Нуммулит

Студенту на задней парте полагается смотреть в окно. Это нормально. Не вызывает вопросов. Эрих бесконечно втыкал бы в очертания главного корпуса, размытые туманом, но в группе был один человек, у которого всегда находились вопросы. Тимур, его сосед по общаге, помахал рукой девчонкам, убегающим на перемену, и развернулся к Эриху. — Ну что, Андрюх, как там твоё эссе по культурософии? — Вот думаю, о чём писать, — ответил Эрих, утягивая из-под локтя Тимура черновую тетрадь. На странице, зачирканной набросками кубов, античных колонн и ещё некоторых предметов, можно было заметить обрывки мучений студента над темой. Тимур заметил. — Сдавать послезавтра, а ты ещё тему мурыжишь? Ну даёшь. «Влияние корпоративной культуры на разнообразие городского ландшафта» — не, друг, это вычёркивай сразу, от нас не реферат требуется, а сочинение. Эмоциональный анализ, как Сидоровна называет! Так, а ну — «Старинная и новейшая половины Главного корпуса как соприкосновение эпох»? Да ёшкин ты блин! Эрих не понял возгласа и стал на всякий случай объясняться: — Я хотел показать, как сочетание античных форм и минимализма современной архитектуры контрастирует, словно… Ну… «Две части разорванной души, не подходящие друг другу, словно чужие» — он не сказал этих слов. Нельзя. Заменил другими: — Некий симбиотический организм, наподобие рака-отшельника с актинией на панцире. Эти раки обитают в чужих опустевших ракушках, знаешь? — Прекрасно, чел, превосходно, — Тимур хлопнул в ладоши, — только я уже половину эссе написал примерно об этом же. — Великие умы мыслят одинаково, — кисло сказал Эрих. Он уставился на чернильные линии. Те плясали, не желая складываться в буквы и формы. Паршиво. Скорее бы в общагу, подремать. — Зачем вообще нам такой дебильный предмет, — сказал он жалостно. Ныть об иррациональности учебной программы было социально приемлемо. — Ну, а что ты хотел бы? Спецкурс по адгезии? — Без шуток, его. Специальность-то какая? Строительное материаловедение. Нам просто забивают часы непонятно чем, создают какие-то бредовые дисциплины, чтобы покормились преподы. Адгезию я кайфую изучать, как и фактуры с текстурами… — Ага, я заметил. Прекрасно помню, как только заселился в общагу и сразу получил лекцию о примесях слюды в штукатурке здания от незнакомого дрища, с которым в итоге имею счастье делить кров уже второй год. — Вот-вот, — Эрих привычно пропустил «дрища» мимо ушей. — Когда мне интересно, я занимаюсь. А культурософия, эти их странные цветные схемы, уровни восприятия — меня как головой в вату окунает. Не знаю, почему, но думаю, что из-за патологической бесполезности предмета. Он осекся, поймав себя на своей характерной речи. Таким лексиконом Эрих говорил сам с собой, мысленно. Студент второсортной специальности должен беседовать в ином стиле — проще, мусорнее… Но приятель давно притёрся к таким обмолвкам, к счастью, вот и теперь не заметил. — Хорошо, — махнул рукой Тимур, — прав во всём. Субъективно, но всё же. Ну что, давай тогда спросим Призрака? — Кого-чего? — обалдел Эрих. — Да ладно тебе, чего шугаешься? К нему кто только не ходит, это совсем не страшно. — Я не знаю о чем ты, — сказал Эрих. Тимур пристально на него посмотрел черными глазами исподлобья. Лоб у него был выпуклый, брови косматые, получилось эффектно. — Андрюха, ты на втором курсе уже. Что простительно быку, то не приличествует Юпитеру. Хватит сидеть затворником! Ты — полноправный студент, когда начнёшь прожигать беззаботную молодость в тусовках и всё такое? Все на потоке уже в курсе про Призрака! «Я — полноправный студент», — сказал себе Эрих, как в стену. Стена звалась Андрюхой. На неё налипали слоями штукатурки все те мнения и обязанности, которыми швырялся внешний мир. — С народом надо общаться, — наставительно сказал Тимур. — Идём сейчас, пока преподы в столовке. Эй, куда ты опять завтыкал? Иногда куски штукатурки отваливались, оставляя безликий и беспомощный провал — это тревожило Эриха по-настоящему: он не знал решения. Была ли проблема в адгезии стены или самой штукатурки? Он ощупывал поверхность, иногда та крошилась от повышенного внимания, как от неаккуратного тычка. Он искал для стены новых материалов. Затеи Тимура их поставляли. Личное нежелание Эриха ввязываться во что-либо, помимо учёбы и сна, приходилось подавлять. — Ну, го, — сказал Эрих, встал и смахнул конспект и черновую тетрадь в рюкзак. — Показывай свою легенду. Корпуса архитектурного института достраивали и перестраивали десятки раз за полторы сотни лет. На осколках первого из них, с классическими колоннами и сводчатыми потолками, нарос куб из чёрного гранита. Это был корпус элиты, проектировщиков и дизайнеров высоток, чья работа велась на стыке живого и неживого. Там после пар черчения бежали на занятия по экологии и ботанике. Единственными растениямм внутри и снаружи зданий других корпусов, насколько Эрих знал, были «тёщиными языками» — выносливые вощёные листья-лезвия, они превращали коридоры в безводные подобия аквариумов. На листьях копилась пыль. По такому коридору сейчас шли они с Тимуром. Тот рассказывал про Призрака: «Добродушная штука, приятно с ним поболтать. Знает он просто дофига всего. Такой типа старший брат, а может и сестра, голос там искажён довольно сильно…». Эрих настолько не понимал, о чём речь, что понимающе кивал — всегда прокатывало. Его больше интересовало само здание вокруг. Корпус был, конечно, не тот элитный — материаловеды и прочая обслуга господ архитекторов учились в аудиториях прошлого века. Длинные помещения с узкими окнами, снаружи всё смотрелось как опоясанный много раз бетонный мавзолей, соединённый переходами и навесными галереями с отдельными небольшими помещениями: кафедра химии, кафедра охраны труда, отделение историографии и прочие загадочные уголки с минимальным финансированием. Эрих отменил краем взгляда затёртую надпись на полосе бурой плитки вдоль глухой стены: Псиоников рот е- — Согласен, — сказал Эрих, показывая на надпись. Ему даже не жаль было подпорченной рельефной глазури на плитке. Тимур покосился, но только пожал плечами: — Я новости не смотрю, есть о чём париться без того. Террористы были всегда, но как-то же люди выжили. Так, это у нас зал самоподготовки — сюда, Андрюх, слышишь? В этой части университета Эрих не бывал ещё ни разу, хотя переделанным читальным залом разрешалось пользоваться всем студентам, способным не шуметь. Но в общажной комнате Эриха и так было тихо — Тимур сматывался до позднего вечера, а уж когда под самый комендантский час возвращался, то начинал терзать аккорды. Задания он готовил между парами или на них самих, одновременно успевая писать конспекты. — Быстренько, пока библиотекарша не смотрит, — шепнул Тимур и мелкой трусцой шмыгнул между рядов широких деревянных столов. Ни библиотекарша за дальней стойкой, ни редкие старшекурсники, сгорбленные над чертежами, не обращали на них внимания. Эрих пошёл следом, к стеклянной двери, из-за которой лился приглушённый свет, окрашенный голубым из-за цвета стен и лестниц за ней. Пожарный выход. Два пролёта, нещадно выкрашенных в голубой — и они в молочном коробе вестибюля. Эрих рефлекторно потёр глаза — тут были мутные, как дневной сон, окна. — А чего мы прячемся? — спросил он, с трудом закрыв за собой старую дверь с лестницы — Ты же говорил, про Призрака все знают. Тимур почти не смутился: — Я утрировал. Естественно, не все, тут бы иначе очереди строились, а потом нагрянули бы военные или ещё кто покруче. Ну, много кто просто не верит или забивает, их и не переубеждают, — продолжал он, возясь над навесным замком в дверях. Щёлкнуло. — Чем это ты его? — Машкиной шпилькой… Ну как? Эрих вышел наружу и выдохнул только: — Прикольно… Потому что на стене напротив, покрытой грубой, осязаемой на взгляд смесью цемента и гальки, сохранился фрагмент мозаики. Смальта, по сути концентрированное стекло, вручную колотая, поблескивала на мартовском солнце беспорядочно, как живая. Так листья на молодом деревце повернуты всякими углами. Листья тут, кстати, тоже были. Двор оказался настолько заброшен, что из-под плит пробивались топольки и кустарник. «Неудивительно, — подумал Эрих, — сплошной песок поверх арматуры, связности никакой». Он наклонился к белому пятнышку в раскрошенной бетонной вафле. — Ракушка, — сказал он вслух с удивлением. Раковина крошечного моллюска, твёрдая, с розовым отливом. Такая, как в его снах, только маленькая совсем. Внутри у себя, где-то далеко от маски по имени Андрюха, он часто находил большие раковины, из них текла гулкая пустота. Он не любил их — просто они всегда плавали на грани его сознания, пока Эриха не уносило из яви в сон окончательно. Там они, тонкостенные, оказывались не такими уж мертвыми — на желтоватых или заряных поверхностях Эрих иногда замечал невинный блеск перламутра. — Эй, васё, ты так перерыв проспишь. — Тимур говорил непривычно нервно. — Куда завтыкал опять? Пошли. — Прикидываю, сколько ангелов поместится на острие моего сознания, — пробурчал Эрих так, чтоб слов было не разобрать. Следом за своим провожатым он вошёл в дверь под мозаичным панно, в затхлость сырого дерева, в темноту. Глаза привыкли скоро. В кучах строительного мусора и досок лежали старые подрамники и сломанные мольберты. Вот, значит, что за помещение: здесь располагались мастерские для занятий нецифровой живописью и рисунком — в те времена, когда оба направления ещё входили в подготовку архитекторов. У противоположной стены виделся голубой огонёк. Эрих попытался разглядеть, на чём он держится, но ничего не увидел. Голограмма? — Не подходи, он ругается, — предупредил Тимур шепотом и сказал громко: — Призрак, ты тут? Не прошло и пары секунд, как со стороны голубого пламени донеслось: — Куда я денусь-то. Ну что, рассказывайте с чем пришли, вы двое. — Вообще-то только один, — уточнил Тимур, — я пойду пока на стрёме постою, давай не тормози, Андрюха, спрашивай. — Да, задавай свой вопрос, Андрюха, — сказал Призрак и протяжно зевнул. — Чем смогу, помогу. Депрессия небось заела? Какой-то ты, парень, бледный. Эриху захотелось свалить отсюда подальше до такой степени, что периферия зрения выцвела. Скучающее нечто лезло к нему в душу, да ещё так походя. Неприятно. Спросить и свалить. — Не знаю, какую тему выбрать для эссе по культурософии. Поставлена задача — описать эмоциональное воздействие архитектурных или строительных элементов, ансамблей или средств в рамках контекста, заданного темой. Пожалуйста, предложите мне тему. — У, какой ты формальный, — протянул Призрак. — У тебя сейчас, по-моему, остатки сил в эту ахинею ушли, боюсь, как бы ты не отключился. Сквозь края взгляда Эриха просвечивал морской штиль. Смотреть в одну точку. Дослушать, и можно будет смыться. Призрак зашуршал и вдруг заговорил немного другим голосом: — Творить возможно только лишь о том, что из души твоей исходит. Ищи, в чем суть твоего пребывания здесь. Эриха обожгло этими словами так, что реальность словно подёрнулась дымом. Не думать об этом. Выбросить. Забыть о том, что он понятия не имеет, какими силами поступил, как сдал черчение с рисованием и где научился им. Может, конкурс на него специальность был очень низким — но всё равно. Вопросы, а ответы на них канули в муть. — Ищи, что придаёт тебе сил в твоих трудах по специальности, — мурлыкал Призрак, — что зажигает в тебе свет, будто два провода сомкнулись вместе. Вот эта смыкающая сила должна стать темой твоего эссе, тогда напишешь ты его на крыльях вдохновения. — Хо… Хорошо, благодарю вас, — сказал Эрих заученные слова вежливости, крутнулся вокруг своей оси, сшиб дощечку с кучи мусора, ударился щиколоткой о кирпич и кинулся прочь. Только вбив в проём тугую дверь у себя за спиной, Эрих понял, что не рассмотрел мозаику над входом в мастерские. — Ну как? — спросил Тимур. — Бред, — равнодушно ответил Эрих. — Несли какую-то муру, я ничего толком не запомнил. Лучше бы спросил у чат-жпт. — Да брось! Где ты ещё видел голограмму с таким качеством речи? — Думаешь, это ИИ? — А что же? Полюбому в том хламе где-то прячется сервачок-малинка. — Я считаю, это какая-нибудь псионическая штука, — признался Эрих. Тимур вдруг нервно передёрнул плечами и стал прыгать через ступеньку. — Голограмма мерцала бы мелко. У меня от них болит голова даже, — продолжал Эрих. — Да блин, хватит, — оборвал его Тимур, не оборачиваясь, и рывком распахнул дверь на лестничной площадке. Вышел и тут же затрещал уже в обычной манере: — О, мы свой этаж пропустили… Ладно, идём сюдой. Так на самом деле даже быстрее, сейчас увидишь, просто мне впадлу было подыматься, но пора торопиться уже… Эрих не слушал. Он узнал этаж — здесь был актовый зал, в котором проводили унылый посвят на первом курсе. Кроме зала, тут не расположили почти ничего — широкий холл вместо перепутий коридоров и кабинетов, облегчённая конструкция для верхнего этажа. Действительно, тут быстрее получится пробежаться до противоположного крыла, где у них шли занятия. А ещё… На этом этаже, стоя в ожидании открытия актового зала, в один из первых дней после незапомнившегося поступления, он впервые осознал себя. Проснулся. Высунул антеннулы. Потому что здесь находилась Она. Керамические плиты, глазурь, зеленоватый отлив купороса. — Эрика, — проговорил он, подходя к барельефу. Свет из панорамного окна падал на Её глиняное лицо, отчего оживала лёгкая улыбка, а сонные веки, казалось, приоткрываются в лукавом прищуре. — Хм? Не, Андрюх. Это барельеф Флоры, римской богини, — возразил подошедший Тимур. — Эрика, — уверенно сказал обитатель тюрьмы, называемой «Андрюха». — Да нет, смотри, вот табличка… Твою ж! Звонок! Бежим, меня Степанов сожрёт, у меня там два прогула подряд уже! Да быстрее же, Андрюха, ну! От окрика что-то схлопнулось позади лица. Андрюха послушно побежал. Он не очень понимал, почему они опаздывают и как их занесло на верхний этаж. Спрашивать у товарища было бы странно. Лишь бы тот ничего спрашивать не стал. К счастью, уже распахивая дверь аудитории, Тимур подмигнул: — А нормально так развеяли серые будни? — Ага, — согласился Андрюха. Он очень смутно понимал, о чём речь, просто знал, что «ага» работает безотказно. Вообще Андрюху интересовали только три вещи: жрать, спать и не вылететь на сессии, а для последнего надо было держаться ушлого соседа по комнате. Иногда он задавался вопросом, почему в его «жрать» входит мерзкий горький лимонад со вкусом морской воды, пытался перестать его покупать, но потом снова обнаруживал, что на автомате притащил из магазина в комнату пару бутылок. Не интересовало его также и то, что ни единого года своего прошлого до поступления в архитектурный он не помнил.