Северный цвет

"Я знаю, отчего ты не можешь заснуть ночью — мы с тобой одной крови"

      Это произошло в те времена, когда Хуа Чен уже стал князем и вовсю строил Призрачный город, а я был простым демоном, с нетерпением ожидающим нового пробуждения горы, чтобы добыть силы для мести. Градоначальник благоволил талантам и собирал вокруг себя наиболее способных демонов, если те умели прилично себя вести. Меня тоже приметили, и я стал одним из служащих Дома Блаженства – ничем не выдающимся, надо сказать. Мы с князем не общались лично, он вряд ли выделял меня среди прочих, но я смотрел, слушал, учился. Тогда я уже знал, кто мой враг, и какая сила нужна, чтобы с ним совладать. У Хуа Чена она была, и я намеревался обзавестись такой же.       В тот вечер бушевала сильная гроза. Проходя мимо покоев градоначальника, я неожиданно для себя услыхал детский плач. Сдавленный, захлёбывающийся и очень горький.       И никто словно не слышал этих рыданий. Я понимал, что мы тут все демоны, но не может же быть настолько безразлична чужая боль. В общем, на свой страх и риск я заглянул в комнату и обнаружил в постели Собирателя Цветов бледного черноволосого малыша лет восьми, почти раздетого, спящего беспробудным сном и плачущего во сне. Я всё никак не мог понять, что здесь делает ребёнок, ведь людей Хуа Чен никогда не ел. Зачем ему понадобился этот мальчик?       Каюсь, я тогда очень плохо подумал о старине Хуа – ведь ребёнок лежал в его постели, весь в слезах и практически без одежды. Самого князя, естественно, поблизости не оказалось, и я решил, что пусть он меня потом хоть в кипятке утопит, но мальца я отсюда заберу.       Рассудив, что проще всего будет вынести его спящим, я стал думать, как успокоить парнишку – если он продолжит так рыдать, мы даже до дверей не дойдём. А мальчик всё захлебывался слезами и повторял что-то про гору. Про кровь, пепел, про сгоревших людей, про темноту и холод, просил кого-то забрать его, бормотал что-то про глаз и жаловался, что больно… Тогда я ещё не знал, о чём речь, но скоро мне предстояло выяснить.       По наитию я прижал дрожащего малыша к себе и стал баюкать, напевая мамину колыбельную, нежную песню о южном ветре, что всегда успокаивала мою душу, помогая почувствовать себя нужным и любимым.       Это сработало. Надрывный плач постепенно перешёл в тихие всхлипы, а потом и вовсе сменился мирным сном. Я уже собирался уносить мальчишку прочь, как вдруг, совершенно не ощутив перемены, обнаружил у себя на руках непревзойдённого князя демонов собственной персоной. Спящего, почти нагого, с повязкой на глазу – в те времена он не появлялся на людях в истинном облике, и я понятия не имел об этой его особенности.       Конечно, у меня от страха вся жизнь перед глазами пролетела, но я не мог не отметить красоты этого образа, хотя тогда не знал, настоящий он или нет. Светлая тонкая кожа, блестящие черные волосы, изящные ключицы, манящие губы... Душа моя дрогнула, не покоренная ещё теплым утренним ветром, порывам которого вскоре предстояло вымести прежние образы изо всех закоулков моего сердца, чтобы царствовать в нём единолично. Я замер, невольно залюбовавшись. Он напоминал белый цветок, растущий среди снегов: когда тонкая, трепетная хрупкость лепестков не обманывает взора, напоминая о невероятной силе, которая нужна, чтобы расцветать в снежном аду.       Северный цвет, обагрённый кровью.       Разумеется, я не посмел бы неподобающе коснуться прекрасного спящего князя, и потому, продолжая баюкать, думал о том, как поаккуратнее уложить его обратно в постель и поскорее унести ноги вместе с этим мимолётным очарованием.       Красивая рука с алым узелком на среднем пальце легко коснулась моей щеки, заставив вздрогнуть. Длинные ресницы приподнялись, но взгляд остался туманным, будто Хуа Чен не вернулся ещё из пучины сновидений. Градоначальник не выглядел разгневанным, и я замер, не очень понимая, что делать дальше. Открыл было рот, собираясь что-то объяснить...       За окном шумел дождь.       Когда губы Алого Князя коснулись моих, мог ли я устоять? Мы погрузились в долгий, томный поцелуй, сладкий и тягучий, словно густой мёд. Понимал ли он, кто рядом с ним? Были ли его действия в полной мере осознанными? Я не знал. Да и имело ли это значение в полумраке комнаты, среди нежных шелков постели, под шепот ливня за окнами, когда до утра так далеко..? Когда безумно обольстительный в полураспахнутых алых нижних одеждах Хуа Чен целовал меня..?       Избавленные от необходимости дышать, мы целовались и целовались, медленно, с упоением. Тонкие пальцы спустились по моей шее, скользнули за ворот одежд, разжигая желание. Собиратель Цветов потянул меня к себе, увлекая на постель. Хотелось касаться, ласкать его, но я не смел, не понимая границ дозволенного. Руки понемногу избавляли меня от покровов, и опьяненный негой, я едва замечал это.       Подумав, что он всегда сможет остановить меня, если пожелает, я всё же дал себе волю и коснулся его шелковых волос, пропуская меж пальцев. Князь не отстранился — наоборот, прильнул к руке, потянувшись за лаской... Я понял это, как дозволение продолжать, и более не видел причин, чтобы быть осторожным. Отстранившись от губ, я припал к шее, к бархатной коже, белоснежной, как алебастр. Она пахла сандалом и ладаном, звенящим полдневным дымом благовоний... Так должны пахнуть боги.       Зарываясь пальцами в мои волосы, Хуа Чен прижимал к себе ближе, требуя более жарких поцелуев, и я, весь горящий от желания, с радостью подчинился. Так сладко подчиняться, когда приказ совпадает с велением сердца... Я впивался губами в беззащитное горло, скользил языком по ключицам и яремной впадине — опьяняющее, жгучее, запретное...       Я получил чувствительный укус, когда коснулся пальцами его губ. Приняв это за отказ, убрал было руку, но князь решительно потянул ее обратно, снова сомкнув зубы на моей коже. Возбуждающе-больно, остро и сладко. Мне нравилось то, что он делал со мной, нравилось думать, что я зажимаю ему рот рукой, будто кляпом... Нравилось, как глухо прозвучали стоны, которые Хуа Чен всё же подарил мне, когда мой язык добрался до его сосков.       Я ласкал его медленно, хмелея от мысли, что мне дозволена подобная дерзость. Чарующий, он выгибался навстречу поцелуям, кусая мою руку, и я перестал беспокоиться о том, что градоначальник собирается делать дальше — да что угодно уже...       "В тебе реки поют, и душа моя в них стремится — как того пожелаешь и куда ты только захочешь"...       Когда я потянулся к поясу нижних штанов, Собиратель Цветов вдруг перехватил инициативу — я и сам не понял, как оказался снизу, ощущая на себе приятную тяжесть его тела. Мы сплелись руками и ногами, вновь сплели языки в глубоком поцелуе, наши распущенные волосы слились в один поток, а возбужденные члены прижимались друг к другу, разделенные лишь тонкими тканям. Хотелось ближе, соприкоснуться всей кожей, всей наготой.       Словно услышав мои желания, Алый Князь, не разрывая поцелуя, развязал мою чжунъи, потянул вниз штаны — я помог ему устранить преграды между нами... И вот, наконец, всем телом, до одури близко.       Кто говорит, что мертвецы ничего не чувствуют, глупец и лгун. Люди боятся смерти и придумывают в утешение, что она избавляет хотя бы от страстей.       "Не говори, что кровь жива и в мёртвых, что просят пить застывшие их губы!"       Может, кого-то и избавляет. Но не нас двоих. Не нас. Ци течет в теле, и она ещё горячее крови. И мы горели, как ни один из нас не горел при жизни.       Разорвав поцелуй, он чуть отстранился. От этого движения самые возбужденные части наших тел прижались друг к другу ещё теснее, и я не смог сдержать стон. Хуа Чен рассматривал моё лицо всё тем же нездешним, туманным взглядом, а мне до смерти хотелось снова его губ.       — Ты ведь снишься мне, да? — спросил он шепотом, почти неслышным за шумом дождя, и в голосе мне почудилась мольба.       — Да, — выдохнул я в истоме. — Это только сон.       С желанных губ градоначальника сорвался то ли стон, то ли всхлип, и он впился в мою открытую шею с болезненным жаром, покрывая каждый цунь кожи жадными поцелуями.       Он словно изучал меня наощупь в полумраке — шею, плечи, грудь... Вниз по животу — и вот я уже умирал вновь, ощутив пальцы на своем органе. Поначалу прикосновение вышло как будто бы робким, но вскоре сделалось настойчивым, страстным... Я тянулся навстречу руке, чувствуя бедром, что и Хуа Чен возбуждён не меньше. Позволив себе инициативу, я коснулся его напряжённой плоти, и Собиратель Цветов дрогнул. Но всё же не отстранился — наоборот, подался вперёд, чтобы член удобнее лег в мою руку. Мы снова слились губами, захлебываясь жаром, толкаясь друг в друга языком...       — Если ты хочешь... — прошептал я между поцелуями, забываясь в вожделении. Его рука оставила мой член, я ощутил разочарование и непонимание. Он не желал меня? Но всё его тело, все действия говорили об обратном!       Лишь годы спустя мне предстояло узнать о принце Сяньлэ — о том, какое место он занимал в душе Хуа Чена. И, если сам я лихорадочно метался по домам терпимости, пытаясь изгнать из тела порочную страсть к Цинсюаню, то Собиратель Цветов хранил свои чувства к божеству бережно и трепетно. Не удивлюсь, если то, что произошло между нами той нежной полусонной ночью, осталось единственным грехом Алого Князя.       Но мы не нашли в себе сил остановиться. Это всё оказалось слишком... Слишком горячо, слишком остро, слишком возбуждающе.       Помедлив мгновение, Собиратель Цветов прошептал:       — Повернись спиной.       Звучало не приказом — робкой просьбой. Мог ли я отказать?       ... Мы поменяли позу, и он вновь прижался ко мне всем телом, словно замерзал даже в эту дождливую июльскую ночь. Грудью к лопаткам, животом к пояснице, губами к шее... Его прекрасные руки ласкали мою кожу, притягивали меня всё ближе.       Изнемогая от желания, я потерся ягодицами о его лобок, впуская возбуждённый член между своих бёдер. Хуа Чен тихо охнул и впился зубами в моё плечо — выглядело приглашением продолжать. Я стал медленно двигаться, чуть сжимая бедра, и опустил руку вниз, чтобы при каждом движении головка утыкалась мне в ладонь.       Меня потянули за подбородок, вынуждая повернуть голову — на губы обрушился жадный, болезненный поцелуй. Мы снова слились в синхронном движении навстречу друг другу.       Возбуждение сводило с ума, я не мог больше выносить этого — потянулся к своему органу, но запястье перехватили. Не успел я посетовать на жестокость партнёра, как запахло увядающими розами, масло потекло на бедра и член... Пальцы легли на мое естество в сладкой, ритмичной ласке, от которой тело едва не вспыхнуло, подобно фениксу.       Я забывался в его объятиях, таял в них, пылал... Мы вместе творили эту магию, священный тайный ритуал в ночном полумраке, под стук ливня за окнами, почти не давая друг другу стонов... Бесприютные проклятые души в прекрасных проклятых телах. Разделившие капельку нежности, почти неразличимую — но на двоих.       Я чувствовал, как сильно нужен ему этой ночью. Так же сильно, как сам нуждался в нём.       Чуткие пальцы Хуа Чена нежно обхватили мой сосок, словно бусину, член всё быстрее тёрся о влажную от масла кожу бедер и промежности. Я представлял его внутри, воображал, как он, крепкий и горячий, толкается в меня, задевая в самом приятном месте, попадая в ритм со сводящими с ума движениями рук. Хотелось умолять — возьми, возьми уже! — но я инстинктивно чувствовал некую грань. Иррационально знал, что дальше нельзя, иначе это странное хрупкое волшебство между нами разрушится. Поэтому лишь сжимал крепче, подаваясь ему навстречу и захлебываясь в запахе и ощущении бархатной кожи.       Облизав пальцы, я ласкал головку его члена, предчувствуя срыв, но не знал, кто из нас сдастся первым, ведь я едва выносил то, что его руки творили с моим телом. Его еле слышные стоны, его губы на моей шее... Как же я хотел этого.       И не выдержал. Вроде бы, ничего такого — просто руками, как сам себя, но... Но это прекрасное тело, эти губы, эта неожиданная надрывно-откровенная близость... Утопая в фантазиях, где Хуа Чен брал меня на полную, я тянулся к нему и лихорадочно шептал:       — Глубже... Ещё... Горячо...       И оглушительно кончил, когда он укусил меня в основание шеи. Бился в его руках, стонал, сжимая бедрами его член, изливаясь на пальцы... Чувствуя, как энергичные толчки в мою ладонь сменяются дрожью и горячей влагой семени...       ...Я хотел уйти сразу, но томное, больное, произнесённое сквозь сон "побудь со мной ещё немного" вынудило остаться. Ускользнуть удалось лишь за час до рассвета, когда князь беспробудно спал, белоснежный среди алых шелков. Черные волосы по постели, расслабленные руки, способные дарить невероятное удовольствие, совершенные черты...       Уже у двери я бросил на него прощальный взгляд, испытывая странную нежность к этому человеку — прекрасному, могущественному, но такому одинокому. Утром ничего не случится, мы оба сделаем вид, будто ничего не было, и никогда более не заговорим об этом, но...       Пусть мы останемся друг для друга лишь сном, прекрасным и мимолётным, я сохраню эту ночь в своей душе — в ней слишком мало хороших воспоминаний...