Я плакал, упиваясь счастьем слез,
И мир во мне рождался небывалый,
С тех пор в душе со Светлым воскресеньем
Связалось все, что чисто и светло.
Оно мне веяньем своим весенним
С собой покончить ныне не дало.
Я возвращен земле. Благодаренье За это вам, святые песнопенья!
Гете. «Фауст»
Мастеру явно нездоровится. Ему казалось, в особенности когда он засыпал, что какой-то очень гибкий и холодный спрут своими щупальцами подбирается прямо к его сердцу. Теперь его ночи были либо напрочь лишены сна, либо он тревожно спал со светом. Но сегодня всё иначе. После ухода Маргариты, опустошенный Мастер лег на диван и заснул, не зажигая лампы. Проснулся он от ощущения, что спрут уже здесь. Его вдруг хватил озноб. Мастер испугался и сам не понимал чего. Окончательно сойти с ума или совершить что-то непоправимое? Он попытался подняться, чтобы добраться до печи и развести огонь, но ватные ноги не слушаются своего владельца. Наконец с горем пополам, преодолев нагромождения из расставленных тут и там пыльных томов, Мастер добрался до печи и получил желанные тепло и свет. И вот он сидит на полу возле печки и боязливо озирается по сторонам, как дикий зверёк, который оказался далеко от своего дома. Вдруг ему показалось, что вот сейчас осенняя тьма за окном выдавит стекла, вольется в комнату и он захлебнется в ней, как в чернилах. Страх с новой силой начал накатывать на писателя. - «Я лег заболевшим, а проснулся больным» – мысленно заключает Мастер. Он вскочил на ноги и направился в переднюю. Затем зажег свет и отыскал бутылку белого вина, откупорил ее и начал пить вино прямо из горла. Хаотичный поток мыслей в голове никуда не исчез, но страх немного притупился. Мастер вернулся к печи и продолжил наблюдение за полыхающим огнем, время от времени прикладываясь к бутылке. Внезапно в его голове родилась с одной стороны до чертиков пугающая, но с другой стороны спасительная мысль. А что если Мастер исчезнет? Забудут ли про него мерзкие критики? Будет ли какое-то дело до этого жильцам сверху? Забудет ли Маргарита?... - «А если и не забудет, то жизнь её все равно станет легче. Не погибать же ей со мной...» – рассуждал про себя Мастер. Он поднялся и пошатываясь подошел к столу. Отыскал среди груды бумаг и мусора тот самый злосчастный роман с которого всё и началось. Затем распахнул дверцу печи и принялся сжигать листы романа один за другим, точно также поступил и с черновиками. Покончив с ненавистной рукописью Мастер принялся за свое жилье. Внезапно в нем вспыхнула такая жгучая ярость и Мастеру на мгновение показалось, что он способен даже на убийство. Он нещадно рушил свой прежде весьма уютный подвальчик. Он уронил все башни из книг. Теперь пол похож на океан, где вместо водной глади сотни пыльных томов русской классики. Смёл всё со стола и пнул его ногой так, что он перевернулся. Взяв в передней тяжелый молоток для мяса, он со всей силы размахнулся и зарядил им по граммофону, а потом еще и еще, пока не раздробил его в щепки. Мастер больше не контролировал себя. Им движет только давящая обида и неугомонная ярость. Мысленно он уже проклял всех: и мерзких критиков, и жильцов сверху, и весь Советский Союз, и даже чертова Воланда, который внушил ему какую-то надежду. Переполненный эмоциями Мастер метнулся к уцелевшему стеллажу и потянулся рукой на верхнюю полку. Подцепив пальцами холодный металл Мастер потянул его на себя и через секунду к нему в руки упал небольшой короткоствольный револьвер. Патроны к нему нашлись на той же полке. Недолго думая мастер зарядил в барабан одну пулю и вышел на середину комнаты. В последний раз окинул взглядом свое жилище и сердце у него защемило от тоски. - Ну раз я затеял всё это, то надо доводить дело до конца. – с этими словами он снял револьвер с предохранителя и поднес холодный металл к виску. По щеке скатилась одинокая слеза, Мастер зажмурил глаза и нажал на спусковой крючок. Но револьвер не выстрелил. Как это вообще возможно? Ведь он только что сам заряжал его. Но больше всего Мастера удивила чужая теплая рука, которая аккуратно вытащила револьвер из его крепкой хватки. Мастер открыл глаза и увидел перед собой взволнованное лицо Воланда. - Должно быть я умер и это все нереально? – прошептал Мастер. - К моему счастью нет. Вы живы. – произнес Воланд заглядывая прямо в глаза Мастеру, словно пытаясь выяснить, что произошло. - Но ведь это невозможно.... – Мастер выхватил револьвер из рук немца и осмотрел барабан. Патрон был на месте. - Это потому что я не позволил вам совершить этот необдуманный поступок. – теперь Воланд хмурился. - Должно быть вы действительно дьявол... – сам для себя констатировал Мастер. – Но зачем вам было спасать меня? Разве я не заслужил покой и умиротворение на небесах? Разве таким несчастным и больным людям как я есть смысл жить? – на глазах Мастера выступили предательские слезы. Воланд аккуратно подошел к писателю и обнял его. Руки мастер безвольно опустились позволяя Воланду медленно гладить его по голове в попытке утешить. Мастер уткнулся ему куда-то в плечо, а роскошный костюм Воланда впитывал в себя все его слезы словно губка. - Ну полно вам mein lieber Meister . Почему вы так нелестно о себе отзываетесь? Ведь нет ни капли вашей вины в том, что живете вы при таком режиме. – Воланд вновь аккуратно вытащил револьвер из руки Мастера и куда-то убрал его. - Я потерял свою музу! Я не могу больше писать. И притом рано или поздно кто-нибудь узнает обо всем, и тогда буду я коротать свои серые дни уже не в подвале на арбате.... – Мастер аккуратно высвободился из объятий и посмотрел на своего собеседника. Взгляд Воланда был наполнен такой жалостью, что на мгновение Мастер даже задумался, а действительно ли у дьявола нет сердца? - Но ведь я могу быть вашей музой, почему нет? В вашем романе замечательный дьявол и я полагаю, что писали вы его именно с меня. Лицо Мастера почему-то залилось краской. Он не заметил в какой момент они очутились на диване. Но вспомнив про роман он только горько вздохнул и положил свою голову на плечо сидящего рядом немца. - Нет больше романа. Я его сжег. – Мастер указал рукой в сторону печки. В ответ на это Воланд ухмыльнулся и достал из-за спины целую папку. - Вы ошибаетесь. Ведь рукописи не горят. – немец протянул её Мастеру. – Я бы очень хотел, чтобы вы продолжали писать. Дрожащими руками Мастер взял из чужих рук собственное и ранее уничтоженное творение. Неверяще провел рукой по обложке. Это действительно его роман. Целый и невредимый. - Но как?... – пробормотал Мастер и удивленно уставился на Воланда. - Я же вам говорю. Рукописи не горят. – улыбнулся Воланд. - Должно быть я обязан дать вам что-то взамен? Ведь, как там говорится: «Черт даром для меньшого брата и пальцем не пошевельнет» – процитировал Мастер Фауста. - Мне ничего от вас не нужно mein lieber Meister. Только прошу вас, пишите. Пишите свой замечательный роман, я с нетерпением хочу узнать каков будет финал! - Хорошо. Я обещаю вам, что продолжу писать. – Мастер зевнул и вдруг почувствовал, что веки его тяжелеют. - Вот и прекрасно! А теперь я полагаю вам необходим сон. Можете не беспокоиться, спрута больше нет. Я не позволю никому причинять вред моему Мастеру. – Воланд аккуратным движением руки убрал за ухо прядь отросших волос со лба лежащего у него на плечо Мастера. Видя, что писатель уже почти уснул, Воланд немного изменил положение своего тела, чтобы спящему было удобнее. Он уже сам для себя решил, что никогда больше не оставит Мастера одного наедине с его безумием. И прежде чем отправиться в царство Морфея, Мастер слышит уставший еле разборчивый шепот: - Часть силы той, что без числа творит добро, всему желая зла...