***
― Ты сегодня поздно. Который час? Маргарита приподнялась, откинув простынь, и сонно проморгалась. ― Немного задержался. Как дела на работе? Уже определили оппонента по диссертации? Мастер провел пальцами по растрепавшейся челке, сбросил тапочки и нырнул под одеяло. Маргарита прижалась к нему и тихо вздохнула. ― Григорий Данилович настаивает на кандидатуре Латунского. ― Этот крикливый проныра? ― Человек метит в деканы. И единственный, кого он, откровенно говоря, побаивается, это причина твоего «немного задержался». Она захихикала, вжавшись в него плотнее. ― Мы и впрямь сдружились, ― неохотно признал Мастер. Воспоминания перенесли его в один из дождливых дней, когда оба миновали излюбленное кафе и направились прямиком домой к Воланду, сидели в гостиной, где единственным источником света был камин, и именно в тот вечер в голове Мастера родился еще один образ. ― Я приглашу его на ужин. Мастер перевел на нее удивленный взгляд. ― Ты ведь видишь его на работе каждый день. ― Неубедительно, ― Маргарита усмехнулась. ― К тому же я, скорее, лицезрею его круги под глазами и невыспавшийся вид после ваших с ним встреч. Мастер промолчал, прижал ее к себе покрепче и устремил задумчивый взгляд в потолок спальни. Об этом они обязательно поговорят позже.***
― Как ваша пьеса? Видел афишу ― выглядит масштабно. ― И удручающе. Декорации не готовы, актеры устраивают забастовки, а директор театра требует переписать концовку. С кривой улыбкой Мастер развел руками и подозвал к себе официантку. В этот раз была рыжеволосая, с короткой стрижкой и двумя сережками в ухе, и ее, на первый взгляд, совершенно не заинтересовали двое немолодых мужчин в строгих костюмах, обсуждающих театральную постановку. Честно говоря, из «строгого» на нем был лишь черный пиджак, под которым виднелась совершенно обычная хлопковая футболка. Воланд же, как и всегда, был одет с иголочки, ничего лишнего, ничего вычурного, кроме разве что трости с необычным набалдашником. Впрочем, больное колено не мешало ему выглядеть олицетворением элегантности даже на лекциях, где он рассекал по аудитории с тростью в руке, ― Мастер присутствовал на нескольких. ― А что с ней не так? ― Революция. Придется вместо пламенных речей и надежд на светлое будущее вложить в руки героя яд и дать понять зрителю, что каждого ждет наказание. ― За мнение? ― Стремление к свободе. Воланд поерзал на месте и склонился к нему поближе. ― Или оставить финал открытым, почему нет? ― Никогда не любил незавершенную мысль. ― Мастер поморщился, покачал головой и посмотрел в окно. Март в этом году тоже выглядел удручающе. Серые полотна дорог, блеклое небо, промозглый ветер и стылый воздух. Он мог бы хоть до утра сидеть и вываливать на лист бумаги свое недовольство погодой самыми выразительными средствами, не гнушаясь и нецензурной брани, но сейчас напротив сидел Воланд, вокруг негромко играла незатейливая мелодия, а перед лицом возникли аппетитные свиные эскалопы, жаренные на гриле, овощной салат и бутылка тосканского красного. Грех было жаловаться. ― Я переписал главу, ― зачем-то сообщил он, заставив Воланда одобрительно кивнуть и довольно улыбнуться. ― Мне иногда кажется, что вам восемнадцать и вы только начинаете познавать мир во всех его красках и с чувствами нараспашку. Не обижайтесь. Это совсем не плохо. ― Для профессора истории, прозванного его же студентами «дьяволом во плоти», я, скорее, восприму это как комплимент. ― Они просто еще не поняли, каким обаятельным вы можете быть. Будь вы даже настоящим дьяволом, я бы своего мнения не изменил. Воланд не сводил с него глаз, только улыбался краешком губ. Этот тяжелый взгляд был ему хорошо знаком, равно как и задумчивое молчание. Еще можно. Эскалоп выдался на редкость необыкновенным в тот день.***
― Вы мне врете, ― безапелляционно заявил Мастер сквозь похмельную дымку и постарался сфокусировать взгляд на развалившемся рядом Воланде. ― Нет у вас никаких лекций. Выражение лица напротив неуловимо поменялось, а в воздухе как будто застыло ощутимое напряжение. ― В двенадцать, ― сбивчиво пояснил Мастер. ― Я знаю ваше расписание. ― Маргарита Николаевна? ― Нет, я сам. ― Очень интересно, ― тихо протянул Воланд, полностью откинувшись на спинку дивана и закрыв глаза. Мастер неотрывно глядел на дернувшиеся губы с проклятой родинкой, а в голове вновь заструились очередные образы, действия, небольшие диалоги между еще не названными персонажами. В эти мысли вклинивалась другая: Воланд как будто состоял из вечной, хаотичной энергии, смешно морщил нос, отбивал пальцами какой-то ритм по трости, хмурил брови или хихикал ― вряд ли студентам, давшим ему дурацкое прозвище, все это было доступно. Так, кто же его муза? Или их две? Мысли, казались, такими тяжелыми и неповоротливыми, что Мастер бросил попытки разобраться с этим в нетрезвом виде. ― Вы не против? ― успел брякнуть он, прежде чем устроиться затылком у того на животе, и уже через секунду почувствовал, как тот затрясся всем телом, забавно фыркнул и рассмеялся. ― Вы ведь уже легли. Мастер недовольно промычал и крайне неохотно открыл глаза. В голове по-прежнему гуляла «дымка», и завтра его в любом случае ждет ноющая головная боль, тошнота и пересохшее горло. Ох уж эти утра. ― Если хотите, я могу… ― Ш-ш-ш… Ответом ему стало уверенное прикосновение прохладной ладони ко лбу, и он с благодарностью закрыл глаза. Проворные пальцы забрались в волосы, мягко помассировали кожу, а сам Воланд что-то мурлыкал себе под нос ― едва слышное и неразборчивое. ― У вас приятный тембр голоса, ― заметил Мастер и услышал тихое хмыканье сверху. ― Зная вас, не могу принять это за комплимент, скорее просто констатация факта. Но мне приятно, спасибо. ― Я не умею делать комплименты мужчинам. ― Это так же легко, как и женщинам. Попробуйте. Уверен, у вас это не может не получиться. ― Воланд смотрел на него так, словно вовсе и не был пьян, пока сам Мастер непонимающе хмурился в ответ. ― Вы же талантливый писатель. ― А, вы об этом. Странное облегчение, которое он испытал, быстро сгладило мимолетное напряжение. ― Ну или представьте Маргариту Николаевну на чьем-либо месте, ― тихо засмеялся Воланд. Огонь в камине постепенно догорал, а полная луна за окном предвещала одно: он задержится. Уже задержался. ― Вы не очень-то на нее похожи, ― тихо фыркнул Мастер, поерзав затылком, и тут же шикнул, зацепившись о пряжку ремня. Воланд тихо зашипел. ― Простите, это все ваше вино. ― Я не просил представлять ее вместо меня. Хотите, предложу вам идею? ― не дожидаясь ответа, он вдохновенно продолжил: ― Пишите от лица главного героя комплименты его, едва не погибшему, между прочим, от вашей же руки, другу; такие, какие могли или хотели бы сделать мне. ― Но главу вы все равно прочтете. ― Разумеется. ― Тогда в чем смысл? Воланд усмехнулся. ― В степени откровенности. И способности говорить об этом вслух, я полагаю. Мастер сел и, обернувшись, окинул его скептическим взглядом. Воланд продолжал лежать в той же позе, только голову лениво повернул в его сторону и пристально на него посмотрел. Снова эти проклятые морщинки. Родинки. Мастеру вдруг нестерпимо сильно захотелось написать об этом, и он чувствовал, что постепенно начинает сходить с ума. У героя его романа действительно был друг Теодор, и если Мастер внезапно добавит новых деталей в виде проклятых родинок, которым станет делать неочевидные комплименты… В конце концов, он бы не хотел, чтобы его произведение пылилось на свалке зацензуренных и выброшенных за ненадобностью. Решение обнаружилось быстро. ― Мне надо работать. Он спешно засобирался, схватил свой пиджак, налетел на что-то громоздкое рядом с тумбочкой и принялся обуваться. ― Ночью? ― насмешливый голос Воланда догнал его у самой двери. ― Нет, ― глухо бросил Мастер. За спиной послышались тихие, осторожные шаги. Знакомый запах защекотал в носу, и будь он проклят, если не узнает его из миллиона других. ― Нам надо сократить количество наших встреч. Их продолжительность — тоже. ― Раньше вашей работе это не мешало. Мастер все-таки обернулся ― Воланд практически дышал ему в затылок, совершенно не заботясь о личном пространстве. ― Раньше было проще. Смотреть, а не любоваться. Дышать, а не задыхаться. Думать, а не впадать в странное забытье, где мира не существует, только они вдвоем и их роман. Книга. Конечно же, он о книге. И она была такой же его, как и Воланда. ― А если я не захочу отпустить? ― Тогда я уйду сам. Мастер коротко пожал плечами и устало выдохнул. Для него все было решено. Он прислонился спиной к стене и посмотрел на возвышающегося над ним Воланда. Тот стоял настолько неприлично близко, что полы его пиджака касались Мастера, и молчал. На его, обычно таком живом, эмоциональном лице не было ничего ― только хмуро сведенные брови и поджатые губы. ― Вы не оставляете мне выбора. За этим последовал поцелуй ― жесткий и бесцеремонный. Трость со стуком упала на пол.***
― Вы же понимаете, что это ошибка? Мне очень жаль. Мастер поправил полы футболки, отряхнул пиджак, подняв с пола, и посмотрел на Воланда, вернувшегося обратно на диван и так очевидно делающего вид, что ему все равно. Все равно, что его оттолкнули, пусть и не сразу. Лицо у него по-прежнему ничего не выражало. Расстегнутый ворот рубашки, съехавший с подлокотника пиджак и примостившаяся рядом трость ― картина, которую Мастер уже хотел забыть. Не потому что было противно или страшно, а потому что проявил слабость. Неуместную, постыдную слабость. Потому что не имел права хотеть. ― Вы уже жалеете о том, чего даже не случилось. Это был поцелуй, не более. Он небрежно смахнул съехавшую прядь со лба. ― Хотите возразить? Приступайте, ― добавил Воланд и едва пошевелил пальцами, словно бы давая разрешение, прикрыл глаза ладонью и отвернулся к окну. И вот это уже отрезвляло. Вот это уже раздражало. Мастер шагнул к нему, преисполненный желания высказать все, что он думает о такой самоуверенности и надменности, но резко притормозил. Его губы продолжали гореть, как чертова метка. Его ладони до сих пор ощущали твердость и жар чужого тела. Поэтому вместо гневного монолога он огляделся и почувствовал, как что-то неумолимо рушится прямо у них на глазах, а все, что он может делать, ― беспомощно за этим наблюдать. Еще можно? Или?.. ― Мне действительно жаль, ― глухо бросил он. Воланд не пошевелился. ― Простите, я пытаюсь быть с вами откровенным. Он даже не закончил говорить, как увидел сверкнувшие в тусклом свете глаза и промелькнувшее в них негодование и гнев. ― Откровенным? Когда ответили, принялись меня раздевать, ― он кивком указал на пиджак, ― или конкретно сейчас? В какой из этих моментов вы были со мной откровенны? Плечи Мастера поникли. У него не осталось сил на конфликты, сил на то, чтобы повысить голос, тоже не было. А на что были? Он глубоко вздохнул. Ни разу он не видел Воланда настолько напряженным и нервным. Было ли его решение уйти поспешным и необдуманным? Это подразумевают люди, когда говорят, что «не хотят портить дружбу», или в жизни Мастеру труднее оценивать отношения и пытаться их строить, нежели на бумаге? ― Во всех. На улице стояла глубокая ночь, во дворе пытался безуспешно припарковаться серебристый Вольво, когда Мастер вышел из подъезда, остановился под козырьком и прикурил, наблюдая за несчастным в паре метров от него. Наконец, водитель вышел из машины, сплюнул на землю и пнул со всей силы переднее колесо, смачно выругавшись. Мастер криво ухмыльнулся. На часах горело три пятнадцать. Марго наверняка уже спит. Когда он поднимался обратно, когда слушал тихую музыку в лифте, а потом долго смотрел на трехзначный номер квартиры, его ни на минуту не отпускало растущее изнутри волнение. Он столько раз здесь появлялся, но именно сейчас ощущал себя гостем. Чужим. Воланд встретил его с кривой, почти не заметной ухмылкой. На нем уже был плотный черный халат, волосы растрепались и забавно торчали из-за ушей ― Мастер прикусил губу, пряча проскользнувшую крохотную улыбку. Уголки губ все равно предательски дрожали. Вместо лишних слов Воланд отошел к стене, молча приглашая войти. В гостиной уже было убрано ― немецкая педантичность, или обычная аккуратность, неважно, ― Мастер искал другое. ― Где ваша?.. Он не успел договорить, заметив знакомую тубу на подоконнике. Когда Мастер опустился на колени возле устроившегося в кресле Воланда, тот, наконец, удивленно вскинул брови: ― Вы вернулись за этим? ― Я знаю, что ваше колено болит сильнее, когда вы раздражаетесь больше обычного или слишком напряжены. Хромота усиливается. Он принялся откручивать крышку, но вдруг остановился. Воланд непонимающе приподнял бровь. ― Разденетесь или мне самому брюки с вас снять? Мастер готов был поклясться, что даже в приглушенном свете увидел, как зрачки у того чуть расширились, и быстро отвел взгляд. ― Раздеваться обязательно? ― Так удобнее. Воланд ничего не ответил, зато спустя пару невыносимо долгих секунд послышалось тихое звяканье пряжки и звук расстегнувшейся молнии. Об этом Мастер точно в романе не станет упоминать. Как и о том, почему его собственная импульсивность порой так сильно граничила с безумием, что делалось просто страшно, ведь ничего не исправишь, не вычеркнешь, не скомкаешь исписанный лист, в сердцах запустив в стену. ― Об этом тоже пожалеете? Мастер без особых церемоний принялся растирать его колено целебной мазью, глядя ровно перед собой и стараясь не пересекаться с ним взглядами, обдумывая ответ. Когда тишина затянулась, он, наконец, выдохнул: ― Нет. Не пожалею. ― Я говорил о Маргарите. Вы оставили ее одну, ― мягко напомнил ему Воланд. Он чуть склонился вперед, как бы оценивая работу, и удовлетворенно пробормотал себе под нос на немецком о «еще одном скрытом таланте». Мастер медленно остановился и поднял взгляд. Ладонью он по-прежнему удерживал колено и убирать не спешил. Более того, стоило Воланду попытаться от прикосновения уйти, двинув ногой, Мастер слегка сжал пальцы и не позволил отстраниться. ― Это не первый раз, когда я провожу ночь здесь. С вами. Воланд насмешливо скривился, после чего не выдержал и засмеялся. В голове тут же зазвенела мысль: все люди красивые, когда улыбаются. Этим и только этим можно объяснить, почему Мастер застыл, снова любуясь чертовыми морщинками в уголках глаз, изгибом губ и сморщенным носом. ― Звучит двусмысленно, не находите? ― отсмеявшись, Воланд заинтересованно приподнял бровь. ― Однако я не ваш любовник, чтобы… ― А хотите им быть? ― резко перебил Мастер. На лице Воланда едва ли не впервые за время их общения появилась легкая растерянность. ― Вы же сами сказали: это лишь поцелуй. Не более. Воланд осторожно прикусил нижнюю губу и сощурился. ― Что можно говорить о желании человека, если в этот раз он не сумел сдержаться? ― заговорил он совсем другим, более низким голосом. Теперь, когда Мастер выпрямился и почти сидел у того между ног, их лица снова были непозволительно близко, и каждое сказанное слово оседало горячим облачком на лице. В брюках стало заметно теснее. ― Что вы скажете? ― Что вы дьявольски красивы, ― тихо выдохнул Мастер, ни капельки не соврав. Губы Воланда дрогнули в несмелой улыбке. Последний шаг, чтобы шагнуть прямо в бездну. Мастер таких сделал уже сотни три, не меньше, а полет все никак не начинался. ― И что я целовал бы каждую вашу родинку, будь они не ладны, если бы имел на это право. Воланд откинулся в кресле назад, и вот теперь его улыбка была дерзкой и соблазнительной, а тяжелый масленый взгляд выражал одно: вожделение. Полы халата как-то сами разъехались в стороны, когда Мастер придвинулся вплотную, навис над ним тяжелой и, казалось, неповоротливой глыбой сверху. Воланд одобрительно мурлыкнул ― ему не показалось, он точно мурлыкнул! ― и закусил губу. ― Лекция завтра в восемь? ― почти коснувшись его губ, спросил Мастер. И улыбнулся, услышав тихое недовольное рычание. ― Я вас провожу. Достаточно было лишь соединить губы, не углубляя поцелуй, чтобы услышать негромкий мурчащий стон ― Мастер готов поспорить, что Воланд не делал этого специально, демонстративно, как порой кокетничал с официантками из кафе, где переходил на такие интонации, от которых у несчастных подгибались колени. Кстати, о… ― Вы не против, если я?.. ― Мастер прислонился к его лбу своим и плавно провел по бедру до больного колена. ― Или подать трость? ― Как старомодно. Там лучше, чем здесь? ― Он обвел быстрым взглядом гостиную. На стенах и небольшом комоде горели свечи, огоньки от которых причудливыми тенями обрисовывали необычную форму подсвечников, а в камине тлели угли. Мастер улыбнулся краешком губ. ― Мы обращаемся друг к другу на «Вы», это недостаточно старомодно? ― Сами решайте. ― Воланд полностью откинулся назад и расстегнул две верхние пуговицы рубашки. Наблюдать за этим с равнодушным спокойствием Мастер не мог, да и не хотел, поэтому быстро закончил за него и отбросил рубашку в сторону. Можно. Давно уже можно. Воланд облизнул пересохшие губы и потянул его за ворот футболки к себе. ― Ваши родинки сводят меня с ума, ― тихо признался Мастер, дурея от того, как тот вновь запрокинул голову и обнажил шею, подставляясь под небрежные поцелуи. ― Продолжите это говорить таким голосом, и я вас точно никуда не отпущу, ― еще больше усилившийся акцент и закрытые от неги глаза заставляли все внутри сжиматься и отзываться дрожью по коже. Воланд был абсолютно прекрасен в своем удовольствии. Мастер, наконец, приник к его губам в долгом, мокром, жарком поцелуе, накрывая всем собой. То, как под ним мягко тянулся и выгибался Воланд; как он отвечал; как реагировал на простые прикосновения и ласку ― дайте Мастеру ручку, и он напишет об этом книгу. Может, когда-нибудь, кто знает. ― Вы и не отпускаете, ― хрипло пробормотал Мастер чуть позже. Губы у него огнем горели, а на лице наверняка расцвел давно забытый румянец. ― Я ведь так и не смог уйти. Воланд судорожно вздохнул. Никаких больше улыбок и «озорства», во взгляде был лишь голод ― первобытный, необузданный голод. Они не стали идти в спальню, и роскошная кровать им тоже не понадобилась. Мастер овладел им прямо тут, в гостиной, забыв про глупости, предрассудки, обязательства. Срывался с медленных движений на резкие толчки и одновременно сцеловывал с губ хриплые стоны. ― Почему вы так долго ждали? ― сквозь шум в ушах донеслось до него еле слышное на немецком. Воланд словно бы и не ждал ответа ― только прижался еще плотнее, потерся носом о щеку и горячо, отрывисто задышал на ухо. Мастер замедлил движения и зажмурился, отдаваясь незатейливой ласке. Так хорошо и так больно одновременно ему давно не было. Наверное, никогда. ― Потому что мне страшно, ― также тихо ответил он и остановился. Небрежно смахнул пот со лба и посмотрел на него. Вот здесь ― под ним, в его руках, с припухшими от томных бесконечных поцелуев губами, взмокший и возбужденный ― Воланд выглядел как нельзя правильно. И сам Мастер чувствовал себя так же. Вы со мной откровенны? Более чем. Всегда. Близился рассвет. В спальне на мягкой, широкой постели Воланд заснул почти сразу же, обхватив его рукой поперек груди и устроив голову на плече. «У вас есть Маргарита ― есть ли у нее вы?» ― Мастера уже одолевала дремота, свечи в спальне почти догорели (он еще обязательно поинтересуется у Воланда, какого вообще черта повсюду свечи; раньше он этого не замечал), а сквозь штору виднелась розовая дымка рассвета. Ответ он уже давно знал.