запланированное время. Как тебе будет угодно. Но при условии, что моим спутником будешь именно ты. Феликс вздыхает показательно тяжело, но признаков прямого несогласия не демонстрирует. Хорошо, есть возможность предпринять вторую попытку. – Что думаешь? – альфа снова спрашивает, не дав уйти тем самым от разговора. – Хорошо, ладно. Мм, – омега извлекает из кармана мобильник и сверяется с датами, – Тебе какой день нужен? – Просто дай мне несколько на выбор. – Тогда планируй на четверг, пятницу или субботу. – Супер. Теперь со спокойной душой можно начинать есть. ⁶ ⁶ ⁶ Феликс не любит мириться первым. Чувство вины всю жизнь навязывали родители, и парень этого чувства всегда старался избегать. Ведь, к сожалению, во всех конфликтах, возникающих между ним и старшим поколением, всегда был виноват он. И никакой из братьев, что омегу всегда старались беречь, не мог помешать случиться этому ужасному и тошнотворному “извините”. Это слово Феликс повторял множество раз за свою жизнь, но теперь, кажется, разучился его произносить. “Извините” очень страшное слово. Очень противное. И если в детстве оно почему-то казалось правильным (может, из-за слепой привязанности к маме с папой), то в подростковом возрасте стало вызывать настоящую ярость. Такую, какую правильные слова вызывать не должны. Тогда Феликс пришёл к тому, что виноват он не был. И после этого осознания он просто не может быть виноват. Он в этом уверен. Но в постороннем подтверждении этого факта сильно нуждается. Зайдя домой, омега закрывает за собой дверь на все три оборота и прислушивается. Первым он мириться не собирается, безусловно, но если хотя бы что-то здесь намекнуло о нахождении Чана, они могли бы просто заговорить, будто ничего не случилось. С Чанбином это работало. И, как ни странно, с Минхо. И, возможно, может сработать и сейчас. Могло бы. Крис в отчий дом не возвращается уже второй, не считая вечер субботы, день. Он не звонил. Не спрашивал, как дела. Ну, может, он спрашивал, но точно не у Феликса. От этого больно. Обидно. И из-за этого в светлой голове возникают глупые мысли. В их числе оказались “он меня возненавидел”, “он не захочет меня видеть” и самое частое “меня больше не любят”. Дурацкие, дурацкие мысли. Парень снимает ботинки, ставит их на своё место на полке у стены. Затем скидывает ветровку, что следом за обувью оказывается чётко на своём месте. Дом образцового порядка, мать твою. На часах натикало уже шесть часов. Через три дня в это же время должны вернуться родители. К их приезду желательно вернуть их жилище в то же состояние, в котором они его оставили. Феликс заглядывает в гостиную, где обнаруживает работающего на своём планшете Сынмина. Весь из себя серьёзный, увлечённый своим делом. Он всегда выглядит, как успешный человек. Скорее всего, из-за умения быть собранным и абстрагироваться от внешних проблем, при этом будучи обо всех них осведомлённым. – Привет, хён. – Ликси? – старший поднимает взгляд и, пропустив секундное замешательство, двигается в сторону, освобождая пространство рядом с собой. – Как день прошёл? – Тяжело. Понедельник же, – тот приземляется на выделенное место и смотрит в экран. – Чем занят? – Пытаюсь набрать больше пяти тысяч символов в своей аналитической записке. Воду лью, в общем. Всё как обычно. Альфа откладывает планшет на небольшой столик и, скрепив руки в замок, поднимает над собой, потягиваясь. Хочется отвлечься от работы, и повод наконец появился. – А это?.. – Херня, в которой мы должны описать суть проблемы и предложить, как её решить. Документы оформлять учимся. Всё же, это скоро на практике понадобится. Время летит. – Ты говоришь, как дед. – А я ведь помню, как ты маленький песок ел, – кажется, он абсолютно игнорирует всё сказанное братом, – и траву. И помимо этого… – Всё, прекращай, – ворчит омега, демонстративно пряча уши за ладонями. – Крис заходил? – Сегодня нет, вроде. Но ты не переживай, ты же знаешь, что он отходчивый. – Ага… – Нет, действительно, – его на секунду прерывает щелчок открывающейся входной двери, – просто постарайся выкинуть из головы. Было бы всё так просто. ⁶ ⁶ ⁶ – Значит, у вас намечается второе свидание? – раздаётся голос Наён из динамика телефона. – Да, получается. Если он, конечно, не из жалости… – Ли Феликс, я предлагаю тебе закрыть свой рот, пока я не решила вломиться к вам среди ночи, чтобы вставить твои мозги на место. – Как мило с твоей стороны. – Хён? – звучит со стороны двери, и Феликс оборачивается на источник звука. Чонин осторожно заглядывает и дожидается кивка, прежде чем войти. – Нуна, я тебе перезвоню, – омега сбрасывает вызов, не успев услышать ответ, и сосредотачивает своё внимание на младшем. В это время все расходились по своим спальням, и это был идеальный момент для того, чтобы остаться наедине. И в такие моменты Чонин приходил попросить совет, хотя Феликс всё ещё уверен, что он меньше всех в их семействе, не считая мать с отцом, подходит на роль мудрого взрослого. – Что-то случилось? – Тебе сейчас кто-то нравится? Тот парень, которого я видел в субботу, да? Этот вопрос немного сбивает с толку. Чонин делами любовными никогда не увлекался и только нос воротил от всех этих тем. Так что да, это странно. Но, если уж на то пошло, ему уже без пяти минут двадцать лет. – Не то чтобы нравится… – Симпатичен, да? – а мелкий со своими вопросами прёт напролом, почему-то дико смущая. – Скорее да, чем нет. А что? – Что ты чувствуешь в тот момент, когда, ну.. понимаешь, что он тебе симпатичен? Омега задумывается ненадолго. Что он ощущает к Хван Хёнджину? Его бесит его самодовольная улыбка. И шутит он иногда примитивно. Но всё же. Он хороший человек. Хочется верить, что хороший. С ним очень нравится разговаривать о глубоких и личных вещах, потому что он не вызывает стойкого желания закрыться. Он не пытается надавить, чтобы что-то узнать, он мягко подводит к тому, что ты сделаешь это сам. Что ты, прежде всего, захочешь сделать это сам. – Мне хочется, чтобы он узнавал меня только с хорошей стороны, думаю. И иногда… Ну, я думаю, что иногда хочется, чтобы он уделял мне всё своё внимание. Чонин тянет задумчиво “мгм” и, резко поднявшись с кровати брата, ретируется из комнаты. – Спокойной ночи, хён. Люблю тебя. – Спокойной ночи? Но дверь за ним уже закрывается. Ладно, это всё ещё странно. Завтра будет новый день.