×××
Безликий женский голос с безупречной дикцией и бесцветным звучанием объявляет начало посадки на следующий рейс, Тэхён мимоходом замечает поднимающихся со своих мест пассажиров, — уставшие и взвинченные, одни едва переставляют ноги, другие — несутся, сломя голову, боясь опоздать, потеряться в толпе, спутать очереди или выйти не в ту дверь, или ещё чего-нибудь, вариантов — множество — и с удовольствием думает о том, что вся эта присущая всем аэропортам невыносимо мельтешащая перед глазами суета совсем скоро останется позади. Он выходит в стеклянные двери и с улыбкой встречает поток свежего вечернего воздуха, запускает пятерню в беспорядочно разбросанные после полёта смоляные кудри, сверяется с часами на левом запястье и ловит такси: ему стоит поторопиться, потому что дома его ждут. Когда Тэ был маленьким, он ненавидел возвращаться домой: отец работал сутки на пролёт, из прислуги почти никого не держал, — хотя бюджет позволял вполне — папу альфа никогда не видел, иной раз сомневаясь, существовал ли тот когда-нибудь вообще, — не всерьёз, разумеется, ведь кем-то же была поставлена метка на шее родителя, и кто-то же его, всё-таки, родил, не из пробирки ведь появился (всё та же метка успокаивала разыгравшееся воображение, убеждала в том, что “нет”) — а терпеть оглушающую тишину и удушающую пустоту огромной квартиры ему было совершенно не силам. Собственно, отсюда и появился его, в некотором смысле, разгульный образ жизни: не то, чтобы сам Тэхён был от него в восторге, и не то, чтобы он прямо – таки гулял и веселился от рубля и выше: ему, как, наверное, никому другому, хотелось спокойных семейных вечеров, уютных завтраков и совместных походов в кино и всякие там разные кафешки по выходным, но в шумной кампании, с друзьями, затем, когда он стал старше и ещё привлекательнее, чем был в юном возрасте, с омегами, себя ему предлагающими, думать об одиночестве, как и чувствовать себя ненужным, брошенным и никчёмным, было попросту некогда. По ночам, естественно, все неприятные чувства таки пробирались через щели его подсознания и копились, копились внутри лужами обиды и ненависти к миру за его вопиющую несправедливость. Но когда в жизни Кима появился один очень важный для него человечек, изменилось решительно всё. Чонгук стал его светом, знаменующим долгожданный выход из глубин нескончаемой обречённости, а семья истинного заменила ему его собственную, которой, впрочем, никогда и не было. Прошло семь лет с половиной с момента их казусной первой встречи в школьном туалете, и Тэхен может с уверенностью заявить, что никого, важнее его драгоценного омеги, у него нет, да никто и не нужен. Разглядывая в приопущенное окно сменяющиеся локации Сеула, альфа с приятно зудящим в районе солнечного сплетения нетерпением фантазирует о долгожданной встречи с Чонгуком: рабочая командировка ужасно измотала его нервную систему, а перелёт обратно — доконал, кажется, окончательно, и сейчас ему просто необходимо оказаться рядом со своим незаменимым мальчиком, ощутить на нём, на себе, вокруг его запах, упасть в спасительные объятия и наконец позволить себе побыть несерьёзным и уязвимым, снять маску непробиваемости, которую он вынужденно держал все эти две недели перед иностранными инвесторами в роли генерального директора KGroup, пост которого он перенял от отца, два года назад отошедшего от управления бизнесом, участвующего во всех внутренних и внешних процессах лишь опосредованно, иногда помогающего сыну советами. Кроме того, альфа, естественно, не мог не заметить происходящих в своём организме изменений, немного преждевременных, но так или иначе напоминающих о том, что через неделю, согласно динамике цикла, у него начнётся гон, что значит: он возьмёт положенные ему выходные и проведёт их в самой приятной компании на планете, и, в размышлениях об этом, он, так же, не может не ощущать, как сладостно быстрее бьётся сердце под грудной клеткой и какие приятные чувства по этому поводу, как в масле, плавают в зарёберном пространстве. Час в дороге, двадцать минут, потраченных в аптеке, — никто ни на что не рассчитывает и не претендует, но перестраховка — никогда не бывает лишней, да и кто сказал, что купленные презервативы и смазка (это уже совсем на всякий пожарный, ну и пускай будет, с другой точки зрения) — это не заблаговременная подготовка? — Тэхён минует холл многоквартирного дома в элитном спальном комплексе закрытого типа, отстроенного специально для сотрудников кампании, поднимается на лифте на последний этаж, в пентхаус, и ещё до того, как приложить персональную ключ – карту и войти внутрь, отчётливо улавливает непонятно насыщенный аромат вербены. Ким замирает на мгновение, обрабатывая полученную органом обоняния информацию, наскоро распахивает дверь, переступает порог, скидывает туфли и почти бегом преодолевает расстояние до их с Чоном спальни, весь непродолжительный путь до неё лихорадочно соображая насчёт причины, с которой связана такая концентрация феромона его истинного в воздухе. Безусловно, он мог бы всё списать на начавшуюся раньше обычного течку, но даже во время этого периода запах омеги никогда не бывает настолько густым и плотным, настолько, как-будто бы, вездесущим и всепоглощающим: Ким только минуты три находится внутри, но ощущение такое, словно его им облили с головы до ног, словно он впитался в каждый сантиметр — волос, одежды, кожи, проник в поры, смешался с потом, побежал вместо крови по венам. Около входа в комнату Тэ останавливается — какое-то странное предчувствие свербит в груди, подсказывает: он должен успокоиться —нажимает ладонью на металлическую ручку и медленно ведёт дверью от себя, но не делает и шага вперёд, застывая на месте, с удивлением рассматривая картину, перед ним представшую: правая половина шкафа, расположенного у дальней стены в углу, полностью пуста, на кровати — куча его одежды, Чонгук лежит по середине, обложившись вещами вокруг себя и зарывшись в них по самые уши, только чёрную макушку видно, да и ту — с трудом, Тэхён даже её не сразу заметил и не сразу понял, что под этим беспорядком кто-то лежит. Аромат вербены здесь почти осязаемый, настолько сдавленный и спрессованный замкнутым пространством, что можно ложкам черпать и по чашкам раскладывать, и лишь слабыми отголосками, вклинившимися в его безраздельное, всецелое доминирование, даже над воздухом, в помещении, улавливается примесь чёрного перца, сочетание красивое, но неподъёмное для рецепторов и выдержки Кима, который, действительно не планировал никаких непотребств на сегодняшний вечер, но думать о чём-то другом, когда его истинный, измученный его отсутствием, переживающий своё предвечное состояние, в стремлении смягчить отсутствие своего альфы, строит гнездо из его вещей, чтобы хотя бы так быть к нему ближе, невозможно совершенно. Тэхён подходит к постели и опускает кончики пальцев на торчащий из-под разношёрстных тканей островок каштановых волос, начинает перебирать мягкие пряди, привлекая к себе таким образом внимание. Маленькое тельце начинает шевелится и вскоре встречается с ним глазами, сонно улыбаясь и частично выбираясь из-под собственноручно учинённых завалов. — Малыш, я дома. — Тэ произносит три простых, совсем не особенных слова, но от смыслов, которыми они сквозят, душа покрывается мурашками. Гук выглядит сейчас до умиления забавно: розовые щеки, заспанные глаза, отпечатавшаяся на коже около левого уха складка, рукав толстовки поперёк головы, спутанные волосы и расплывающийся взгляд; он такой плюшевый и домашний, но и такой желанный в то же самое время… у альфы крышу рвёт от таких сочетаний. А ещё этот запах только усиливается, и сдерживаться становится всё сложнее с каждой половиной секунды, но пока получается. — Ты дома... — повторяет за Кимом и тянется к его руке. — Хочу, чтобы ты был рядом. — Я уже рядом, солнышко. — отвечает, не до конца понимая, чего от него хотят. — Нет, здесь, хочу чтобы ты был рядом здесь. — просит и тянет за запястье, слабенько, но настойчиво. — Оу, мon petit, ты пускаешь меня в своё гнездо? Ты уверен? — Тэхён не шибко об этом осведомлён, но кое-что знает о том, какое значение имеет для омеги процесс гнездования: внутри гнезда, окружённые запахом своего любимого, эти уязвимые создания чувствуют себя, можно сказать, в особенной безопасности, и если омега подпускает к себе альфу в момент, когда находится в этом своём самом беззащитном, самом обезаруженном, чувствительном и ранимом состоянии, это означает только одно: невероятную степень доверия, на категорически другом, разительно отличном ото всех прочих уровне, и горе тому невежественному альфе, который не оценит по достоинству и не поймёт этот шаг со стороны своего партнёра. — Да. — Чон кивает и тянет ещё сильнее, а Ким с радостью поддаётся. — Подожди немного, я хотя бы пиджак сниму. Тэхён снимает часть одежды и ложится рядом, немного неловко и слегка нерешительно, сомневаясь в своих действиях и в том, что всё делает правильно, но когда Гук, прижавшись к нему всем телом, почти начинает урчать от удовольствия, не переставая тереться носом о его пахучую железу, Тэ успокаивается: если его истинному хорошо, значит и ему тоже, но только вот Чонгуку совсем не хорошо — слишком скромное это слово, слишком его недостаточно для описания чувств, которые испытывает омега, наконец дождавшийся возвращения своего альфы. Когда Ким сообщил ему о том, что уезжает на две недели, Чон и бровью не повёл: по сути своей, он всю жизнь был интровертом и одиночеством не тяготился никогда. Разумеется, перспектива отъезда человека, с которым он мизинец в мизинец жил не один год, практически не расставаясь, немножечко настораживала и напрягала, но Гук был в себе уверен, и ему почти не было страшно: что такое четырнадцать дней пребывания один на один с собой для того, кто всегда умел наслаждаться тишиной, и кому всегда было за глаза достаточно уже самого себя. Что ж… так сильно он ещё никогда не просчитывался. Чонгуку не было плохо, ему было невыносимо: с каждым утром правая половина постели пустела и остывала всё больше, с каждым пробуждением открывать глаза и наблюдать отсутствие любимого человека становилось всё труднее, с каждым завтраком и вылитой в раковину второй чашкой кофе сердце болело всё ощутимее, с каждым обедом и ужином без привычной компании есть хотелось всё меньше, Чонгук ощущал себя потерянным в собственном доме — никогда ещё место, в котором он чувствовал себя таким счастливым, не казалось ему таким чужим, отталкивающим и неуютно огромным, таким, что невольно хотелось спрятаться или сбежать, забиться в угол, зарыться в колени с головой, по самые уши, лишь бы только не слушать этот звон мучительно постоянной тишины. Предтечное состояние, начавшееся не по времени, лишь подлило масло в огонь, и стало совсем тяжко, тогда он и начал собирать вещи Кима по всей квартире и складывать в одном месте — на кровати в их спальне. Он действовал инстинктивно, но так получалось создать впечатление присутствия альфы, пускай и обманчивое, и его внутреннему омеге было хорошо… лучше, по крайней мере. Но сейчас, Тэхён наконец снова рядом, и Гуку словарного запаса не хватит, чтобы описать свои эмоции, их — через край, он переполнен ими сверх собственной макушки и от самых кончиком больших пальцев на ногах. — Прости. — За что? — Чон немного приподнимается над грудью Кима и вопросительно хмурится. — Я оставил тебя одного. — невесомым прикосновением очерчивает подушечкой контур нижней губы, так же невесомо целуя в уголок, медленно приближаясь и неспеша отстраняясь. — Ты не мог иначе. — отвечает в ложбинку между шеей и плечом, крепче стискивая альфу в объятиях. — Я всё понимаю… — Тебе всё равно было плохо… ты даже гнездо построил. — отвечает, окидывая взглядом гору своих вещей вокруг. Это может прозвучать эгоистично, но Тэхён вполне себе не против отправиться в двухнедельную командировку ещё так парочку раз точно, если итогом каждого такого отъезда будет возможность наблюдать столь очаровательное и милое явление гнездования его омеги. С одной стороны, отношение к этому он имеет лишь косвенное, но с другой стороны, удовольствие получает в полном размере. — Ты… тебе не нравится? — копна каштановых волос снова вздёргивается к верху, в глазах вспыхивает испуг, а Ким даже не зразу понимает, о чём Чонгук говорит, потому что как такое может не нравиться? — Маленький мой, ты чего? Tu es fou? — заглядывает в обеспокоенное лицо напротив своего, придерживая за подбородок, и оставляет нежный поцелуй в серединке лба. — Я счастлив. Ты так скучал по мне, а значит, очень сильно любишь, n'est-ce pas? — Я очень по тебе скучал. — опять ведёт носом вдоль пахучей железы и незаметно ёрзает; Ким почти не замечает слабое колебание аромата вербены в воздухе, но Гук вдруг меняет положение тела и обхватывает своими коленями его бёдра, и вот тогда, по резко изменившемуся характеру феромона омеги, ставшего вместе с тем ещё более насыщенным и вязким, хотя казалось — больше уже некуда, альфа понимает, что дело тут не чисто. — Малыш, у тебя течка? Она уже началась? — М, да, два дня назад. Я пил таблетки, поэтому ты не сразу заметил, они ещё действуют... но ненадолго... — задушенно отвечает, уже вовсю принимаясь потираться задницей о пах ошарашенного Тэхёна. — Детка, ты зря это делаешь. — застопорившись на мгновение, неуверенно опускает ладони на прикрытые лишь тканью трусов и футболки ягодицы. Хочется сжать их до побеления костяшек и до алых следов на нежной коже, но так же и хочется держать себя под контролем: немножечко по-другому он представлял себе их воссоединение, даже если этот вариант ему нравится не меньше. — Мы… — Тэ, я больше не могу… я сходил с ума всё это время, и сейчас… ta mère, я так тебя хочу, хммх… Чон сидит на нём сверху, упирается ладонями в живот, тяжело дышит и продолжает подмахивающие движения вперёд — назад, поджимая губы, откидывая голову назад и тоненько постанывая, а у Кима от созерцания подобного перед глазами вспыхивают колючие искры: когда Гук проявляет инициативу, не стесняется своих желаний и открыто о них заявляет, у него сердце начинает накручивать такие яростные сальтухи — крыша едет конкретно. Тэ крепче хватает задницу Чонгука и сильнее давит, усиливая трение между их телами, омега реагирует громко и откровенно, из глаз с подбородка на шею стекают слёзы, губы нещадно краснеют из-за лихорадочных покусываний, щёки покрываются рябыми пятнами. Альфа с упоением ловит каждый его несдержанный всхлип, каждый протяжный стон, тащится от того, как он цепляется за хлопковую ткань его рубашки, покрывается мурашками от заплывшего желанием взгляда, на него направленного, и когда Чонгук, кончает, обессиленно падая на его грудь, у него срывает все тормоза. Приподнимая Чона со своих бёдер, он наскоро избавляется от одежды, подсаживается к изголовью кровати, опираясь на него спиной, и возвращает омегу в прежнее положение, проводит двумя пальцами вдоль влажной от естественной смазки промежности, проталкивает один в подрагивающее в предвкушении колечко мышц, сразу добавляя второй, растягивает нетерпеливо, но осторожно, не допуская даже случайных болезненных ощущений. Тэ входит резко, но без неоправданной грубости, сразу попадает по простате, вырывая из груди Чона надорванный, грудной стон, и продолжает выбиваться в его тело точными, отрывистыми и частыми толчками, плотно фиксируя омегу на своём члене, практически полностью его обездвиживая. Гук плачет от удовольствия, задыхается от переполняющих его ощущений, капризно хнычет, пытаясь двигаться на встречу, цепляется за широкие плечи Кима и постоянно с них соскальзывает, постепенно приближаясь к разрядке. Голову простреливает неожиданным воспоминанием, и когда альфа собирается снять его с себя, чтобы не допустить сцепки, соединяет ладони на тыльной стороне его шеи и насаживается глубже, чувствуя внутри горячую сперму Тэхёна и его набухающий узел, и млеет от второго оргазма. — Qu'est-ce que c'est, bébé? Что ты… — хрипит, откидываясь назад и ударяясь затылком о стену, надламывает брови над переносицей и зажмуривает глаза: как же охуенно, и как же поебать на то, о чём там бьёт в тревожные колокола отброшенный в самый дальний угол самого дальнего плана голос разума. — Я хочу ребёнка… от тебя… — Чонгуку больно и хорошо одновременно, внутри очень сильно давит, ему едва удаётся дышать, слёзы продолжают бежать неконтролируемыми потоками, “сыпать соль” на ранки на истерзанных губах, но в правильности происходящего он не сомневается ни секунды: он подсознательно и сознательно желал этого с того самого момента, когда несколько лет назад узнал о первой беременности Чимина, у которого скоро родится ещё один мальчик. Гук кладёт ладонь на выпирающий живот, и глуповато улыбается, поднимая взгляд на альфу, берёт его за запястье и укладывает его руку поверх своей. — У нас будет замечательный мальчик, или милая девочка, ТэТэ, я так рад… Его омега выглядит таким довольным, и Тэхён не может быть доволен меньше: улыбка его истинного для него —первостепенно и важнее всего прочего, да и к тому же, он и сам уже давненько начал задумываться о детях. Он знал, как Чон их любит, но не был уверен в том, что тот готов к своим собственным, и по какой-то причине, они никогда это не обсуждали и не обговаривали. Возможно, этот импульсивный поступок окажется для них, таких нерешительных, самым правильным вариантом и выходом из затянувшихся колебаний, но в чём Тэ не сомневается ни миллиметром своего сердца — если Гук забеременеет, он будет безгранично счастлив.×××