вызов

      Прошло несколько дней с момента оглашения списков участников «Русского вызова», работа над новыми постановками кипела вовсю. Алексей Николаевич, обсуждая предстоящий турнир, сразу настоял на том, что далеко ходить не нужно; сам Женя тоже давно решил, что узость темы вынудит обойтись без экспериментов. Поставить что-то классическое будет красивым жестом, к тому же, гарантированно устроит организаторов, мнение которых в этом году имеет большее значение, чем в предыдущем.       Они созвонились только к ночи, слегка за десять. Марк слушал пересказ его программы с интересом, расплывающийся в пикселях видеосвязи, кивал часто, соглашаясь и понимая. Что-то уточнял, на чем-то останавливался, представляя. Признавался, что тоже думал о чем-то памятном и лиричном, но в последний момент Илья принес кое-что интереснее – отказаться было просто невозможно.       Женя выслушивал идею его номера с открытым ртом и застывшей возле него ложкой.       – Я всегда считал тебя немного сумасшедшим, но чтобы настолько?       Знал ведь сам прекрасно, как работает судейство, а ещё лучше знал, чем чревато искусство без рамок. Рисковал ведь – и победой, и работой, и репутацией. И всё равно согласился, загорелся, с предвкушением теперь описывал.       – Я же «художник», – он с иронией посгибал два пальца, – Это всё вывернуть можно в любую сторону, и эта тема с цветами – лишь одна из множества граней. Просто представь, какой это будет контраст, как это будет громко и совсем не в лоб?       Женя только мотал головой отрицательно, без всякого одобрения отводя взгляд. Ему маркова смелость конечно нравилась очень, за неё и полюбил ведь тогда, когда ему сделать всё и сразу было намного проще, чем сказать. А делал он отчаянно и не боясь совсем, будто и не ставил ничего на кон, хотя сам каждый раз рисковал и признавался впоследствии, что коленки-то от нервов подрагивали. Поцеловал он так его впервые, в объятия сгреб, кольцо-печатку с гравировкой молча отдал, всё разом вываливая и ни звука не произнося.       И тему смелости в других аспектах жизни они обсуждали часто, в чем-то сходились, в чем-то друг друга не понимали. Одно было ясно, Марк себя выедал постоянно, мучился откровенно и множество решений хотел принимать не так, как приходилось. Высказывал потом Жене всё, что накапливалось, душу изливал, в выражениях не стесняясь, а сообщения эти в телеграме они оба потом удаляли, потому что страх и понимание рисков никуда не уходили.       – Три цвета, может ещё какой-нибудь. Почему они? Цветовая теория, два противоположных по цветовому кругу, яркие, это же, прежде всего, просто картина. А красный в конце – цвет экспрессии, цвет эмоции, самый сильный цвет. Для яркого финала, не более, – он продолжал успокаивать то ли Женю, то ли себя самого, – Это ты напридумывал всякого, а у нормальных людей и близко таких мыслей не появится. Это история про теряющего рассудок художника, про загнанного творца. В конце концов, в этом есть и простая, понятная борьба с самим собой, знаешь, без подтекстов и с кучей подтекстов.       – Тебе скучно жить стало, давно говном не поливали, – улыбка далась с трудом, – Не, Марк, не подумай, я отговаривать не буду. Тебе с Ильей решать в любом случае, да и если начнется что-то, ребята с федерацией заступятся наверняка. Просто я не знаю, больше в этом смелости или безрассудства. Поставил бы как обычную показалку, а не шёл ва-банк на «Русском вызове».       Марк молчал по ту сторону экрана, голову на поджатое колено положив. Думал сложно, смотря куда-то за камеру.       – Наверное, если я этого не сделаю – буду всю жизнь жалеть. А если сделаю и что-то случится, то что уж? Чему быть, того не миновать. Мы с тобой и так каждый день в этом варимся, каждый день одно и то же, одни и те же мысли, одно и то же чувство запертости, – голос стал резче, он посмотрел в камеру, – Ну не могу больше. Правда не могу. Ты же понимаешь.       Последнее – утвердительно, но Женя чувствовал кожей вопрос. Знал, что ответ ему нужен, потому что метался сам, искал тот кивок, который даст понять, что он всё это видит и чувствует не один.       – Понимаю, – на выдохе, – Но ещё один цвет добавьте обязательно. Ты мне здесь нужен, а не в местах отдаленных.       – Какой? – Марк подуспокоился, кажется, бодрее продолжил, – Давай, от тебя деталь будет. Хорошо зеленый бы вписался, но он там и так будет, если я мазать начну, можно…       – А можно меня в твои перформансы не вмазывать? – перебил с улыбкой, шутя. Задумавшись и опустив глаза, Женя подергал себя за ткань сиреневой домашней футболки. – Вот этот давай.       Марк как обычно приехал на пару дней раньше, минуя отели, сразу вызывая такси на выученный адрес. Светлана Владимировна вопросов уже не задавала – знала только, куда он едет и где его искать в случае чего, но не уточняла, с кем именно тот в Питере ночует. А может и знала давно, но притворялась, чтобы избежать ненужных разговоров и волнений.       Они встретились уставшие совсем, едва живые – репетировали в тот день сильно дольше обычного, закатывали мелкие огрехи без перерывов, собирали всё в цельную картину. Времени на подготовку осталось совсем немного, и если сегодня от репетиций пришлось оторваться из-за перелета, то завтра обоих ждал увлекательный аттракцион в виде бессрочной работы на льду, пока все участвующие в постановке не сойдутся во мнении, что прогресс удовлетворительный.       Марк задумчиво крутил в руках случайную плюшевую игрушку, всё ниже сползая спиной по спинке кровати. Доказать пытался, что выступать в первом отделении лучше, ведь и посмотришь на всех почти, и посидишь с ребятами, поболтаешь. Он бы сам так предпочел, чем трястись два часа и пропустить все номера.       Женя на него поглядывал исподлобья – лукавил ведь как будто, но на лице – чистая искренность и невинность. В чем-то он согласен был, но при этом додумывал принципы распределения и начинал сомневаться в собственной программе. Хотя на прогоне сегодня выглядело живо, ребята оценили – в полном виде должно быть ещё лучше.       Женин вопрос о готовности номера Марка не смутил совсем, тот закивал уверенно, мол, да – завтра будет смотреть эксклюзивно, оценивать, насколько это провокация. Хвастался, что Светлана Владимировна даже перестала уговаривать краски поменять, продавил всё-таки – он улыбался заговорщически, хитро, как умел. Женя перед ним таким слабел совсем, и всё самообладание в кулак собирал, чтобы не затянуть разговор перед сном во что-то, что вынудит их опять мучиться от недосыпа на репетициях.       На генеральный прогон следующим утром он поехал первым, борясь со страшной завистью к Марку, продолжавшему мирно сопеть в подушку. Ему вставать можно было на пару часов позже, и он, хитрый лис, проснувшись от жениного копошения рано утром, только и делал, что рассказывал, как ему хорошо в кровати и как приятно будет досыпать. Женя на такое давно по-настоящему не злился, вряд ли он на Марка мог злиться вообще, но для вида стрелял угрожающими взглядами и обещаниями придушить кое-кого его же подушкой.       Подготовка в этом году шла куда спокойнее – то ли из-за того, что концепция турнира не стала новой, то ли из-за общей расслабленности в преддверии последнего старта, царящей в Юбилейном.       После собственных тренировок Женя уезжать на перерыв не стал, тихо засел на трибунах – пользовался возможностью подсмотреть за другими и дождаться репетиции Марка, что как раз должен был подъехать после обеда. Тот, в свою очередь, выходя на лед после долгого разговора с Авербухом, почти сразу выцепил светлую макушку под капюшоном на верхних рядах и приветливо помахал, будто видел его последний раз на кубке Первого, а не утром в общей постели.       И говоря о том, что программа Жене понравится, Марк не ошибался ни капли. Показательные у него всегда на разрыв, и здесь эту убийственную хореографию, на которой залипать всегда хотелось, кажется, попытались возвести в абсолют. И непонятно даже, в чём тут магия – настроение или день с нужной ноги, постановщик, с которым работается легко или удачная музыка, но за каждым прогоном он наблюдал безотрывно, борясь с желанием отматывать время назад на пару секунд и раз за разом пересматривать одни и те же движения.       – Мне кажется, дело всё-таки в идее, – Марк переводил дух возле него на трибунах, развалившись в соседнем кресле, – Я знаю, зачем катаю и что в это вкладываю, и есть ощущение, что здесь меня больше, чем в любой сезонной короткой или произволке.       – Загнанный творец? – Женя смотрел на него, взмокшего и раскрасневшегося, борясь с желанием убрать со лба влажные прядки.       – Художник, теряющий рассудок, – едва заметно стукнувшись носком кроссовка об носок жениного, – Парты тебе привезли, кстати?       Им оставалось только переждать подсъемы, пережить второй генеральный прогон и можно было ехать домой – настраиваться.       Женя с ледового уехал раньше, не досматривая чистовой прокат Марка после нескольких часов накатывания – знал, что там и так всё будет хорошо, да и в целях конспирации необходимо разделяться. Он на него завтра посмотрит внимательно, где всё закончено будет, с реакцией зрителей, а сейчас лучше закажет на ужин что-нибудь из любимого и ещё пару десятков раз прокрутит собственную программу в голове; зная, как принципиально относятся к мельчайшим деталям и Марк, и Илья, можно было ложиться спать, не дожидаясь глубокой ночи, когда тот вернется полумертвым и полуспящим, но отработавшим всё, что нужно было отработать.       Так и случилось – Женя проснулся посреди ночи от того, как прогнулся матрас, почувствовал знакомый запах геля для душа и зубной пасты. Спросил только, который час, и на едва разборчивое «что-то к трем» тихо выругался.       По утрам в дни турниров, если вдруг доводилось проводить их вместе, они разговаривали совсем мало. Копили силы, собирались с мыслями, переходили на свой собственный язык жестов. Едва заметно касались вместо дежурного «доброе утро», смотрели подолгу, когда взгляды пересекались, тыльной стороной кистей сталкивались, идя куда-то, если вокруг людей полно. Только тогда, когда задачи на старте будут выполнены, неважно, плохо или хорошо, пустятся в долгие обсуждения всего, что накопилось, перескакивая с темы на тему, смеясь громко или тихо признаваясь в собственных поражениях.       «Вызов», конечно, так сильно не волновал – они даже успели проехаться по организаторам, быстро читая новости за завтраком (этим грешил только Марк, а Женя был рад, что имеет информатора под боком), ещё раз обсудили, не стоит ли в «Эйфории» сделать шаг назад. Женя снова уезжал в Юбилейный первым, но Марк отставал от него всего на пару минут, чтобы приехать на разных машинах и не столкнуться с лишними глазами на парковке. Даже зная, что они разминулись минут на тридцать, всё равно писал глупое «хорошего дня и удачи!» в чате в телеграме, будто не говорил всё то же самое объятиями только что и не скажет снова, догоняя Женю в раздевалке.       Последние минуты тянулись немыслимо долго, а каждое слово, звучащее из зала, будто слышалось по слогам. Выходить после Сони волнительно – она ещё катала, но Женя за время прогонов её программу почти выучил. Знал, что настрой создастся нужный, вот только страх недожать нарастал. С лирикой он справлялся всегда неплохо, ни в чем почти не сомневался, только всё равно с выхода на лёд глаз не сводил, плечи не расслаблял, будто готовясь к прыжку. Алексей Николаевич уже ушел к борту, оставив его в ожидании, стюард рядом выглядывал куда-то, ожидая команду для Семененко.       Рука на плечо легла неожиданно, но даже оборачиваться не нужно было, чтобы узнать, кто подошел – только Марк так сжимал и поглаживал, настраивая. Он кофту «вызова» на лонгслив надел, зная, что от жары умереть можно будет, если сразу на свитер в три слоя. Смотрел туда же, куда и Женя, но гораздо спокойнее, увереннее.       – «Спросите вы у тишины», – голос непривычно серьезный и холодный, – «Над ширью пашен и полей, и у берез и тополей».       Женя в ответ его руку коротко накрыл своей – безмолвный знак того, что услышал, помогло; строки в голове продолжались сами, Марк их проговаривал раньше очень часто. Сквозь тонкую ткань рубашки кожей чувствовался холод от сразу же ушедшей ладони. Марк отплыл куда-то за спину, теряясь среди снующих туда-сюда спортсменов в одинаковых кофтах. И когда стюард кивнул, сказав что-то невнятное, а над ареной прозвучало женино имя, в голове остался только один образ – тот, который он должен был показать.       В этот раз будто яснее ощущалось, как много тяжести скопилось вокруг. Зал был спокойнее, номера, в большинстве своем, уходили в минор. Марк бы точно пошутил про «русскую тоску» и рассказал бы кучу фактов про неё, обязательно с примерами, но сейчас в голове продолжали звучать «Журавли», перья с рукавов развевались – ему эта идея нравилась очень, Женя жалел даже, что раскрывал их только в самом конце.       Всё прошло гладко. Он знал, что справился, знал, что показал то, что хотел. Он не приезжал побеждать – хватило стартов в этом сезоне, чтобы доказать всё и всем. Шоу – не всецело его стихия, и он просто сделал свою работу так, как должен был, выложившись по полной.       Выслушал судей, откивал положенное, даже сказал то, чего от него ждали, хотя дыхание сбитое путало речь. И вышел в закулисье на выдохе, зная, что до второго отделения может перевести дух. Теперь его соревновательный сезон окончен.       С Марком они встретились в грим-руме, хотя тот и выходил ко льду смотреть на остальные прокаты – и на Женин в особенности; сейчас он сложно смотрел в телефон, и, увидев подошедшего, сразу засиял.       – Красиво, – улыбался довольно, руку протягивал, чтобы пожать с хлопком, но подержать их сцепленными чуть дольше, чем это принято. Приобнял привычно, ладонь прижимая к ещё напряженной спине. Дима, сидящий рядом, тоже что-то сказал хорошее, но Женя бы сейчас уже не вспомнил, что именно. Просто знал, что сказал «спасибо», но сам в этот момент слушал Марка, говорящего с ним одними глазами.       К началу второго отделения Женя действительно расслабился, вышел к трибунам участников, наблюдая за всеми выступающими, но по-настоящему предвкушая только один номер. Догадывался, что с репетициями сегодняшний прокат не сравнится, и, сделав яркость экрана минимальной, то и дело открывал фотографию с порядком выступлений. Догадывался, что тот сейчас трясется от нервов – он даже слишком серьезно относился к сегодняшнему турниру. И когда Максим объявил имя Марка, когда тот выехал из декораций в образе, уже ушедший в себя, стало ясно сразу – у него всё получится высказать.       Он видел сомнение, поставленное по музыке, но всё равно сквозящее через скованные руки по-настоящему, искренне. Секундное смятение, резкие мазки – отыгрыш по акцентам.       Женя, быть может, хотел бы его поддерживать активно, но даже рукой пошевелить не получалось, когда всё внимание пучком собиралось на фигуре, с бешеной скоростью разрезающей воздух.       Да, он на репетициях отдавался совсем не так, как катал перед публикой. И вне зависимости от того, как это видели люди, Женя знал, что с лезвий его едва ли не летят искры – от того накопившегося за годы напряжения, что он сбрасывал в лёд. Перед прыжками хотелось зажмуриться – еще вчера видел, как тот по многу раз напрыгивал тройные, проверяя, не завалит ли его свитер, – но выглядело это чертовски эффектно, с приземлением, попадающим четче, чем просто в такт.       Во всей этой программе было слишком много Марка – его мыслей, его отыгрышей, его любимой хореографии на грани и постоянного набора скорости. В этом была та самая маркова контрастность – этого номера с предшествующими, этого объемного костюма с очертаниями фигуры, проглядывающей на прыжках от задирающегося верха, этого безумия в исполнении и полной трезвости и решимости в глазах, когда красная краска легла поверх синей, желтой и той самой сиреневой.       Эта концовка перед глазами запечаталась – и как не боялся вывозиться весь – вращение, жест, прочитанный сам собой, и рука в красной краске со взглядом наверх. Он себя всего отдал опять. Опять всё сказал. В своей манере, далеко совсем от того, как это сделали бы другие. И Женя соврал бы, если б сказал, что не гордился им сейчас.       Убежал он уже через номер – нужно было идти за коньками, да и интерес к оставшимся выступлениям, если говорить честно, не перевешивал перспективу встречи в раздевалке. Там – гуща событий, суета и вопросы «куда нам сейчас?», но в этом есть и свои плюсы. Женя смеется, видя Марка вымотанного, но довольного, вытирающего руки десятой влажной салфеткой – рядом лежала небольшая горка уже испачканных. У него в глазах умиротворение полное – он сделал всё, что хотел, и пока что за ним не приехали. Да и вряд ли приедут, если так посудить, но Женя всё равно готов с задором строить баррикады у входной двери.       Они обнимаются опять, Марк на него опирается устало, вжимаясь лбом в плечо по привычке. Друг друга поздравляют скомкано, больше формально. По-настоящему отпразднуют вечером, когда можно будет время вместе провести наконец, и утром, когда рано вставать необязательно – возвращается Марк только через несколько дней, до этого – заслуженные выходные.       Вышли из раздевалки раньше остальных, говоря параллельно ерунду про выдуманную краску на шее – мол, смыть-то надо перед награждением, «Жень, будь другом, помоги». Смывать, естественно, было нечего, зато желание постоять в тишине уборной друг напротив друга, глупо смеясь со своих же отмазок, было сильнее здравого смысла. И непонятно даже, нужны ли кому-то эти отмазки, ведь к их «с Тамарой ходим парой» уже давно привыкли абсолютно все.       Досматривали последние номера, что успели, тоже вдвоем, плечом к плечу прижавшись. Переглядывались иногда, на что-то друг другу без слов намекая, смеялись, комментируя в один голос.       Награждение тоже шло своим чередом, с ожидаемыми итогами и всеобщей неразберихой. Женя только смотрел гордо, как Марк ехал за своими наградами – заслужил, пусть и не понял никто толком, сколько смыслов и подсмыслов он в этот номер вложил.       Даже сам выехал за призом, хотя и думал сразу, как удивительно быть отмеченным за костюм в белой рубашке, пусть и с перьями; он точно что-то дома услышит по этому поводу, вроде «я же говорил, что твои белые рубашки – это нечто». Круг почета тоже на автомате, привычно, отработанно.       Традиционные фото с «вызова» – со всеми, до кого получилось дотянуться и только вдвоем. Светлана Владимировна загадочно улыбалась, делая снимок, явно что-то подозревала, а Женя просто по-свойски сжимал его талию, уже ни о чем не переживая. Сейчас не было смысла рваться друг к другу через всю арену, распихивая по ходу толпы ни в чем не виновных фигуристов – не было смысла рваться, если в конце дня они так или иначе будут вдвоем и уже никуда не денутся.       Вернее, денутся, конечно – через несколько дней, когда опять нужно будет прощаться на неопределенный срок. Но до этого момента можно забыть о существовании времени и обо всех заботах, видеть впереди только перспективу отдыха и друг друга, своего маленького островка свободы и безмятежности.       Они выезжали по отдельности как всегда. Женя ждал такси в окружении приятной расслабленности остальных ребят-участников, Марк ждал Диму Алиева, обещавшего подвезти его зачем-то; тот их переглядки не заметил, зато обрадовался, когда услышал согласие – только в пути станет понятно, что ему посоветоваться надо было по собственной первой песне, так что отказаться было бы настоящим грехом.       Женя и Марк расходились в полном молчании друг для друга, потому что устали, потому что сказали, в целом, почти всё, что хотели, и потому что всё, что ещё хотелось сказать, вслух произносить здесь было нельзя.       Впрочем, нигде было нельзя. Только дома, лениво растягиваясь по кровати и рассуждая о справедливости и несправедливости, свободе и несвободе, тоске и комедии, мире и войне.       Марк, едва ли отвлекаясь от разговора, выложил фото наград с благодарностями, обещая расписать всё подробнее завтра; сейчас не хватало сил собрать мысли в кучу, к тому же, стоило сразу решить, что делать с огромным холстом, ждущим своего часа в Юбилейном.       – Если бы я был в жюри, то был бы самым предвзятым. Как та, забыл фамилию, отдал бы сразу все статуэтки и трижды по три балла. «Я так решил, ни про какие правила не знаю, победитель – вот», – Женя смешно ткнул пальцем в маркову грудь, слыша, как тот прыснул от смеха.       – Знаешь, есть, конечно, к чему придраться, но я чувствую себя сейчас прям счастливым, – он перевернулся на бок, оказываясь сразу лицом к лицу, – Спасибо, что поддержал. Наверное, если бы ты сказал, что это перебор, то я бы бросил эту идею.       – Значит ли это, что если в дверь посреди ночи позвонят, то вина на мне? – Женя смеялся тихо, Марк тоже заулыбался, склоняя голову и подаваясь вперед, но прерываясь от удивленного голоса: – У тебя волосы в краске до сих пор, ты видел? Стоп, она что, не сохнет что ли? Бля-я, наволочка… Ты новую мне повезешь, у меня постельного и так три комплекта всего, а тут ещё…       – С меня новое постельное и всё, что попросишь, только не ворчи, – тот перебил его полушепотом, не сдерживаясь, прижимаясь лбом ко лбу.       – Всё, что попрошу? – голос у Жени изменился сразу, вместо искреннего недовольства засквозил игривостью, – Прям всё?       – Всё, что угодно, если это не опасно для жизни и не публичный позор, – он щурился в ответ, накрывая женину руку своей, – Хотя после сегодняшнего дня меня первое уже не пугает.       – Костюм же ты с собой забрал? – вопрос, заданный после небольшой паузы, прозвучал неожиданно. Марк кивнул только, выгибая бровь вопросительно. – Наденешь? Хочу ещё раз посмотреть.       – Понял, понял, – по-кошачьи прикрыл лицо свободной ладонью, но по ухмылке видно было, как сам доволен жениным намеком, – Но два условия. Во-первых, ты тоже надеваешь свою охренительную рубашку, а во-вторых, мы делаем это завтра. Я ноги не чувствую, пожалей.       Женя не сдержал улыбку.       У него понятие «завтра» – растяжимое, в голове бардак вечный, мысли от одной к другой скачут, а сам несется куда-то постоянно, до конца не понимая, куда. У него полюса иногда местами меняются, эмоции между собой мешаются, жесты один на другой накладываются.       Он словом «завтра» всех вокруг обманывал чаще, чем выходил из дома, и Женя знал это прекрасно, но не переживал – имеет полное право не выпускать его из объятий в ближайшие сутки, разделяя отходняк после турниров на двоих.       И если Марк многим мог наврать про свое «завтра», то тут у него шансов не будет, как и времени на то, чтобы в своих социальных сетях писать обещанные посты.       Женя это «завтра» забрал себе уже, и возвращать не планировал.