Guide

Чэн Сяоши вел себя странно. Нет, конечно, он вел себя странно всегда. Чэн Сяоши был абсолютно хаотичен, с его придурковатостью никто не мог предугадать, что же он мог выкинуть в следующую минуту. Лу Гуану справедливо казалось, что вместо сердечной мышцы мозгов у него и вовсе стоял какой-то рандомайзер, который решал, чем же таким интересным Чэн Сяоши будет занят сегодня. Лу Гуан имел в виду, что Чэн Сяоши вел себя страннее, чем обычно. Вообще, он уже мог целую энциклопедию накатать и назвать ее «Чэн Сяоши и миллион его заскоков» или «Чэн Сяоши и как с ним бороться», или «Как понять Чэн Сяоши по движению его глаз», потому что знает его вдоль и поперек. Лу Гуан довольно наблюдательный, но ему не обязательно смотреть на Чэн Сяоши, чтобы понять, что он вытворяет. Ему не обязательно смотреть, чтобы видеть весь спектр эмоций, который Чэн Сяоши испытывает ежесекундно. Сказать, что с Чэн Сяоши происходит что-то неладное, легко. Даже не потому, что он эмоционален, как ребенок, экспрессивен, словно пробует сдать экзамен в актерское или жалуется в открытую — просто Лу Гуан на каком-то интуитивном уровне чувствует Чэн Сяоши. Может быть, потому что они близкие друзья, а может из-за работы, совместного проживания, да чего угодно, но все это будет лукавством. И Лу Гуан это знает. Также, как и знает, что Чэн Сяоши для него не просто друг. Лу Гуан, наверное, попал сразу же, как только увидел Чэн Сяоши. Тот улыбался так искренне и открыто, что на щеках появились ямочки; он не делал ничего особенного, но при этом выглядел так ярко, так ослепительно, что становилось больно где-то в груди. Весь мир Лу Гуана сузился до красиво очерченного лица, обрамленного копной непослушных темных волос, до лучезарных карих глаз. Его мир сузился до существования самого Чэн Сяоши. Когда Чэн Сяоши сбивчиво позвал Лу Гуана присоединиться к игре, пронзая своими невозможно-смеющимися глазами и без раздумий спасовав мяч, Лу Гуан уже осознал свой проигрыш. Когда Чэн Сяоши сказал, что доверяет ему, Лу Гуан готов был взвыть. Ему казалось, что земля ушла из-под ног или он просто потерял контроль над своим телом. Чувствами. Разумом. Он в тот момент вообще весь потерялся. Может, поэтому Чэн Сяоши так странно на него покосился. Всегда люди вокруг Лу Гуана твердили ему, что он черствый, такими темпами останется один, никому не нужный — кто захочет дружить с таким социопатом? Лу Гуан лишь раздраженно хмыкал, отмахивался от глупых замечаний и думал. Думал, что влюбиться в такого человека как Сяоши — счастье. Оно пузырилось где-то в районе груди, заставляя кровь течь быстрее, заставляя мысли путаться или вовсе залипать бессмысленно на любое действие, жест, выдох Чэн Сяоши. Он думал, что выдаст себя с потрохами, не умеющий правильно выражать или прятать свои чувства. Он думал, что люди — смешные идиоты, потому что вот он, Лу Гуан, стоит перед всеми открытой книгой, безуспешно пытаясь спрятать румянец, сильно окрасивший его бледную кожу и стыдливо отводящий взгляд от Чэн Сяоши. Ему казалось, что Чэн Сяоши — солнце. Если он продолжит смотреть, то выжжет себе сетчатку, глазницы, а затем и сам сгорит, неясно от чего: от света Сяоши или своих чувств к нему. — Переезжай ко мне, — сказал как-то Сяоши, не отвлекаясь от своей онлайн игры, будто и не предложил ничего особенного. Лу Гуан подумал, что его режут без ножа. — Все равно ты работаешь в студии, так что очень удобно получается. Тем более платить придется меньше, м-м, как тебе идея? Чэн Сяоши посмотрел лукаво на Лу Гуана, и невозможно было понять, как всегда, шутит он или говорит всерьез. Шутит он или тоже обмирает внутренне, ожидая ответа, словно приговора. Лу Гуана считает до трех, успокаивая бешеный пульс, считает до десяти, пытаясь совладать с голосом, и на двадцати, когда судорожно нашел нейтральный ответ, выдохнул: — Хорошо. Лицо Чэн Сяоши, озаренное улыбкой, он запомнил навсегда. Лу Гуан быстро понял, что Сэн Сяоши — хороший притворщик. Лу Гуан вообще любил анализировать и думать, и он наслаждался, пытаясь разобрать личность Чэн Сяоши по кусочкам. Он словно помешался. Лу Гуан не заметил, как теперь у него получалось думать либо о Чэн Сяоши, либо не получалось думать совсем. Ему было странно, непривычно и интересно — ковыряться в себе, раскладывая по полочкам и свою подноготную, и придти к выводу о том, что он влюбился. Он не выпускал Чэн Сяоши из вида, пытаясь запечатлеть в памяти каждый момент с ним, оставался настолько близко к нему, что можно было почувствовать запах стирального порошка, одного на двоих. От Чэн Сяоши все равно пахло лучше. Умопомрачительно. Пахло так, что Лу Гуану приходилось сглатывать, стараясь дышать не слишком тяжело и не закатывать глаза, незаметно поправлять штаны и считать-считать-считать, чтобы сконцентрироваться хоть на чем-то, кроме этого удушающего чувства возбуждения. Лу Гуал лежал на кровати, почти-одной-на-двоих, не в силах уснуть, потому что на нижней полке ворочался Чэн Сяоши, и прокручивал в голове собранные за день воспоминания. Раз за разом, каждое слово, взгляд, улыбку, выдох, по кругу, чтоб не забыть никогда, он думал о Сяоши. Он думал: Сяоши. Раскатывал имя по языку и чувствовал сладость, трепет, волнение, его затягивало в водоворот эмоций, которых он никогда раньше не испытывал, и Лу Гуану казалось: в такие моменты он готов бросить мир к ногам Сяоши, пасть сам, сделать что угодно, лишь бы показать, какую власть тот имеет над ним, Лу Гуаном. Чэн Сяоши был сверхновой, и взрывался он днем, средь других людей, эмоциями, неудержимой волной, он шутил и смеялся, обнимал все вокруг, раздаривая себя по кусочкам; и Лу Гуан так гордился тем, что любит этого человека. А по ночам, с ужасом слушая тихий плачь, что-то внутри него обрывалось каждый раз. Он слушал, как Сяоши пытается успокоиться, как у того ничего не получается, и умирал, не зная, что делать. Он молился: «Успокойся». Он думал, что прибьет всех, кто виновен в слезах Сяоши, живого, мертвого — любого достанет из-под земли, в прошлом, будущем, настоящем, в параллельных вселенных. Цяо Лин сказала, что у Чэн Сяоши было трудное детство. Он и сам догадался, она лишь подтвердила его предположения. Когда Чэн Сяоши думал, что никто не смотрит, он сбрасывал маску. И в такие моменты Лу Гуану было страшно. Страшно от того, насколько сильно преображался Чэн Сяоши. Покинутый искрящейся живостью, он будто становился марионеткой с оборванными нитями, весь расхлябанный и безвольный, неживой; с темными провалами глазниц; с пустым кукольным, но все еще красивым лицом; он становился тенью себя, и Лу Гуану хотелось сгореть, но зажечь снова Сяоши, зажечь навсегда, без перебоев, подарить ему самое лучшее будущее. — Чэн Сяоши, — плохо скрывая панику в голосе, хрипел Лу Гуан. За секунду Чэн Сяоши сбрасывал кокон печали, будто бабочка, и мастерство превращения было достойно похвалы. Он оживал с блеском в глазах, заученно растягивая губы ровно настолько, чтобы появилась ямочка, распрямлял плечи, скидывая одеяло усталости, чтобы стать привычным собой. Поворачивался немного в сторону Лу Гуана, и, узнавая его, оживал еще больше, теперь уже искренне. Лу Гуан терпел, оставаясь рядом с Сяоши, когда тот выплакивал все глаза, гладил его успокаивающе по волосам нежнее шелка, поддерживал под руки, не давая падать, и заклинал его успокоиться. Он терпел, но так и не смирился с тем, что у Сяоши иногда случаются истерики. Лу Гуану стало спокойнее, когда он понял причину этого — одиночество. Выросший один, хоть и в обществе, под присмотром Цяо Лин, у него никогда не было по-настоящему близкого человека, и Сяоши срывался на всех, скаля зубы раненым зверем в попытках получить то заветное внимание. Делал все наперекор, был громким, надоедливым и бесцеремонным мальчишкой, тянущийся к теплу, но не зная, как его получить. От кого его получить. — Я рядом, — шептал Гу Гуан на ухо Сяоши, и тот удивительным образом затихал. Затихал, цепляясь ледяными пальцами за предплечья Лу Гуана, оставляя синяки, кивал благодарно и позволял себе расслабиться. Он не успокаивался, хотя и переставал судорожно запихивать воздух в горящие легкие, и тихо выплакивал все до конца. — Я рядом, — шептал Лу Гуан и под грохот собственного сердца прижимал уязвимого Чэн Сяоши к себе. Они не обсуждали это. Лу Гуан просто был здесь для него всегда, в любой момент готовый подхватить и унять тревогу, исполнить любую прихоть, а Чэн Сяоши, наверное, было немного неловко. Чэн Сяоши весь был неловкий, человек-противоречие, напуганный зверек, который и тянется к руке, и страшно до безумия. Лу Гуан просто ждал, когда Чэн Сяоши, непривыкший к физической близости, раскрепостится рядом с ним, переходя невидимую черту, и сам начнет ластиться. Это произошло быстро. Тут, наверное, сыграла роль и их работа. В паре они фантастически справлялись с любым делом. По крайней мере, так думал Лу Гуан. Судя по довольной мордашке Чэн Сяоши, того тоже все устраивало. Да и Цяо Лин отмечала, что из них вышел неплохой дуэт. Ему нравилась их тихая, — если не брать в расчет вертлявого Сяоши, — размеренная жизнь. Лу Гуану нравилась их работа в фотостудии, нравились их сверхъестественные услуги, ему просто нравилось жить с Чэн Сяоши под боком, не задумываясь о том, что ждет их завтра. У них и правда все было хорошо. Лу Гуан понимал Чэн Сяоши с полуслова, а Чэн Сяоши понимал Лу Гуана с полувзгляда. Редкая идиллия, Лу Гуану казалось, что его нынешняя жизнь — это какая-то сказка. Не может так резко все измениться, не может все так резко наладиться. Разумеется, Лу Гуан заметил, что с Чэн Сяоши творилось что-то не то. Поначалу это не вызывало никаких подозрений, потому что и серьезного ничего не происходило. Чэн Сяоши был хаотичным, делая несколько дел одновременно, шумным и надоедливым, но Лу Гуана все устраивало. Сяоши был фильмом, который Лу Гуан мог смотреть без остановки. Когда фильм начинает заедать, ты негодуешь. Когда фильм вдруг выключается, ты понимаешь: что-то не так. Лу Гуану потребовалось несколько дней, чтобы заметить шероховатости в поведении Чэн Сяоши. Несвойственные ему эмоции. Действия. Слова. — Кстати, открыли спецотдел по борьбе со сверхъестественными преступлениями, — гордо сообщил капитан Сяо. — Я буду главным. Лу Гуан не хотел во все это влезать. Ему вообще по боку все эти нераскрытые преступления, тупиковые расследования, они были где-то там, далеко, и он очень хотел, чтобы дальше так и оставалось. — Правда? — искренне обрадовался Чэн Сяоши. — Капитан, это же круто! Вы знаете, к кому обращаться в случае чего, — он подмигнул Сяо Ли, облокотившись на Лу Гуана, и совершенно не замечал, как тот застыл, заледеневший. Лу Гуан не учел одного: самого Чэн Сяоши. Лу Гуану не нравились срывы Чэн Сяоши. Но об этом, как и о его периодических истериках, никто не знал. Лу Гуан не хотел, чтобы его солнце занималось криминалистикой. Потому что станет только хуже. — Не забывай, кто принимает решения, — твердо сказал он, скидывая теплую руку Чэн Сяоши со своего плеча. — Мы не будем этим заниматься. Даже не просите. Тяжелый взгляд Лу Гуана прошиб Сяо Ли насквозь. Рука капитана дрогнула в кармане, и Лу Гуан услышал характерный треск ламинированной фотографии. — Всего одно дело, — примирительно сказал Сяо Ли, — по старой дружбе. По старой дружбе одно дело превратилось в два. В три. В пять дел. Они были отвратительны, хоть Лу Гуан и старался соглашаться на самые легкие. Пропажи. Кражи. Взломы. Теракты. Когда капитан Сяо Ли стал их упрашивать взяться за насилие, Лу Гуан, оскалившись, прорычал ему убираться. Когда Сяо Ли попросил их разобраться в изнасиловании, Лу Гуан вышвырнул его из студии, разорвав фотографию. Когда Ли показал им дело об убийстве, Лу Гуан с размаху ударил его по лицу. — Пошел прочь, — прошипел он, встряхивая онемевшее запястье. Черт его знает, почему он продолжил заниматься этим дерьмом. Почему не остановился, когда заметил, что Чэн Сяоши стало хуже. Почему не остановился на одном деле, как и договаривались на берегу. Может быть, ему хотелось порадовать Чэн Сяоши. Того и хлебом не корми — дай залезть в какую-нибудь пакость. Может быть, лукавые глаза Чэн Сяоши имели над ним гораздо больше власти, чем Лу Гуан — над ситуацией. Он правда не знает. Он знает только то, что Чэн Сяоши нужно срочно спасать. Спасать от мира, от Лу Гуана, от себя самого. Лу Гуан всегда молился, чтобы Чэн Сяоши ненароком не навредил себе во время истерик. — С тобой все в порядке? — на пробу спросил он, когда Чэн Сяоши залип на стакан с водой слишком долго. Непозволительно долго. Чэн Сяоши вздрогнул. Сердце Лу Гуана оборвалось. — Да, — как ни в чем не бывало, весело ответил Чэн Сяоши и выпил воду. По его губам потекло несколько капель. Лу Гуан следил за тем, как они, скатившись по сильной шее, пропитали светлый воротник футболки. — Почему ты спрашиваешь? Лу Гуан, ты что, волнуешься за меня? И столько этого напускного веселья, отдающего фальшью, что Чэн Сяоши сам скривился, поняв, что перегнул палку. Чэн Сяоши осунулся. Стал говорить медленнее. Безразличнее. Как игрушка, у которой скоро сдохнут батарейки. Он говорил ровно как девушка, которая стала свидетельницей массового ограбления. В том деле погибло несколько человек. Их взяли заложниками в небольшом, но людном торговом центре, и Сяоши… Смотрел, как один из террористов без колебаний выстрелил в голову подруге этой девушки. Стирал ледяными пальцами горячие алые разводы, облизывал соленые губы, на которых смешались его слезы и чужая кровь, и не реагировал на Лу Гуана, который нечеловеческим голосом пытался до него докричаться. Чэн Сяоши стал напряженным. Нет, он всегда был напряженным из-за энергии, которая бурлила в нем огненной лавой; готовый сорваться в любую минуту на край света, лишь бы дать выход этому переполняющему его потоку. Сяоши весь был зажженным фейерверком, он был праздником, он был электричеством, которое дарило надежду, смех и радость другим. Но теперь Чэн Сяоши был напряженным не потому, что энергия внутри него не давала ему спокойно сидеть на месте, а потому что он… как будто боялся чего-то. Чего-то, что может настигнуть его внезапно, и нужно быть готовым всегда. Нужно быть готовым ударить первым. Однажды Лу Гуан был в зоопарке. Там было людно, громко и душно, въедливо пахло чем-то неприятным, и Лу Гуану было совершенно не интересно смотреть ни на огромных слонов, ни на диковинных жирафов и озорных мартышек, ему было без разницы на морских котиков и напоминавших ежей дикобразов. Ему просто хотелось домой. А потом Лу Гуан заметил в вольере волка. Чернильно-черного, с горящими золотом глазами, большого и лоснящегося, сильного, крепкого, дикого. Лу Гуану думалось, что он никогда не видел ничего настолько прекрасного. Волк сидел неподвижно, напряженно следя за каждым человеком, и был готов атаковать. Чэн Сяоши стал волком, готовым атаковать. — Ты как будто сейчас кинешься на кого-нибудь, — осторожно заметил Лу Гуан, откладывая в сторону книгу, и услышал истеричный смешок, невольно вырвавшийся из Чэн Сяоши. — Иди сюда, — он положил подушку на пол между разведенных ног и приглашающе хлопнул по ней пару раз. — Я сделаю тебе массаж. Он разминал забитые мышцы плеч и шеи, слушая довольные выдохи Чэн Сяоши, и думал о том, что нужно заканчивать с этим дерьмом, пока Чэн Сяоши не утонул окончательно. Лу Гуан стянул с него мешающую куртку и прошелся по теплой коже пальцами, наблюдая, как под его руками появляются мурашки. Как расслабляется под его действиями Чэн Сяоши. Как он откидывает голову на колено Лу Гуану и тянет губы в улыбке. Лу Гуан смотрит на эти губы и думает, что будет, если сейчас их поцеловать. Что будет, если он сейчас опустится немного, перехватив темные пряди на голове Сяоши пальцами, и накроет его губы своими. Задержится на секунду, запоминая ощущение, и толкнется языком глубже. — Лу Гуан, я готов стать твоей женушкой, если ты каждый день будешь разминать мне плечи, — блаженно стонет Сяоши, и Лу Гуан неопределенно хмыкает. Ему требуется несколько мгновений, чтобы выбросить из головы картинки раскрасневшегося Сяоши, который мутно смотрит на него, Лу Гуана, и облизывает губы языком, судорожно сглатывая. Лу Гуан думал, что не нужно было браться за то дело, где жертву изнасилования огрели сзади по голове. Он костерил себя на чем свет стоит. Винил себя в том, что шел на поводу у Сяоши, соглашаясь на последнее дело, после которого шле еще одно и еще, и еще. Лу Гуан принимал решения. Чэн Сяоши дергал Лу Гуана за ниточки так, чтобы тот принял правильное решение. А потом Чэн Сяоши начал соблюдать дистанцию. Это был какой-то оксюморон: Лу Гуан никогда бы не подумал, что ему придется употреблять в одном предложении «Чэн Сяоши» и «дистанция». Тем не менее, Сяоши перестал нарушать чужое личное пространство. Сидел один, отодвигаясь как можно дальше, не заметно съеживаясь, чтобы казаться меньше. Вставал по другую сторону прилавка, когда обслуживал посетителей. Не поворачивался ни к кому спиной. — Лу Гуан, — задыхаясь после очередного кошмара, кричал Чэн Сяоши, — Лу Гуан! Лу Гуан, разбуженный и растревоженный, кое-как спихивал с себя одеяло и на слабых ногах падал со второго яруса их кровати, больно отбивая ступни и колени, но не обращая на это никакого внимания. Он садился рядом с Сяоши, хватая того за дрожащие плечи, и судорожно пытался придумать, как его успокоить. Лу Гуан был умным. Начитанным. Образованным. Он был лучшим на своем потоке, в олимпиадах, в конкурсах, в соревнованиях, он был лучшим во всем, всегда и везде благодаря знаниям, но к черту пусть идут эти знания, если он все еще не знает, как успокоить Сяоши. — Я рядом, — убаюкивающе шептал он, утирая слезы Сяоши. — Ты в безопасности. — Лу Гуан, я потерялся, — беспомощно всхлипывает Чэн Сяоши, — Лу Гуан, помоги мне. Я не знаю, кто я, — давится он, и Лу Гуан сжимает челюсти до скрежета зубов, прикрывая глаза. Он считает. Один — его руки тянут обмякшее тело Чэн Сяоши на себя. Два — он прижимает его, дрожащего и потерянного, к груди, зарываясь пальцами в мягкие волосы на затылке. Три — он успокаивает собственное бушующее сердце и выдыхает на грани слышимости: — Чэн Сяоши, ты мое солнце. Ты самый добрый, яркий, милый человек, которого я когда-либо встречал, — Лу Гуан слушает, как затихает Сяоши. Перехватывает его руку и некрепко сжимает в своей ладони. Продолжает шептать на самое ухо, щекоча дыханием, — Сяоши, ты поток энергии, по какой-то нелепой ошибке заточенный в человеческое тело; ты свет, который разгоняет самые темные мысли; ты огонь, который согревает изнутри. Лу Гуан отстраняется, обхватывая лицо Сяоши руками, и смотрит, как в потухших глазах плещется непонимание. — Чэн Сяоши, — удерживая его взгляд, твердо говорит Лу Гуан. — Завтра я позвоню капитану Сяо Ли и откажусь от всех дел, которые ты уговорил меня взять. Никаких отговорок. Мы не будем больше этим заниматься. Ты меня понял? Он дожидается несмелого кивка, и расслабляется. Капитан Сяо был не в восторге от столь внезапного изменения планов. Лу Гуану было глубоко наплевать. Когда капитан Сяо зашел в их фотостудию, с порога начиная возмущаться, Лу Гуан преградил ему путь, не позволяя ступить в гостиную. Цяо Лин озадаченно нахмурилась, а Чэн Сяоши напряженно сидел на диване, не сводя красных глаз с Лу Гуана. — Парни, ну вы чего, — непонимающе гудел капитан, безуспешно пытаясь отодвинуть Лу Гуана в сторону, чтобы добраться до Сяоши. Знает, зараза, как правильно на Лу Гуана воздействовать. — Если ты сделаешь еще шаг вперед, — убийственно-спокойным голосом констатирует Лу Гуан, — Я тебе все зубы выбью. Капитан вздрагивает, не найдясь с ответом, и пристально смотрит в глаза Лу Гуану. — Мы договаривались, — с нажимом повторяет он, однако, более не пытаясь сдвинуть того с места. Видимо, помнит, насколько у Лу Гуана рука тяжелая. — Дайте по крайней мере обнаружить тело, у него же там семья осталась, будет хоть, что похоронить… — капитан смотрел на Чэн Сяоши, надеясь надавить на жалость, найти слабое место, но тот не отводил взгляда от Лу Гуана. Капитан пытается дотянуться до дивана, где забился в угол Сяоши, и Лу Гуана прорывает. Он перехватывает запястье капитана Сяо, сжимая его так сильно, что пальцы скрючиваются; Лу Гуан не понимает, откуда в нем столько силы, не понимает, почему вдруг раздался треск костей, но он понимает, что если Сяо Ли дотронется до его Сяоши — он уничтожит капитана. — Я тебя уничтожу, если ты дотронешься до Сяоши, — шипит эхом он свои мысли. Цяо Лин охнула, подлетая к капитану, пытаясь отцепить от него Лу Гуана; защебетала что-то о том, что ему лучше зайти в другой раз и попутно осматривала опухшую покрасневшую руку. Лу Гуан смотрел, как Цяо Лин силком пытается вытащить оглушенного Сяо Ли на улицу. За ними тихо закрывается дверь. Лу Гуан поворачивается к ним спиной и садится на корточки перед Чэн Сяоши. Считает до трех, успокаивая дыхание и успокаиваясь сам. Пытается поймать его взгляд и замечает, что щеки Сяоши горят алым цветом летнего заката. — Спасибо, — говорит он и убирает со лба Лу Гуана мешающую челку. Лу Гуан смотрит в это красивое лицо, окрашенное румянцем, и думает, что боги не выглядят так красиво, как Сяоши. Немного устало, с теплыми искрами в смеющихся глазах, волевым подбородком и ясностью движений. Лу Гуан думает, что может поклоняться Сяоши. — Лу Гуан, не сочти меня странным, — неловко начинает Чэн Сяоши, опуская дрожащие руки на плечи Лу Гуана. — Мне показалось, что ты как будто… Лу Гуан замирает, с обреченностью наблюдая за тем, как губы Сяоши складываются в: — …Неравнодушен ко мне?.. Лу Гуан замирает, ни жив ни мертв, и пытается найти в пустой голове хоть что-нибудь, отдаленно напоминающее нейтральный ответ; хоть что-нибудь, чтобы вывернуть все шуткой, перевести стрелки на самого Сяоши… — Я ведь не соврал тебе, когда сказал, что готов стать твоей женушкой, — продолжает Сяоши, и Лу Гуан задыхается. Он так и не понял, кто первый начал поцелуй. Кажется, они оба, давно об этом мечтавшие, резко подались навстречу друг другу, стукнувшись зубами, остервенело сминая чужие губы, не в силах оторваться. Лу Гуан пропустил тот момент, когда его руки забрались под футболку Сяоши, оглаживая твердый пресс, грудь, ключицы, шею, — ему было жарко, душно и катастрофически хорошо, ему казалось: он прикасается к солнцу. Чэн Сяоши определенно вел себя странно, но это ничего. Лу Гуан поможет ему вновь найти себя. В конце концов, у них было все время мира.