Настоящая жизнь

      «Некоронованная королева» Мензоберранзана обмякла в горах подушек, кое-как разбросанных по роскошному ложу в её пустынных покоях. Идут столетия, и прибежище монархини всё менее напоминает жилище — ведь как может жить простая смертная в промежуточном звене между часовней и ледяными катакомбами, отличными от дальних пещер лишь обилием мебели и предметов роскоши, положенных покоям верховной матери по статусу? Когда-то здесь звучали флейты и лютни, разносились тонкие голоса изящных певцов, призванных услаждать слух лишь её одной, а прекрасные рабы и позабывшие женское естество рабыни стояли вдоль стен, покорно понурив головы, готовые броситься выполнять приказ венценосной особы прежде, чем та ощутит в чём-нибудь нужду. Сколько удовольствий повидали эти стены! Были здесь и гости с иных планов бытия, каких разумная жрица никогда не призовёт в личных покоях, смея предаться разврату лишь в священном месте, откуда столь могущественное создание не вырвется, чтобы, в инстинктивной жажде разрушений, привести полгорода в первозданный вид. Были здесь враги, сошедшие с ума от пыток, но всё ещё годящиеся для участи личных шутов. Были здесь даже те, кого простой народ видит на фестивалях, когда улицы наполняются безумцами, добровольно глотающими шпаги и без всякой магии создающие иллюминации из огня…       Когда-то эти покои — необъятные, сравнимые с тренировочным залом иных Домов, — были полны жизни и увеселений, какие только могла вообразить себе матрона, уверенная в собственной неуязвимости, но шли столетия, и удовольствия пресыщались: музыка наскучивала, яства делались пресными, чудесная красота лучших из мужчин переставала удовлетворять, полностью уступая место прочим мужским талантам. Было время, когда юная Ивоннель охотилась на странных созданий для своего особого гарема, а затем случилось такое, что некогда полная жизни девица обнаружила себя в ветшающем теле дряхлой старухи, да и былого жизнелюбия в ней, кажется, след простыл. Зачем держать патрона Дома, если тот обходится матроне слишком дорого? Официальный муж, стоящий выше всех фаворитов и наложников вместе взятых — игрушка беспечной девчонки, для которой любое самоутверждение в новинку. «Девчонка» отчаянно цепляется за любую возможность самоутвердиться перед менее статусными самками, так жаждет этого, что согласна до любой низости опуститься, даже если ей придётся для этого запомнить имя самца, которого она всюду таскает с собой, наряжая в лучшее! Уже к концу первого своего тысячелетия старуха Бэнр исчерпала всякий интерес к подобным игрищам, ведь ни прекрасный дроу, ни самый отвратительный иблит, ни даже демон, непостижимым образом взятый в плен, не вызывали в ней такого воодушевления, чтобы она, по крайней мере, повела бровью при их виде.       Не самцами едиными, конечно. Уже к концу первого своего тысячелетия старуха Бэнр с некоей оттенью ужаса заметила: никто не может вернуть ей, некогда жизнелюбивой, хотя бы крупицу былой радости. Неужели эта развалина с желтеющими от дряхлости волосами была когда-то озорницей, устраивающей с подругами забеги по диким пещерам, в чём мать родила? Должно быть нет, всем этим увеселениям предавалась совсем другая Ивонель Бэнр… Уж точно не эта, неспособная повторить былые подвиги лишь потому, что не видит в подобном стратегической выгоды для Дома. О богиня, да во что же она превратилась!       Поохотиться бы на иблитов… Инкогнито, конечно, ибо не пристало столь почтенной особе марать своё имя прогулкой по Браэрину! Сделать бы так, да что-то не хочется. Погрузиться в думы о былом, да хотя бы вспомнить во всех красках тот демонических хаос, какой застала она в первые десятилетия своей жизни?.. Нет. Незачем напрягать свой мозг ради этих праздных глупостей. Может, всецело отдаться хитросплетению интриг? Да что толку, после всего увиденного стройный марш матрон-соперниц к её трону, дабы принести вассальную присягу, и тот едва ли удивит древнюю старуху Бэнр. Так может, учинить вопиющее самодурство, отняв мужей у всех женщин города по праву вышестоящей, или приказать младшим жрицам присутствовать на таком ритуале, где сама первосвященница едва держит себя в руках, чудом не возвращая богине душу в экстатическом припадке?..       Даже столь вольные выходки не вернули бы древней Бэнр и крупицы той радости жизни, какая, конечно, была когда-то неотъемлемой частью её личности. Была… Когда-то. Во времена, от которых остались лишь Арак-Тинилит да сама Бэнр.       Шли столетия, и некогда сильное тело всё больше напоминало трухлявый мешок с костями, движимый лишь божественным благословением да тщеславным желанием оставить этот город достойной дочери. Не абстрактной «лучшей во всём городе», а самому совершенному из собственных порождений. Истинному триумфу высшей расы!       Ну, может, не дочери, а внучке. Или правнучке. Или той, что будет так далека в родословной, что приличной дроу и в голову не придёт учитывать столь далёких потомков, дабы не прийти к выводу, что всё происходящее здесь — всего лишь одна бесконечная кровосмесительная оргия.       Конечно, богиня внимает молитвам самой древней из своих смертных дочерей. Дряхлая, вечность назад ко всему остывшая, совершенно пресыщенная жизнью властелинша Бэнр отягощает материальный план своим существованием так долго, что впору ей соревноваться в продолжительности жизни с мерзкими дартиир… И она по-прежнему плодит прямых потомков! Кого во всём мире удивит весть о детёныше, порождённым старухой?.. А если старуха эта до того древняя, что никто уже не «помнит» её имени?!       Старая Бэнр и ухом не повела, отстранённо вспомнив в своих полусонных думах, что нечто вновь покинуло её утробу. «Нечто» тихонько хныкало, щадя сверхчувствительные материнские уши, и это было удивительнее самого факта деторождения на третьем тысячелетии жизни. Смиренный, почти застенчивый плач — следствие врождённой кротости — присущ мальчикам, но никак не тому, что совершенно точно уродилось девочкой… Это девочка, и ничто иное. Ошибки быть не может. Сложно допустить ошибку, если чары открыли пол ребёнка уже в тот миг, когда собственное мягкое, обвисшее от малоактивного образа жизни брюхо принялось подозрительно округляться и растягиваться, всё больше походя на гладкое, упругое брюшко сытой паучихи (даром что хитином не покрылось!).       Сложно ошибиться, когда плод твоей утробы лежит прямо перед тобой, наряженный лишь в творожистую, желтоватую слизь.       Древняя матрона буднично подсекла пуповину одним из бесчисленных ножей, затерянных в складках одежды, а затем, рассудив, что негоже эльфёнку сиротливо валяться между её раскинутых ног, взяла дитя на руки и предложила первую трапезу. Крохотное тельце охотно приняло дар, облепив собой старческую грудь и оставив созерцать матово-чёрную голову с одной-единственной белобрысой прядкой на макушке. Остренькие ушки ещё не успели расправиться, отчего казалось, что они намертво приклеены к голове.       Нехорошие мысли одолевали Мать Бэнр… Совсем безрадостные.       — Должна ли я отдать дитя богине? — спросила она скорее по привычке, выразительно взглянув на фреску, взирающую безумными кровавыми глазами с потолка. Мать Бэнр заранее знала ответ: разумеется, дитя можно оставить. С чего бы отправлять это дитя на жертвенник? Девочка выглядит вполне здоровой, разве только немного вялой — а иной случай, третьего сына, старуха отдавала столько раз, сколько витков насчитывалось в её сверхдолгой жизни.       Вот, почему ничего не случилось. Фреска на потолке осталась фреской, вездесущие украшения из пауков не расплылись в широкой улыбке, а свеча из восковых выделений йоклол по-прежнему горела ровным, высоким пламенем, и не думая сворачиваться в узел.       — Так тому и быть! — прохрипела древняя матрона торжественно, насколько позволяли ей силы, на ходу подобрав девочке архаичное имя, «Сос’Ампту». Кажется, так уже звали одну из её бесчисленных дочерей… Совершенно точно, у древней старухи была такая дочь.       Была, но не первеница. Первеницу старая Бэнр никогда не забудет.       Чем же утешиться, не дав великой себе обернуться размазнёй прямо на глазах у взирающей с потолка богини? Может, и вправду зацепиться за размытые от древности воспоминания о первейшей из своих бесчисленных порождений? О той, что пала в битве ещё в те времена, когда титул мастера оружия что-то значил, а потому принадлежал лишь женщинам. О той, что без конца носила своей юной и насмешливой матери демонические головы, пытаясь доказать собственную взрослость — и впала бы в отчаяние, будь у неё жреческая способность слышать чужие мысли, ведь для родительницы эта свирепая вояка так и осталась милой крохой с ушками врастопырку.       О той, что застала времена, когда Нарбондель была просто столбом в центре бытия.       Да, уж лучше так, чем удариться в приступ меланхолии, больше идущий самцу презренных дартиир, нежели величайшей из всех смертных госпожей.       Дроу способна рожать каждые полдесятилетия, дабы неукротимому естественному отбору было, из чего выбирать. Кто-то чаще — уже давно не ведя счёт даже дочерям, — кто-то реже, тайком принимая зелья, лишь бы, во имя своей «династии», приносить по эльфёнку хотя бы раз в полстолетия.       Старая Бэнр и сама не заметила, как перешла из числа первых во вторые.       С каждым веком, с каждым десятилетием, с каждым годом число беременностей неумолимо стремилось к нулю, и едва ли на «веку» старой Бэнр будет ещё хотя бы одна. Возможно, это дитя будет последним её порождением… И надо бы принести богине щедрые жертвы, чтобы леность матери не отразилась на характере маленькой принцессы.       Роды — занятие настолько обыденное, что даже матриарх величайшей из династий не делает из этого событие, однако что взять с женских особей, помешанных на собственном величии? Новоиспечённая мать, едва исторгнув плод, с самым воинственным видом приступает к обходу территории, с неумытым порождением в своих руках — лишь бы все, и враги, и подневольные, видели её силу и плодовитость. Настоящая самка задействует все резервы организма (и прочее, что доступно ей), чтобы уже считанные циклы Нарбондели спустя объезжать резвого ящера без седла. Разумеется, истинная женская особь тут же хватает первого подвернувшегося под руку самца и делает всё, чтобы снова отрастить брюхо, и чудо, если она догадается, по крайней мере, оторвать перед этим младенца от своих грудей.       Так делают все, но только не старая Бэнр, в конце концов выпавшая из этой гонки. Она желает самца всего раз в неделю, порой способная подавить и это желание, ей уже не вспомнить, когда она в последний раз выезжала куда-то на ящере, а не на диске, и уж тем более эти ископаемые кости в кожаном мешке, набитом магией под завязку, ничего не могут поделать с назойливым желанием слепить глаза и проспать до тех пор, пока старшая из ныне живущих дочерей не ворвётся с оружием, узурпируя власть.       Да что там, древняя старуха, кажется, и не поняла, что именно с ней только что произошло!       Колоссальный выброс энергии, некогда вынуждавший кусать губы до крови и разбивать кулаки о стену в желании отвлечься… Не наступил. Не случилось, в сущности, ничего, кроме усталости да отстранённого понимания процессов, происходящих в собственном теле. «Дитя поворачивается». «Мои тазовые кости расходятся». «Матка раскрылась достаточно, чтобы пропустить голову». Ничего такого, чтобы помогать плоду явиться во тьму или, для начала, подняться со своего ложа, выталкивая дитя или ища опору. Это можно было бы считать странным даром богини, довольной долгой и верной службой… если бы не слабость в старых костях. Если бы не дряблость мышц, что отказываются выталкивать дитя наружу, перекладывая всю работу на плод обветшалой матки.       Вот, оказывается, какова участь той, что живёт уже две с половиной продолжительности жизни своего вида — и не имеет никакого желания делать себе поблажку, дезертируя на посмертные муки.       Слава Ллос, в этот, очевидно последний раз удалась девочка! Кризис престолонаследия больше не явится в кошмарном сне, едва старуха опять забудет, каким именно образом передаётся власть в здоровом обществе. Создание, что теперь так кротко прикладывается к обвисшей старушечьей груди — пятое в женской иерархии детей Бэнр. Быть может, именно эта девочка сохранит власть за прямыми потомками великой Ивонель Вечной, дав отпор многочисленным двоюродным сёстрам, внучкам и правнучкам — а также неизбежным приёмышам. Быть может, она и Дом от падения в иерархии убережёт, дай-то Ллос!       Нет сомнений, старая Бэнр погибнет от руки Триль. Именно старшая из ныне живущих принцесс возьмёт власть… Отсрочив тем самым кризис престолонаследия на поколение. У Триль нет прямых наследниц, и едва ли таковые будут. Первая жрица Дома Бэнр порождает лишь гибридов, владея их демоническими отцами не столько ради удовольствия, сколько для утверждения своего могущества. Мужское общество противно ей до скрежета зубовного, и едва ли Мать Триль возьмёт себе патрона, или хотя бы пару наложников, для приличия. Дела настолько плохи, что старой Бэнр ни разу не доносили о пересудах относительно отказа от услуг малоопытной Триль. Странный обычай — древний, как сама суть верховной власти: матрона велит старшей дочери присутствовать при рождении единоутробных сестёр и братьев. Каждая властительница толкует обычай по-своему: там, где одна велит ловить дитя в пелёнки и зачем-то подбадривать словом, другая приказывает наследнице смиренно стоять на коленях у материнских раздвинутых ног, покорно, вопреки всем эксцессам, наблюдая путь, которым некогда сама явилась во тьму. Так это заведено у матрон, склонных лишний раз продемонстрировать силу и здоровье своим потенциальным убийцам… но рождение чьих бы то ни было детей для старшей из оставшихся дочерей Бэнр — такая редкость и невидаль, что её «услуги» кажутся лишними и древней матроне, и самой Триль. Величайшая редкость, совершенная невидаль… Деторождение для Триль — не более чем свидетельство идеально проведённого ритуала («и его досадное следствие» добавила бы язвительно несведущая дроу, не будь у Триль похвальной привычки вырывать языки всем, кто упоминает её имя без пиетета). Наследниц ей, подходящей к седьмому столетию старухе, и вовсе не довелось произвести — но, видя «фаворитов» своей старшей дочери, древняя матрона славит богиню, молясь, чтобы Ллос никогда не послала Триль дочерей, оставив существование самок-дреглотов полумифической историей, приводящей в ужас даже всемогущих матрон.       Третья дочь, Квентль, с юных лет делает всё, чтобы не допустить кризиса престолонаследия — но живой темперамент и женская мощь едва ли не единственные достоинства избалованной и беспечно-наглой гедонистки, что даже развратных юнцов предпочитает заказывать в свои покои, покидая замок лишь в случае крайней необходимости.       Четвёртая, Вендес, знает своё место и не помышляет о верховной власти. Могущество Вендес — горячо любимой и драгоценной Дук-Так — простирается над теми, кто оскорбляет нынешнюю матрону… Или богиню. Или попросту «неугоден».       Старая Бэнр нахмурилась, изо всех сил не думая в сторону второй из своих дочерей. Богиня презирает милосердие и стагнацию — но допустить к верховной власти Блэйден’Кёрст?! Нет, это слишком даже для Ллос! При одной лишь мысли об этом впору вспомнить давно покинувших материальный план арак-тинилитских однокурсниц, от каких давно не осталось ни далёких потомков, ни их Домов. Воскресить их остаточные образы в памяти, чтобы на миг вновь ощутить себя юной жрицей, улизнувшей с союзницами в таверну, стремительно теряя разумный облик в десятой кружке паршивого пойла и рассуждениях о том, какой же вид хаоса угоден богине, а какой…       Какой учинит Блэйден’Кёрст, если спустить с неё глаз, или, упаси Ллос, подпустить к верховной власти.       Так может ли быть, что пятая дочь — новорождённая Сос’Ампту, сладко засыпающая прямо посреди своей первой трапезы, с материнским соском в мягком, беззубом рту — однажды займёт место верховной Матери Дома Бэнр?       Младеница в монаршьих руках завопила в полную мощь лёгких, заставив свою древнюю мать задействовать всё самообладание, чтобы не прикончить ревущий комок слизи. Что не так с этим исчадием?! Оно пресытилось молоком?! Оно нуждается в смене пелёнок — так, кстати, и не облачённое в них?.. Оно решило залиться слезами просто так, сочтя момент идеальным, чтобы огласить высокочастотным писком весь замок?!       Старая Бэнр засуетилась, запоздало призывая слуг, выхаживающих младенцев, и отчаянно не трактуя случившееся, как знак.