Чёрная смерь. Освобождённые

Ещё юный мужчина, пробирался через колючие заросли шиповника. Небо было тёмным, беззвёздным, а воздух влажным. Наконец он пробрался через заросли колючего растения, спустился по каменистым, поросшим мхом ступенькам. Вытащил волшебную палочку, чтобы создать свет, как вдруг кто-то обхватил ладонями его лицо, закрыл глаза, проскользнул ими по груди... Её движения нельзя было перепутать ни с чьими, так прикасалась только ОНА. Её ладони сомкнулись на том месте, где под слоями тканей билось его сердце. — Тук-тук-тук, — прошептал нежный девичий голос. Он убрал палочку в кожаный чехол. — Прости меня, роза моя. Но я опоздал. Хотел прийти раньше, чтобы выбрать для нас место, но случился отец. Я не хотел бы об этом думать. Сейчас, когда ты здесь, мне не позволительно думать ни о чём... — Скажи мне, сердце моё. Ты можешь мне доверять, — прошептала та, кто стояла за спиной. Его дурманил её голос. Он не мог ни о чём больше думать. Чувствовал как кровь начинала бурлить, как туманился рассудок. Хотелось только одного: сиюминутно обладать ею. Он перехватил её ладони, сжал пальцами, опустил руки и резко развернул. Притянул к себе. Он не мог видеть её лица, но знал каждую черту. Немного вздёрнутый нос, как он любил целовать этот нос; мягкие губы, улыбка про которую он мог слагать стихи, когда он впервые увидел эту улыбку, в тот день она собирала плоды шиповника и увидев его не испугалась, встала, забрала свою корзинку и развернувшись гордо пошла, а он пошёл за ней. С тех пор прошло несколько лет. Они встречались тайно, под покровом ночи и никто не должен был знать об их встречах. Не единая душа. — Я сегодня хотел с этим покончить, милая моя Гермиона, душа моя, сердце. Мы должны быть вместе. Отец не позволил сказать мне и слова. Но я найду способ сказать. Я не хочу больше быть порознь с тобой. Но она не хотела разговоров. Её ладони обхватили его лицо, а губы порхнули лепестками по его коже. От неё всё так же пахло шиповником. — Гермиона, — он перехватил её пальцы, целуя их. — Я хочу сбежать. — Нет, сердце моё, нет. Я не могу оставить своих родителей. Это разорвёт сердце матери и отца. Я не смогу с ними так поступить. — Это не может продолжаться вечно. Я не хочу прятаться, больше не хочу этого, хочу быть с тобой. Всегда видеть тебя. Видеть при свете солнца, чтобы все знали, что ты моя. — Теодор, как многого ты хочешь. Он не видел её глаз, знал что она хмурится, сдвигает брови и в её глазах затаилось упрямство. Она готовит сейчас тысячу слов, чтобы опровергнуть всё, что он говорит. Гермиона не хотела бежать. Это было не в её характере, но они не могли быть вместе. И это ломало его сердце. — Мой отец никогда не позволит жениться на тебе. Я найду слова, попробую его убедить, но тогда, тогда будет всё по-другому. Если он останется непоколебим, то мы будем уже не тайной и тогда нас уничтожат, а сейчас мы могли бы сбежать и никто бы ничего не узнал. Нас бы не нашли. Я бы нашёл способ скрыться, мир большой. Я слышал, что твои родители будут выдавать тебя замуж. Тебя скоро восемнадцать лет и ты... — Старая? — громко спросила она и освободила свои руки, толкнула в грудь и развернулась. Теодор перехватил её за локти, прижался к ней и уткнулся носом в её волосы, перетянутые шёлковой лентой, что он подарил ей за первый поцелуй. Она прятала её днём, нося белый чепец, убирая волосы и пряча свою свободу и любовь. Свою запретную любовь. Ему хотелось сейчас освободить эти волосы от ленты, распустить их, рассыпать по её телу и, вдыхать запах солнца и шиповника. — Ты должна давно быть замужем. Мы играли со временем и у нас получалось, но теперь оно играет против нас. — Скоро наступят другие времена. — Милая моя, другие времена наступают слишком долго. Гермиона, я не хочу, чтобы тебя у меня забрали. Я хочу быть твоим мужем. — Ты и есть мой муж, — тихо прошептала она, развернулась и обхватывала ладонями его лицо, прошептала: — Ты стал моим мужем в тот день, когда овладел мною. Это было признанием, которое вскружило голову. Он помнил тот день. День в котором он перестал быть свободным. В его сердце поселилось — она, в голове поселилась — она. ОНА поселилась в нём, заполнила его. По ночам Теодор видел сны и все они были о ней. Он потянулся за поцелуем. Рваным, хаотичным, необходимым. Запустил пальцы в её волосы, сдирая эту ленту и бросая на землю. — Теодор, — прошептала она, — какое варварство. Это же шёлк! — У тебя будет много шёлка, слышишь? Его ладони скользнули по её плечам, рукам и замерли на маленькой спрятанной тканями груди. Ему хотелось развязать шнурки по бокам и стянуть эту ткань, освободить её. Ему хотелось увидеть её полностью обнажённой при солнечном свете, но они должны были довольствоваться только ночью. Он мог ощущать её, слышать, чувствовать, но не видеть. Он взял её на руки и услышал тихий смех на ухо, щекотящий и вызывающий у него сильное желание. Теодор спустился по каменным, замшелым ступенькам и услышал шум моря, волны разбивались о камни. Он шёл по заросшему берегу. — Мы упадём и нас найдут с увечьями. — Я тебя исцелю, — ответил он. — А я тебя. Она обхватывала его за плечи, уткнулась носом в кудрявые, мягкие волосы. Тихо молчала о своём счастье. Теодор подарил ей то, чего у неё не было. Она не могла себе этого позволить. А теперь у неё была волшебная палочка. И книги, которые ей приносил он. Но самое главное — это был он сам. Единственный. Теодор остановился и девушка соскользнула и коснулась ногами заросшей травы берега. Он целовал её. Они опустились на прогретую дневным солнцем почву. Песок, трава и мелкие камни были им не помехой. — Если нас когда-нибудь увидят, то нам несдобровать, особенно мне. Это моя погибель. Ты моя погибель, Теодор. — Я не дам тебе погибнуть. Вытащу тебя даже из рук смерти, — он гладил её по лицу и нежно целовал в губы. — Я так тебя люблю, солнце моё, свет мой. — Я тебя тоже люблю. Сегодня отец поведал, что семейство Уизли готово взять меня к себе. На днях я видела Рона. Он добрый, немного нелепый. — Я не хочу ничего слышать, — продолжает целовать её кожу лица, прошептал он. — Твой отец никогда не даст добра на наш брак, сам сказал это. — Мы сбежим. — Я не оставлю родителей. — Мы должны. — Теодор нет, — сказала она и стон сорвался с её губ, дыхание участилось, а его губы порхали по её шее. Гермиона чувствовала как он поднимает слои её туник, скрывающих тело. Раздвинула ноги, пропустила его. Его дыхание ласкало её кожу. А она тяжело дышала. Это был её мужчина. Её любовь. Её единственная любовь, вот на протяжении несколько лет. Тайная связь, которая могла стоить ей всего. Она была порочной, нечистой. Родители не поняли бы её и не простили. Но где-то в слоях ткани пряталась волшебная палочка, казалось в это было её спасение. Она всегда так чувствовала. И гордилась, что в этом сложном веке родилось волшебницей. Но это не спасало их, а наоборот губило. Теодор был чистокровным волшебником и ему была уготована другая участь и чистокровная невеста. Гермиона думала о всём этом перебирая его длинные кудряшки, сейчас не было видно их цвета, но Гермиона знала, что они цвета коры дерева или самой земли. Она путалась в них пальцами, вдыхая аромат специй. Однажды Теодор принёс кожаный мешочек и открыв его, девушка впервые вдохнула сладкий, но неизвестный запах. Она тогда чихала, смеялась и обтирала пальцами нос. А потом Теодор облизал свой палец и макнул в этот мешочек, очерчивал пальцем её губы. Они долго целовались и так она узнала вкус паприки. Вкус его поцелуя. Вкус их любви. Мысли путались. Воспоминания мелькали в голове, а он заставлял её испытывать привычное наслаждение под его телом. Его пальцы впивались в её бёдра, а губы терзали кожу. Он вошёл в неё. Приятная дрожь пробила её насквозь. Его губы целовали, а он двигался размеренно и с каждым своим движением приносил ей удовольствие. — Я приняла зелье. Нашла в записях. Случайно, в одной книге. Я поняла что это и запомнила. — Гермиона, нам нельзя, — прошептал он. — Я ничего не перепутала. Ты можешь попробовать сделать это в меня, — прошептала она в ответ. — Гермиона, я не посмею... — Ты посмеешь. Я желаю этого. Теодор, пожалуйста, сделай это в меня. Я не ошиблась, — с придыханием говорила она и накручивала его волосы на палец. Дыхание становилось частым, а внутри было так горячо-горячо... Сейчас произойдёт, что-то неизведанное ей. Так казалось ей каждый раз. И всегда было как в первый. Она знала его движение и чувство это она уже испытывала не раз и никогда не хотела ничего другого. Только так. Только с ним. Запоминала его. — Я не могу. — Пожалуйста... Я хочу этого, хочу почувствовать тебя. Я хочу... Теодор стал быстрее. Он ладонями оттолкнулся о землю, чувствовал как камушки царапают кожу, и приставлял как смотрит в её большие карие глаза. Сейчас они казались чёрными, как и она сама, покрытая покрывалом ночи. — Я люблю тебя, свет мой, слышишь? Люблю и никогда не перестану любить. И никто тебя у меня не отнимет. Мы сбежим. Ты родишь мне сына и дочь. У неё будут твои глаза, улыбка и смех. — Нет, — прошептала она, натянула его волосы и стон вырвался с её губ. — Мы сбежим. — Нет, — простонала она. — Да, — и в этот момент он излился в неё. — Любимая, — его нос скользил по её лицу, по открытым губам. Теодор целовал их, а потом лёг рядом, обнимал и гладил по щекам. — Тебе хорошо со мной? — Ты не имеешь права спрашивать о таком. Ты же знаешь, что я совершаю то, что невозможно совершать. Я испорченная. Мне хорошо с тобой, иначе не было бы в этом никакого смысла. — Ты моя, — он повернул её лицо, поцеловал ещё и ещё раз. — Ты моя. — Если ты женишься, то я умру. — Я никогда ни на ком не женюсь. Ты моя. И мы ничего не делаем страшного. Всё меняется, ты сама говоришь так. Вдруг завтра наступят другие времена и нам будет разрешено любить друг друга открыто. — Ты сказал времена слишком долго наступают. — Но мы меняем их, кто если не мы. Мы всё изменим, Гермиона. — Я не сбегу от родителей. Сейчас иду тёмные времена. Чёрная смерть вошла в Англию. — Но волшебники не болеют чумой. Отец сказал, что это излечимо. — Мои родители не волшебники. — Я знаю ты сейчас хмуришься, — он гладил её по волосам. — Я люблю тебя и никого не буду любить кроме тебя, никогда. Но никогда не оставлю свою семью и свою родину. — И выйдешь замуж за этого Уизли? Она встала, поправила свою одежду, отряхнула её. Завяла шнуровку. — Пойду найду ленту. — Гермиона, — он перехватил её за запястье. — Я тебя люблю. Девушка ничего не ответила, вырвала свою руку и пошла по берегу к ступенькам на верх. Он слушал её шаги, которые вскоре погладил шум морских волн.