***
Воланд изначально не мог найти объяснения тому, почему его так сильно тянуло сюда, в эту, закрытую от чужих глаз, но так пытавшуюся казаться доброй страну, едва вставшую на ноги. Он был здесь, когда не было Союза, когда не было большевиков и невероятной ненависти к интеллигенции, когда люди могли верить в того, в кого считали нужным. Некоторые верили в Воланда. В его темные силы, в его способности, которые были почти схожи с возможностями Бога, Аллаха и всего остального легиона высших существ. Мужчина за славой никогда не гнался, она сама остервенело наступала на пятки, дышала в спину, пока полностью не поглотила Воланда, окутав деньгами, роскошью и вычурной жизнью. Тогда Воланд завел себе помощников: с виду странные, пышущие безумием — именно эти люди полностью завершали всю картину мира в голове темного мага. Именно в их окружении он мог полностью и всецело чувствовать свою силу, осознавать ее масштабы и способы реализации. Когда Империя канула к лету, и на огромной территории с бешеной скоростью начало строиться новое кровавое царство, Воланд на время страну покинул. Вернулся в родные края, где не был уже очень давно, повидался со старыми знакомыми. Жизнь в Германии ему не нравилась. Слишком агитационная, слишком яркая, слишком не такая. Что-то неумолимо сильно тянуло его в Союз. Возвращение в страну Советов оказалось нелегкой задачкой. Пришлось практически полностью подделать свою личность. Прикинуться историком, стать преподавателем со стажем, изменить биографию, да еще и так тщательно после себя убрать все, чтобы у советских проверяющих ни на секунду не возникло даже малейшего подозрения в его сторону. Но благодаря верным помощникам все обошлось, получилось перейти границу безо всяких проблем, но с новым паспортом. В Союзе его встретили по достоинству. В его фальшивой истории с преподаванием никто не усомнился, вскоре заселили в служебную квартиру неподалеку от университета. Сразу определили место работы, познакомили с городом и помогли освоиться на новом рабочем месте. Воланда это не то, чтобы интересовало, но строить очень увлеченное выражение лица все же приходилось. Чувство, так упрямо вытянувшее Воланда в Союз, усиливалось. Оно, словно зараза, пойманная случайным образом, обострялось, заставляя сердце биться чаще, а сам организм чувствовать нечто доселе неизвестное. Воланда эта неизвестность подкупала, зажигала азарт в уже давно покрывшихся коркой льда глазах. Будоражила сознание и будила внутреннюю увлеченность. Первое занятие должно было пройти у одного из старших курсов. Воланд подготовился основательно. Помощники довели до его сведения информацию практически обо всех студентах группы, о материале, который они прошли с прошлым преподавателем. Сам же профессор познакомился с разнообразным методиками, выделил для себя несколько особенно эффективных, которые собирался чередовать в своей технике преподавания. Это было до ужаса увлекательно. — Добрый день, студенты. — Оказавшись в аудитории с опозданием в пару минут, Воланд подошел к кафедре, опустил на нее несколько листов бумаги, после чего, одёрнув лацканы своего пиджака, внимательным взглядом изучил рассевшихся студентов. Чувство, растущее внутри, вдруг забило тревогу, зазвонило в колокол, стоило мужчине заострить взгляд на одном ученике. Тонкие губы растянулись в хитрой улыбке, напоминающей звериный оскал. Слух тут же прорезало акцентом, но, на удивление, профессор великолепно изъяснялся на русском языке, несмотря на легкую шепелявость. Он проверял списки, стреляя своими водянистыми глазами в каждого, кто в ответ на фамилию поднимал руку. — Белозёров, кто? — мужчина успел нацепить на себя забавной формы очки, ожидая поднятой из аудитории руки. Миша робко приподнял кисть, надеясь на то, что большего не надо, и преподаватель его заметит. — Интересно… — протянул профессор, улыбаясь чему-то своему. Что ему там было интересно только одному Богу было известно, поэтому Миша неловко и резко опустил руку обратно, пряча ее под парту. Пара шла мучительно долго. Акклиматизация к преподавателю у кого-то проходила со скрипом, у кого-то налегке. Немногочисленные девушки с его факультета кокетливо шептались о чем-то своем и о очаровательном немце, создавая в аудитории неприятный белый шум. — Милые дамы, я попрошу вас щебетать потише, — обратился к ним профессор, улыбаясь мягко, но в глазах его плескался лед, от которого у Миши мурашки пошли по коже, но профессор вновь перевел на него взгляд и тут же поменялся в лице. Лик его стал хитро-насмешливым, его с головой выдавали морщинки в уголках глаз. Он разулыбался глазами, чем заставил юношу задержать дыхание на несколько мгновений. Миша отмер только тогда, когда хихикающий Алоизий тыкнул его в бок. У Белозерова грешным делом сложилось впечатление, что мужчина нарочито делает все, чтобы его смутить, но здравый смысл твердил о том, что Михаил просто дурак, постоянно надумывающий себе черти что. Он уткнулся в свой конспект и планировал не поднимать носа до конца лекции, но макушкой все равно чувствовал всю пристальность и цепкость, с которой преподаватель глазел на него.***
Оставалось пять минут, и Миша молился всем Богам, лишь бы его не вызвали отвечать на поставленные вопросы лекции, как это обычно бывало с их прошлым профессором, дабы убедиться, что аудитория была полностью во внимание. Но немец пошел дальше, приказал остаться после пары для некоторых неразрешенных вопросов. Только его. Миша даже предположить не мог, что это за вопросы, он ведь даже не староста, чтобы что-то решать! Но конфликтовать и спорить с новым преподавателем в первый же учебный день, так еще и по главному предмету его специальности ой как не хотелось. Природная робость со стеснением ему бы просто этого не позволили. Вот он и сидел угрюмый, как туча, ждал, пока его счастливые сокурсники покинут аудиторию, и квасил себя разного рода мыслями. Двери в аудиторию неожиданно захлопнулись, как будто невидимая сила толкнула их с какой-то особой злобой, а профессор приземлился на парту перед Мишей, возникая, как фантом. Юноша быстро заморгал, параллельно думая о том, что нужно прекращать быть столь рассеянным, а то, если не взять себя в руки, то и под трамвай угодить можно когда-нибудь. Профессор снова заулыбался, как будто прочитал Мишины мысли и счел их очень уморительными. Воланд на мгновение почувствовал легкий укол одержимости, ударивший куда-то в вену на локте. В кровь попало нечто, что в миг с ней смешалось, впиталось в каждую клетку организма. Этот парень, сидевший с понурой головой и нахмуренными бровями, таил в себе явно больше, чем кажется. Аура, окружавшая его, искрила молниями, сам студент был окутан темными тучами, так и норовившими погрузить мир в беспроглядную тьму и вечную грозу. Мужчина шумно и глубоко втянул воздух, на секунду прикрывая глаза и играя желваками на лице. Испуг. Да, парень перед ним был напуган, хоть сам и отказывался это признавать. Воланда это забавляло. Он медленно стянул очки с переносицы, вальяжно закинул ногу на ногу и, улыбнувшись неестественно широко, заставил Мишу поднять на себя взгляд. Как же ему нравилось наблюдать за искрящими эмоциями в чужих глазах. Они вспыхивали, как фейерверк, рассыпались на тысячи маленьких огоньков и также стремительно потухали, уступая место следующим. Воланд начал отстукивать незамысловатый ритм пальцами на деревянном столе. Он знал, что это привлекло внимание юноши, но не позволял отвести взгляда от своих глаз. Слишком уж эти янтарно-карие радужки мужчину зацепили. — Я надеюсь, вы не возражаете, если я перейду на немецкий. Я знаю, что вы его прекрасно понимаете. — голова мужчины слегка качнулась вбок, а улыбка стала менее выраженной. В глазах напротив он заметил туманное непонимание, отчего тихо хмыкнул. Поднялся на ноги, проходя мимо юноши и совсем ненадолго опуская свою длинную ладонь на чужую макушку. Юношеские мягкие волосы легко путались в пальцах, пока Воланд наделял Мишу способностью свободно понимать и говорить на немецком. — Вы ставите меня в неловкое положение своим растерянным видом. Расскажите мне о себе, Михаил. Нехотя, но руку с чужой макушки пришлось убрать. Воланд остановился после пары сделанных шагов, развернулся и взглядом приковал Мишу к стулу, заставляя смотреть лишь прямо перед собой. Мужчина внимательным — он позволит себе слово любопытным — взглядом скользнул по чужому затылку, к шее. Он знал, что Михаил его взгляд чувствует, но остановиться никак не мог.***
Тело сковало неожиданным страхом. Было в этом человеке что-то загадочное, доселе неизвестное, что пробирало от макушки до пят. Юноша застыл, отводя глаза куда угодно, но каждый раз все равно натыкаясь на профессора. Это было немудрено: они сидели почти нос к носу, но Михаил своих попыток не оставлял. Все это казалось невозможным вздором, потому что рационального объяснения такой реакции своего тела и разума Миша не мог найти нигде — даже в самых потаенных местах своего сознания. И ведь не сбежать, не скрыться от этого цепкого, выжидающего взгляда. Миша вообще излишнее внимание к своей скромной персоне не особо жаловал, а когда оно становилось таким пристальным и напористым… Пустить ситуацию на самотек, ответить преподавателю на все интересующие его вопросы и по быстрому скрыться за дверьми — это единственное, чего Михаил по настоящему желал. Еще мгновение, и глаза юноши, словно прикованные, уставились на процессора в ответ без возможности отвода. Как бы он ни дергался, как бы ни старался, а разноцветные радужки напротив приманивали, заставляли как по волшебству смотреть только на него. Профессор размеренно барабанил по пахучему дереву свежевыкрашенной парты. Неожиданно зазвучал немецкий, который Миша с горем пополам учил еще в младших классах, да так и оставил затею, ибо не до того было. На удивление, язык звучал так понятно, будто юноша разговаривал всю жизнь исключительно на нем. Профессор почему-то интересовался его жизнью, что, по мнению Михаила, было неуместно и противоречило педагогической этике. Преподаватель поднялся. После упомянул о неловкости, и Миша сосем зарделся пунцовым цветом, чувствуя, что опозорился окончательно. Он неожиданно почувствовал руку в волосах, как будто когтистую, хотя, казалось бы. Руки у профессора были аккуратные и по-мужски ухоженные, а на безымянном пальце красовался перстень с черным бриллиантом, он обжигал своим металлическим холодом. Неожиданно юношу прошибло то ли холодным потом, то ли новым приступом смятения, но по телу пробежалась приятная дрожь. Мужчина резко оказался у студента за спиной, рассматривая, видимо, причудливый узор пиджака. Ощущение теплоты в волосах никуда не делось, напротив, как будто стало более выраженным, очерчивая контуры прикосновения огненным жаром, а кожа под чужим взглядом заискрилась метафорическими огоньками. Миша решительно ничего не понимал. — Кажется, или я знаю вашего отца? Его зовут Сергей? — Воланд все же позволил Мише развернуться, являя взору студента свое лицо, на котором растянулась уверенная, обжигающая холодом улыбка. Откуда он… Но странности сегодняшнего дня уже достигли своего пика, и Миша сдался. — Возможно, знаете… Он человек, близкий к власти, как вам угодно. Сергей. Все верно, — как оловянный солдатик отчеканил юноша, скованный загадочными цепями непонимания и тревоги, — Профессор Воланд, позвольте поинтересоваться, что заставило вас посетить такую далекую страну? Воланд молчал выжидающе долго. Дал Мише потомиться в соке мыслей. Улыбнулся, обнажая свои дьявольски-белые зубы с заостренными клыками. Они казались настолько неестественными, что, кажется, будто мужчина пилкой их наточил. Профессор вернулся за свой стол, небольшими каблуками отбивая каждый шаг, который эхом отлетал от стен. — Мне нравится наблюдать, как стремительно развивается ваша новая, восставшая из пепла страна. Она, как ребенок, спотыкается, бьет коленки, но все равно встает и бежит еще быстрее. Как бы голову не ушибла. — легкая усмешка расползлась на тонких губах Воланда. Мужчина надел обратно свои маленькие очки с тонкой серебряной оправой, опустил взгляд в журнал. Миша тряхнул головой, стараясь прогнать неожиданную мигрень. Картинка перед глазами нещадно расплывалась, оставляя после себя лишь цветные пятна, земля провалилась, исчезая из-под ног, а в ушах начало омерзительно звенеть. Так сильно, что хотелось закричать. — Михаил? С вами все хорошо? — громкий и глубокий голос Воланда вырвал Мишу из небытия. Мужчина сидел за своим столом, с полной растерянностью в глазах смотря на студента. — Все ваши одногруппники уже давно покинули аудиторию. Может вам в медпункт обратиться? Ничего, кроме растерянности, Миша не ощущал. Туман рассеялся, и никакого профессора перед его носом не оказалось. Тот мирно сидел за своим столом и смотрел на Белозёрова, как на идиота. Но… Он точно помнил их диалог, рассуждения о Союзе, чужие прикосновения, такие неправильные и неэтичные, но отчего-то приятные. Юноша похлопал глазами, пытаясь восстановить нить событий. Ничего не получалось. Профессор издевательски сказал что-то про врача, а Миша, не говоря ни слова, встал и вышел из проклятой аудитории. У него нещадно гудели виски, как будто в черепной коробке кто-то покопался и перевернул все верх дном. Зайти в библиотеку казалось единственным верным решением. Книжные ряды, пышущие где-то стариной, где-то новизной, пылью полок и деревом создавали уют, в котором хотелось остаться навсегда. Он медленно проводил пальцами по корешкам, пытаясь найти что-то более менее сносное в череде пропагандистских изданий, хотя, казалось бы, это было невозможно. Взгляд упал на фиолетовую потрепанную книжку, которая, если прикоснуться, казалось, развалится в руках от старости. Она находилась в разделе истории, но совершенно не подходила по тематике и по виду. Среди толстых талмудов лекционных материалов она выделялась слишком сильно. Рука сама потянулась, а взгляд зацепился за название на латыни: Vera Essentia, а на страницах иллюстрации: жуткие, кровавые, хоть и выцветшие. Загорелся интерес, ведь не часто подобную литературу встретишь на советских полках. Он спрятал книгу запазуху и вышел прочь. Остался один факультатив.***
Своим домом Миша всегда считал маленький, но достаточно богато обустроенный дом в Рязани. Он там родился, он там вырос, там менялась его жизнь, подкидывая то радости, то печали. Квартира же на Садовой была чужой, пустой и холодной, хоть дорогой мебели и богатых декораций там было хоть отбавляй. Единственное, что успокаивало, так это тумбочка с двойным дном, выполняющая такую же функцию, как и тайник под кроватью в общежитии. Туда он собирался запрятать найденный томик, но его планы нарушил хохот отца и биение рюмок друг об друга. Опять притащил своих дружков, которые ничем, кроме звезд на погонах, не отличались друг от друга. Атмосфера была тягучей, знакомой, но не такой, какой обычно бывала в их доме. Миша натурально напрягся, потому что этого не могло быть. Но оно было и сидело на диванчике, закинув ногу на ногу, нагло улыбаясь и сверкая глазами. На секунду Мише показалось, что взгляд гостя начал отливать алым. Отец, уже захмелевший и покашливающий, начал расспрашивать, почему Миша ни разу не представлял своего новоиспеченного друга, с которым сам юноша был знаком едва ли пару часов. Но ответить ему не дали. — О-о, сынок! Проходи, присаживайся, чего, как неродной? Я даже не думал, что у тебя могут быть такие знакомые! Мы с Месье Воландом уже многое успели обсудить. — по кухне раздался басистый гогот и плеск водки, разливавшейся по двум рюмкам. Пока Сергей о чем-то бурно рассуждал, Воланд не сводил своего пристального и липкого, как мед, взгляда от глаз юноши. Он прекрасно читал чужие эмоции, которые пытались спрятаться в глубине янтарных радужек, выводил их на чистую воду. — Как вы, кстати, познакомились? В эту же секунду взгляд профессора поменялся, аура вокруг него мгновенно сгустилась, приобретая какие-то неосязаемо опасные нотки. Одними глазами он заставил Мишу смолчать и усесться на место рядом с собой. — Его избрали старостой группы. А меня, как недавно устроившегося преподавателя, попросили его проконтролировать. Объяснить, что к чему, и показать, что и как надо делать. — Миловидно улыбнувшись, ответил профессор, звонко чокаясь рюмками с Сергеем, а после возвращая взгляд на Михаила, одними губами шепча «за тебя». Водка с терпким жжением потекла по горлу. — Ну, Миш, чего молчишь? Правда же? О чем они общались с отцом до его прихода, младший Белозёров даже представить боялся. Как и боялся представить то, откуда Воланд узнал его адрес и как так легко втерся в доверие к батюшке. — Что вы здесь делаете? — кончик чужих губ приподнялся, а Миша почувствовал на себе укоризненный взгляд отца. — Михаил, будь, пожалуйста, повежливее, он, в конце концов, наш гость. Простите его, характер у него в матушку, царствие ей небесное, — отец поднял глаза к потолку, но в них не было ни капли скорби. Жвалки на юношеском лице заходили ходуном. Ага, как же. Он подумал о том, что заливать за глаза при постороннем человеке тоже ох как прилично. Не отцу говорить о культуре и приличии. — Пока что я не староста, а исполняющий обязанности, — Миша все-таки ответил, чтобы избавить себя от такого нечестного укора, — и, если вы не против, я, пожалуй, пойду. Всего доброго. Он скрылся в своей комнате, запирая дверь на щеколду в надежде, что его больше никто сегодня не потревожит. В комнате было душно, и преобладал неизвестный пряный запах, который не то, чтобы дурманил, но голова начала гудеть еще сильнее. Забыться сном было его единственным желанием.