Аватара. снисхождение

      Иногда, когда Софи сидела на подоконнике — ужасно хрупкая в своей мраморной красоте — взмахивала запястьями, которые без труда можно уместить между большим и указательным, мне становилось за нее страшно — слишком напоминала она в тот момент статуэтку, которую можно сломать одним неосторожным движением, и я не двигался — дышал, но продолжал задыхаться, открывал блокнот и рисовал ее — на подоконнике со стеклянными глазами, через них, если внимательно присмотреться, можно было увидеть кольца Сатурна и марсианские экспрессы — на них всегда уходило больше всего времени — а потом желтые золотые нити волос и руки, эти руки — все в чернилах, пальцы стертые об гитарные струны, сжимающие ручку до побелевших суставов; а потом увлечься и увидеть, что подоконник под грифелем карандаша переплетается гнилыми ветками игдрассиля, растет вверх, бросить карандаш вместе с блокнотом, отскочить, испугаться снова, поднять, обнаружить обычный набросок, выдохнуть, поймать непонимающий взгляд, успокоиться — все на своих местах.