Льдинка

Осень две тысячи двенадцатого.

      Лишь бы не ебнуться…       Во время прыжка — будь это хоть дупель, триксель, а то и двойной тулуп — размышления Эрика были охвачены лишь одною мыслью. Столь привычной, уже приевшейся и, говоря честно, совсем родной. Пальцы Анны Павловны стучали по дереву бортика, а глаза ее лениво скользили за взмывшей Касперской спиной и приподнятыми руками. Анна Павловна — она же Белинская, она же три раза отмерь, один раз спрыгни — сегодня была не в духе. А значило то лишь одно: докрути он хоть четверной аксель вместо обычного тройного, у Белиновских губ не образуется далекое подобие улыбки.       Катится вперед левой, правая подхватывает, дыхание замирает — скручивается. «Лишь бы не ебнуться…» — воротится в башке. Глаза прикрыты, а он уже на ноге.       Лезвие выскальзывает.       Сказать, что больно — нельзя. Хуево — да.       Сумел на ноге устоять — уже заслуга, сразу не ебнулся.       Тупая боль тонет в цоке Белинской, и накатывает злоба. Смешок Гриши Фролова по ушам приходится не хуже чавканья.       Встрепенувшись, Каспер по катку ладонью хлопает да поднимается, желваками на лице играя, чтоб, не дай господи, не выкинуть чего не попадя — на неделю будет отстранен, а то и на полторы. А потом иди, прыгай возле Белинской, ноги-руки-жопу целуй, чтобы допустили. Смолчит да пройдет все.       Легкие горят, румянец играется, холод совсем невесомый. Нога тянет, откидывается Каспер чуть вбок, выпрямиться сразу не может. Зубами клацает, горечь со слюной сглатывая на ходу. Пальцами хрустит, глазки прикрывая, надеется, что Фролову не врежет. Выдержит таки эту муку.       — Каков вердикт, Анна Павловна? — кисло хрипит Каспер.       А вердикт был готов еще до самого прыжка, по лицу Белинской все понятно. И Касперу это ясно.       Зато, не сразу ебнулся.       — А ты сам не знаешь? — Фроловская ухмылочка стирается также быстро, как Каспера взгляд достигает его мутных глазенок. Разворачивается и на лед вылетает Гриша, просвистев под нос сумятицу из «я ушел уже» или «ушел теперь».       Белинская брови не удосуживается насупить для него, не достоин и того, мол. А кто достоин, Анна Павловна? Фролов этот? Или Смутняк? Они и тройной тулуп с первого раза скрутить не могут, на аксель выйти — все равно что в русскую рулетку сыграть — хуй разберешь где выстрелит, а где нет.       — Вчера было лучше.       Лодыжка вчера с утра растянута не была.       — Я стараюсь, — цедит он. Пытается в глаза Белинской заглянуть, до носа доходит, а затем ломается и глаза в сторону отводит.       «Трус» — будет читаться на лице ее.       — Старайся дальше, Эрик. Ты молодец, — в голосе нет иронии. Ничего в нем нет. Замерло все у нее в внутри, блестит как и лед под ним. И он скоро замрет, в льдинку превратится да на осколки разлетится по всему стадиону. Вот Смутняк обрадуется. — Только вот как с этим на Олимпиаду ехать? Думай, Эрик, и старайся. Так в десятку точно войдем.       Касперскую челюсть сводит, ухмылка кривая вырисовывается.       Молчи, долбоеб.       — Я вас понял, — кивок.       — Понимать, Эрик, мало, нужно делать, — упрека нет в словах. — У тебя меньше, чем полтора года. Думаешь, если будешь постоянно находить себе оправдания и лениться, то золото получишь? Да ты и бронзы достоин не будешь. Хочешь, чтобы события Чемпионата мира повторились?       Щеку изнутри языком изучив, за губу нижнюю зубами уцепился. Ногой назад чуть черкнул.       Они не повторятся. Он зубами выхватит эту победу.       Белинская похожа на кремень, а глаза у нее из хрусталя — прозрачные и серенькие. Да и одежка на ней сидит как с иголочки — рубашки да пиджаки, штаны по щиколотку. Белизна волос под шляпами скрыта, тень на глаза падает. И смотрит она на всех равнодушно, устало и нехотя. Голос тверд, хоть и певуч. Губы всегда обведены красным, а веки тенями. Редко ее на льду увидеть можно. Указания Белинская дает лишь за бортиком.       — Продолжай, — коснувшись взглядом Фроловской туши, на льду пластом разлегшейся и палец большой оттопырившей, глаза прикрыла она и воздух через нос втянула. — А то Фролов тебя нагонит. — По губам чуть сжатым и голове качнувшейся, понятно сразу стало, что Белинская в себе последние силы находит, на Гришу чтобы не наорать. — Я вот думаю, он таким родился или головой стукнулся однажды?       — Такими только рождаются, — фыркает Каспер, руки на груди складывая.       Фролов идиот тот еще. Как его не выперли еще только?       — Я тебе сказала продолжать, а не стоять и поддакивать мне. Твоего личика красивого и судорог фальшивых на лице со сложенными в домик бровями не хватит, если техника твоя и настоящий артистизм также хромать будут.       В словах ее обрывки правды проскальзывали, признавать как бы то ему не хотелось. Если и сказанула про технику лишнего — с техникой проблем у него точно не находилось! — то с артистизмом этим, будь он неладен, весомое что-то да и имелось. Хуету эти зачем вписали только сюда? Спорт это, в очередь первую, а не балет ебанный. Он не Нуреев вам, чтобы по-обезьяньи на сцене скакать, публику пируэтами поднимая. Физическую подготовку и силу демонстрировать нужно, а пусть «усладой для глаз» узкоглазые занимаются — неплохо у Ханю и Чана это на Чемпионате мира получилось — судьи им дополнительные баллы за просто так приписали. В махах и судорогах искать нечего. Жаль только, Белинская это все не признает.       На лицо улыбку простецкую натянув, Каспер от бортиков оттолкнулся, скорость сразу набралась, спина выпрямилась. Гриша лежал себе, задницу отмораживая. (Хотя, в случае данном, скорее хер). Глаза Каспер сузил, на чоктау зашел, в моменте резко в сторону Фролова скользнув. Тот ахнул да назад отлетел, на за весь проорав:       — Ты ебнулся совсем, Каспер?       По залу этом слова пронеслись.       Пальцы к груди он прижал, волком на Эрика оборачиваясь. Каспер хмыкнул и на зубце притормозил. В опасной близости проехал, еще сантиметра два — пальцы Фролова на катке остались бы покоиться. У Гриши вся краска с лица отлила, рот приоткрылся. В глазах мутных страх пролетел.       Язвить нехуй.       — Меньше валяться нужно, Фролов. А за нецензурную речь в следующий раз получишь, — бросила Белинская.       Каспер улыбнулся про себя, Фролова слова мимо ушей пропустив — Белинская не сказала ничего, значит, мелочи это все, — правым зубцом об лед ударил, левую ногу на внешнее ребро поставил, весь воздух вытолкнул из легких, оттолкнулся да скрутился на славу. Лутц четверной приземлил как нужно, сморщившись под конец, перекидной широкий получился, а затем и на тулуп тройной зашел, зубы вместе сомкнув, чтобы стон болезненный не выпустить. На ногу правую приземлился, руки расставляя.       Кровь к мозгу прилила, кроме лодыжки теперь и вся нога тянула, но вида подавать он и не думал: в поклон опустился, рукой в сторону повел, привстал, спину как тетиву натянув, и пролетел в сторону.       — Ногу нужно больше вытягивать на лутце, — выпавшую прядь за ухо заправляя, заметила Белинская. — Недокрут малый в тулупе виднелся. Но заход хороший.       В интонациях отдельных замечено была малая доля одобрения.       Поняв это, Фроловская харя недовольство высказывает, а сам он вокруг оси винт закручивает, на либелу затем переключаясь. Позер. Как баба изгибается, не иначе. Ему бы с телками выступать, а не с парнями на соревнованиях выкручиваться. Там его заслуги оценят по достоинству. Лучше бы нормальный каскад с квадом выучил, а не задницу всем демонстрировал.       Волосы назад Каспер убирает, пальцами в пряди темные на висках заходя и назад оттягивая. Резинку снимает и с виду пучок неумелый собирает, оставляя немалую часть волос торчать из-под него. Шею разминает, захрустев разок, а затем тройной флип скручивает под внимательный взгляд Белинской, что все же включилась в дело его; спиной круг наматывает по катку. Волчок хороший — он сам в это уверен, кантилевер мог быть и получше, но если комментариев от Анны Павловны не последовало, он оказался вполне сносным.       И что с того, что аксель ему тройной не дается в полной мере? Лутц четверной получше и подороже будет, а аксель?.. А в нем что такого? Только ебнуться и можно, вот Смутняк и Фролов не то, что нормально приземляться, докручивать сносно не могут. А у Каспера малый перекрут даже идет, только вот приземляться сложно. Лодыжку потянул, тем более.       Времени, тем более, вдоволь у него. А золото забрать — не на Марс полететь. Еще как сумеет.       Алина глупо по сторонам озиралась, на одном месте топчась. А идти-то куда теперь?       Охранник — мужик лет пятидесяти, подтянутый и лысый — не смотря даже на свою внешнюю грозность, с улыбкой пропустил ее во внутрь «Ледяного». На бейджик лишь взгляд бросил, имя попросил на бланке записать и через турникеты запустил. Алина в телефон все время заглядывает, надеясь там хоть какую-то поддержку найти. А по правде если судить и размышлять, то просто себя не в нужной тарелке чувствует.       На четвертое яблоко сообщения все приходят и приходят, на руке вибрируя. Агата все пишет и пишет, спрашивая: «Так че там, мать? Нашлась восходящая звезда твоя там?». А Алина все отвечает: «Чет не горит она, чтобы ее так быстро разузнать».       В то ли место она, в общем, приехала? Вроде, да. Вот там надпись даже была «Ледяной».       Людей, как на зло, в коридорах не виднелось. А в охраннику подходить было не комильфо. Да и отошел он куда-то, кажется, через окошко видно не было данного субъекта.       Мужаясь и тяжело вздыхая, поплелась она по широким коридорам первого этажа к лестнице, с надеждой, что хоть на втором чья-либа харя сумеет завидеться ей. Уж многолюдно очень там было, шаг лишний не сделать.       Оказалось, не только в самом Фигурном катании она не смыслит, но и топографических кретинизмом страдает, раз по надписям на стене и схеме здания нужную дверь найти не в состоянии. Да и как здесь, скажите на милость, разобраться? Здание огромное, дверей раза в два больше, чем в шараге… И зачем она только за освещение этой темы взялась, могла ведь чего другого нарыть. Нет ведь, теперь придется дипломную писать не пойми про что. А это и не балет даже, на который она в детстве с бабулей ходила посмотреть. Что там было? «Щелкунчик», «Озеро Лебединое», «Ромео и Джульетта»? В этом разобраться Алина не могла, теперь на тему льда перейти нужно.       Красный не видать ей и так, и так. Хоть по дипломной пусть «отлично» получит, чтобы у отца все отлегло.       Завидев, наконец, чей-то силуэт в конце коридора, Алина рванула, в ногах своих же заплетаясь. Казаки пятку чуть жмут, шорты поверх толстых колготок смялись как-то совсем не элегантно. Образ дерьмовый выбрала она, однако ведь, на сегодня. Да и если задержится до вечера, прозябнет вся — начало октября теплым делалось в году этом, но к ужину погода портилась, а градус до пяти единиц падал. И бедный с рукавами в три четверти пиджак не защитит ее от Питерских ветров.       Каблук по кафелю стучал, да так, что объект ее внимания и надежды обернулся сразу. Девчонка глазенки вытаращила свои оленьи — карие-карие, с ободком золотым — и на Алину с любопытством посмотрела. На вид лет пятнадцать ей, может и того меньше, совсем мелкой казалась — на голову целую, а то и еа полторы ниже Алининых метра семидесяти четырех.       — Привет, — улыбается Алина, ранец с вышивкой на спине поправляя и вбок голову склоняя.       — Здравствуйте, — улыбка в девчонки легенькая, как и она сама. Натянутой назвать сложно. Под кофтой у нее платьице алое виднеется. Фигуристка?       — Слушай, а где здесь, — пальцем крутит, — каток находится? Я заплутала немного, можно сказать.       Снаружи здание поменьше кажется, а как во внутрь заглянешь, так сразу дворец. Как в мультике том… как звался-то? «Горбун нос»?.. «Карлик нос», точно! Лет в одиннадцать посмотрела его Алина, когда сирень на улице расцветала.       Пальчиком девчонка в дверь тыкнула, напевая почти:       — Здесь.       Алина кивок пустила и посторонилась. Дверь распахнулась и взгляд Алинин зацепился на трибунах немногочисленных, в синий выкрашенных, вниз прошелся по ограждениям с пластиковыми экранами и на катке самом остановился.       — А чего сегодня людей так мало?       — Так утро понедельника ведь, — плечиками пожала девочка, на коньках во внутрь залетая почти. — Кому в десять утра, тем более, в будни, заблагорассудится на каток выйти? В часам двенадцати люди после разминки соберутся — многие и вовсе после учебы только явятся. А вы кого ищите?       — Тебе же заблагорассудилось, — усмехнуться постаралась Алина, но не язвительно, а по-доброму скорее и игриво чуть. Ей самой через часа два на паре полагалось быть — на третью с горем пополам зайдет да отметится.       На сайте официальном у «Ледяного» расписания не нашлось. Алина не была спецом во всем этом, но по рассказам многочисленным у знакомых своих предполагала, что с самого утра и до позднего вечера спортсмены тренируются. Это у них только так или для всех одно общее правило?       — А я это для шоу, завтра уже выступать пора, нужно весь день программу откатывать.       — А, — потянула Алина. Спрашивать о шоу смысла не было — не разберет все равно. — Я тут эту… Анну Павловну Белинскую искала. Знаешь ее?       — Как не знать-то, — засмеялась девчонка. — Она там, — взглядом вниз указала. Только-только поняла Алина, что не одни здесь они.       Глупо вопрос звучал. И вправду: как не знать ее? Комплекс весь ей принадлежит ведь, мужа покойного ей «презент» — так Федор Романович сказал. Сама она фигуристка бывшая, а конце восьмидесятых или в начале девяностых со льда не сходила, на Олимпиаде восемьдесят восьмого в Калгари домой вернулась с почетным серебром. А после развала не задалось у нее, выдохлась. Или еще не чего — хер разберешь. В девяносто пятом замуж за мецената какого-то выскочила — с дня того в шоколаде купается. Жизнь неплохо у тетеньки сложилась, никак не иначе.       «Экстравагантная она, прямо как и на картинках в Google», — посещает Алину первая мысль.       С мужского будто плеча пиджак с выступающим в одну сторону воротом, с широкими полями и вуалью в основании шляпа, толстая цепь из золота на шее. Лет тридцать пять ей на вид, хоть и написано было в инете, что стукнет скоро сорок семь. Неплохо сохранилась, однако. Фигура что надо — силуэт точенный, одежда лишь подчеркивает все, рост удлиняя. Плечи узкие, ноги стройные.       Алину Белинской Федор Романович зарекомендовал — препод их по «Методикам и основам телевизионной журналистики» — что связи свои имел. (На написание дипломной по Фигурному катанию тоже он надоумил). Порекомендовал он Алину тоже весьма своеобразным образом. Наговорил чего стоит и нет, достоинства Раневской в стократном ключе превысив и титул гениального PR-менеджера приписав. В словах его отголоски правды проскальзывали, но даже для Алины они казались бредом сумасшедшего.       Студентка-хуетка она, а не PR-менеджер! С трудом большим до курса четвертого умудрилась доучиться. А сколько раз она преподам платила? И не сосчитать ведь! На одной удаче, везении и десятках тысячах, отданным одной только Англичанке и Философу, она не слетела к херам собачьим в помойку ближайшую у СПбГУ. Да, заручилась поддержкой и уважением у Федора Романовича — главного препода у них на Журфаке, — но этого ведь мало! На пары она болт забила на курсе втором, ходила лишь к нему и по большому настроению — на лекции по Литературе. Знания ее и вовсе ограничивались на репортажах, настройке камеры и заметках.       Куда вы, блядь, Федор Романыч, только запихали ее?       Нет-нет, что-то она да и умела. Что-то сделать и может. Но не все же, блядь! И смотрел куда он только?.. Лучше бы эту взял Хлестакову, она всю себя на блюдечке бы преподнесла и в работе этой растворилась. А она что? Улыбаемся и машем не проконает, а все время притворством заниматься не гоже. Да и с позором уходить — дело такое себе, ни за что себя за такое унижение не простит. Вешаться пойдет на спагетти! С этажа первого спрыгнет! Ложкой себе вены вскроет! Что там еще?..       — Тебя как зовут, кстати? — бровью повела, руку сразу для рукопожатия вытягивая. — Я Алина.       — Катя, — улыбнулась девчушка краешками губ и ладошку в ответь протянула.       У бортика Катя в моменте оказывается, чехлы с лезвия снимая, и на лед выскальзывает. До Алины взгляд Белинской доходит — отстраненный и слишком уж снисходительно-холодный. От людей таких не по себе Алине становится.       — Здравствуйте, — на все тридцать два улыбается Алина, до костей продрагивая. В этот миг лишь вся прохлада котка ей под кожу залезает и колет. — Я…       — Ты от Ленского? — перебивают ее. Алина глазками тупо моргает разок, а затем другой, и кивает. — Ты поздно, тренировки уже начались.       И ни «привет» тебе, ни «пока». Ну как так можно только?       Алина чуть язык со словами вместе от прямоты не проглотила, с трудом улыбку очередную на губах пухлых вырисовывая. Теряться не стоит, пусть думает себе на здоровье что ей вздумается, а она продолжит тихо-мирно в дело вникать. Главное в профессии Журналистка — держать лицо с выражением всезнайки.       Предупреждал Федор Романыч ее, что дама на любителя эта Белинская — без лишних изысков с ней надо, воду всю по дороге излив. Сразу понятно: не любила она Льва Николаевича в школе. К Чеховскому отряду принадлежит всем нутром своим. А по колючести и прямоте — и вовсе к Шолохову.       — Знаешь ведь чем будешь заниматься?       — Мне сказали, что…       Вздох Белинская тяжелый бросает. Красным губы обведены у нее, стрелки тоненькие и изящные. Добавляет еще большую холодность ее образу это.       — Давай без этого «мне сказали» — отвечай сразу — «да» или «нет».       — Да, — на автомате Алина отвечает.       — Отлично, — цокает и на каблучках разворачивается, мысками на бортик упираясь. — Эрик.       Белинская зовет подопечного своего почти что тихо и ненавязчиво. Реагирует же он молниеносно и быстро.       Алина пальцем большим щелкнула, спину выпрямляя — принять с достоинством большим нужно все дальнейшее. Только-только она взгляд на каток перевела: трое на нем умещались сейчас. Катя катала что-то, один из парней вокруг оси крутился, а третий к ним направлялся.       Лед хрустит под лезвием у парня, сам он руки в бока упирает да выровнять старается дыхание сбитое. Щеки алым горят, нос опух чуть, глаза слезятся, но вида подавать даже не думается ему. Эрик Касперович это — Алина перерыла весь ВК, Одноклассники, Facebook, Instagram, даже на YouTube его прокаты просмотреть сумела, только мало ей это дало. Но, вроде, парень он толковый и талантливый. Хоть и в коммах каждый второй в деревянности его обвинял. Нормально катается ведь ведь, не?       «По сравнению с Ханю Касперович деревяшка обычная, все прокаты с одним лицом заканчивает. Одни прыжки только, но как далеко он с ними пойдет? В таком возрасте уже нужно иметь нужный уровень артистизма, иначе, затем это невозможно наверстать, ведь через пару лет он уже закончит карьеру. Жаль, что из искусства делают обычные гонки по квадам…» — оставил свой отзыв некий комментатор. Алина скриншот в галерее сохранила и для сравнение этого Ханю заценила. Смотрела с умным лицом и концентрацией большой, но различия нашлись у них лишь в костюмах.       И что в этом Фигурном катании люди только находят? Одни бабули и дедули на пенсии только и смотрят, когда по телеку по вечерам крутят на Федеральных каналах.       — Слушаю, Анна Павловна.       Про себя Алина хмыкает, слова Касперовича на повторе прокручивая: глуховатый, но живой голосок у парня. Фигуру складную взглядом обводит, на плечах чуть задерживается, по шее жилистой вверх ползет, ворот куртки и челюсть минуя острую, губы раскрасневшиеся, с еле заметной горбинкой нос тонкий и прямо на глазах застревает. Уголок у них приподнят, взгляд прыткий и сосредоточенный, собранный да хищный немного совсем. Ободок золотой у зрачка в зелень переливался к лимбу ближе. На фотках в ВК и в жизни — будто два разных человека. Он ниже оказался, чем думалось ей, стройнее и еще более неоднозначным.       Будто под Белинскую косит, честное слово… Холодом колючим от нее так и веет. Ничего мальчишеского в парне этом уже не осталось, лишь одна борьба в сердце уживается да топит его в себе. Именно такое представление на нее накатило, стоило Касперовичу словом обмолвиться одним.       — Ее Ленский послал, — пальцем в сторону ее повела, — будет тебя в массы продвигать. С тренировкой до обеда заканчивай и иди ее проверять, не понравится — заменим.       Ахнуть готовилась уже было Алина от слов этих, что изо рта Белинской как проклятья вырывались и в ушах звенели. Ее к такому стечению обстоятельств Ленский даже если и готовил, то к той наглости, что на нее польется да к земле пригвоздит как букашку — точно нет. Будто за человека она даже принять ее не удостоилась… «Заменим»! И не деликатно совсем, а прямо в лицо сказанула. Да так, что внутри все скрючивается.       Она не корова вам дойная, чтобы с ней так… Блядь, и слов подобрать ведь нельзя.       Касперович и бровью не повел от слов ее, кивнул да на Алину взгляд умудрился ленивый бросить — с макушки до пят разок изучил, с пренебрежением большим хмыкнул и снова к Белинской обратился:       — Как скажете, Анна Павловна.       «Пиздец», — единственное, что Алина про себя проговорила да сглотнула.              Каспер душой кривил. Из себя всю желчь через воображаемую трубку выливая и зубами клацая. Свой танец желваки на лице плясали, искажая чуть все.       Дуреха, другого времени найти не могла? Она бы еще посреди проката явилась — вот потеха бы была. Зачем мелочиться? Нет ведь — нарадоваться не успел тому, что народу с утра мало — раньше всех приперся — так его до обеда утягивают не пойми куда. Ногу негде будет поставить потом, толпа эта как на лед выйдет — не пройти, ни продохнуться.       Болтала без умолку девчонка, как на кафель только вступила. Болтала хоть и ладно, но от постоянных оборотов речевых и дребени всякой голова трещала. Мешать что могло ей — пусть прямо выскажется.       Времени сколько только она ему убьет?       — Буду ваши социальные сети вести, актив поднимать, контент заливать, подписчиков новых привлеку. Ну и буду на письма с предложениями коллабораций отвечать, принимать приглашения на наиболее интересные интервью…       Не только много говорила, но и улыбалась. Будто нерв лицевой защемили ей. Искреннего ничего в ней было, притворство одно. Да и голосок у нее уж больно тонок — выдавливает как ни в себя, впечатление старается произвести. Попытки жалкие у девчонки и совсем дешевенькие — быть может, перед кем-то на подобие Фролово и проконало бы, но таким взять его не удастся никому.       Скипал и скипал все Каспер, пальцы в кулаки складывая да вздыхая тяжело.       — Ваш рейтинг сразу возрастет, количество фанатов вмиг возрастет, а…       — Ты за это шаришь хоть? — не смог Каспер выдержать и замер посреди коридора.             Девчонка за ним замерла, вылупилась глупо и нос сморщила. Личико симпатичное: кожа загорелая, глаза хитренькие, большие и карие, нос широковат, впечатление портит. Губы не свои, сразу видно — перекачала маленько, но сносно вполне. Сама она то ли чуть недалекая, то ли шустрая — и поймешь не сразу. Вердикт: на любителя, коих сейчас пруд пруды. Фигурка хороша; сама тощая, но задница и грудь имеются. Сиськи сделала? Или свои?..       — Извините? — в сторону голову клонит, ком в горле проглатывает да под дурочку решает скосить. Вот, даже нижнюю надула губку.       — Ты по делу когда пройдешься? — к стенке отступая цедит и руки на груди складывает Каспер. Тянуть нога начала, от шага каждого током бьет, по нервам проходясь. Показывать то все равно не стоит.       Рост один у них, если так сообразить. Быть может, на пару-тройку сантиметров он повыше будет, но не больше. И что это на ней? Нахуя она поверх колгот шорты нацепила? Выглядит как хиппарка из Голливуда конца шестидесятых. На ногах че у нее? Точно хиппарка — даже одета во все цвета радуги: пиджак красный, футболка белая, шорты и то вовсе рваные с затертостями, колготы цвета говна. И шарф в придачу — зеленый. На ней пиздец, а не одежда. Совсем ебанутая? И с загаром перестаралась — с этим солярием завязать нужно, а то зажарится как куры в грилле.       — Я, вроде бы, перечисляю список своих обязательств, — улыбку эту свою дурацкую на себя цепляет, зубки ровные обнажая — хоть с ними повезло ей.       — Ты, бля, сейчас только воду безбожно льешь, — вздыхает он, — и хуйню какую-то несешь. С первого предложения понял я чем ты будешь заниматься, давай сразу к делу: за фигурное катание шаришь хоть?       — Ну… я смотрела пару программ, — все мнется и тянет.       — Знакома с моими программами? — бровь загибает да резко накидывает.       Будет сейчас выкручиваться и плести что-то, заболтать постарается, улыбочками снова засветит и полетит нахуй.       — Я просмотрела несколько…       — Прокатов с Гран-при этого года?       — Да, — кивает уверенно и смятение снова под улыбкой прячет. — Мне очень понравились ваши прокаты.       Поймалась. Дура.       — Этапы Гран-при через две недели только начнутся, — бросает вмиг, за реакция наблюдая: улыбка стараться начинает, замешательство в глазах мелькает, в трубку губы сжимаются. Сразу по ней видно — аксель от тулупа не отличит. — Кого ты обманывать только думаешь?       Пальчиками щелкает, Касперу думается: отступит. Хвост подожмет да свалит к чертям собачьим к Ленскому плакаться своему. Бесит не меньше, чам сам этот хрыч очкастый. Понятно сразу от кого набралась всего этого. Ленский сам языком почесать мастер, без умолку болтает и мозги пудрит. Как Белинской только нервов вытерпеть чудо сие сил хватает? И нашлась преемница ему — в несуразности своей выигрывать начнет по всем фронтам. Девахам таким лишь в футбольные болельщицы идти, в фигурное им путь заказан.       — В мои обязанности ведь входит, — в миг собралась она, — вашим пиаром заниматься, а не тренировать вас. Разве нет? — Заметил Каспер, как мышцы лица ее напряглись, отразилось в глазах темное что-то, тягучее. С трудом сдерживается, взорваться готовится.       Пусть так и будет — сразу повод выкинуть появится. Давай, дура, скажи что-то.       — Как ты моим пиаром заниматься думаешь, раз даже в толк взять не можешь чем я занимаюсь, — губы в усмешку изгибаются, ломаются по краям. — У меня желания и времени нет, чтобы сидеть и объяснять что есть что. Знаю я, что вы — журналисты — ребята хваткие и изворотливые, но этого мало, чтобы эту работу выполнять.       — Я все сама смогу осилить, я быстро учусь, — врезается резко, но не грубо.       — Тебе как зовут, девочка?       От «девочки» щеки у нее алеют. Взбесилась.       — Хотя, не важно… — отмахивается да цокает, усмехаясь.       — Алина, меня зовут Алина, — все равно объявляет она.       Скулы на лице у девчонки заострились, зубки за губу зацепились. Заплачь, девочка.       — Свою бездарность, девочка, — на слове акцент делает, глаза сужает, — в другом месте демонстрируй, дилетантов пруд пруды. Не знаю что там Ленский твой Белинской наболтал, но по первому взгляду на тебя видно, что выбрал он тебя из общего числа своих подопечных далеко не за твои таланты. Прав ведь я?       Ноздри вздымались, плечики тряслись. Изнутри прокусила щеку она, пальцами захрустев.       — Хотя, — решает он добить, — сам он тоже не сказать, что хорош. Заслугами прошлыми хвастается, о коих забыли давно. Обещаниями бросаться только может, что-то в деле его не видно. Если даже препод твой такой, о тебе что думать можно?       Давай, взорвись, скажи чего надумала. Выскажись, затрещину залепи. И свали на все четыре стороны.       — Так… — долгий выдох получился, затем уж снова она носом побольше воздуха набрала. Молодец, сдерживается. — Вы меня на испытательный срок берете?       — Ты тупая или глухая? — хмыкнул Каспер, а затем хихикнул, лицо в ладонях пряча. — Не, ну точно ебанутая, — пальцем большим по виску прошелся и волосы назад откинул. — Я тебе сейчас что говорил?       — Всякое, — плечами пожала и выпрямилась, сразу нос задирая. В себя поверила? — Но так и не сказали, что не возьмете.       Наблюдательная… И в руках себя держит.       — Не, ну точно ебанутая ты.                    Вмиг стираются на лице эмоции у нее, новое лицо на себя напяливает и спокойно повторяет:       — Берете?       Каспер не определился еще: то ли дуреха, то ли просто шустрая. Но решил:       — Беру.       — Агата, пиздец это просто, а не собес даже!.. — Затяжку побольше делая и от табака резкого морщась, все повторяла Алина. — Они какие ебанутые все в этом комплексе, — головой качает, — я не могу просто. — По волосам рукою водит и по стенке ползет, в лужу превратиться готовясь. — Я думала, — затягивается в раз очередной и задыхается, — что все спокойной пройдет. А мне, блядь, во все щели говно запихали!       Тихо и безлюдно в туалете. В раковину капельки падают, вниз стекая. С Алининым дыханием сбитым смешиваясь и по ушам проходясь. Агата у окна стоит, на подругу смотрит и в форточку открытую выдыхает. В руках сигареты тлеют у них, дешевенькие совсем, купленные у табачной ближайшей за рублей сто. Алина, три раза бросавшая уже, сорвалась сегодня снова, три недели спустя. Да так, что уже четвертую выкуривает за раз.       — Ты это спокойнее, Алин, — рядом опускается Агата и по плечу подругу сжимает. — Нельзя там много сразу.       Старается она Алину поддержать, да вот получается у нее неважно. Но от Агаты и большего просить глупо: люди эти творческие не по этой земле ходят, а витают где-то в далеке. Агата говорит, что она обычно с феями. Но не с теми, что из винкс. Нет, нет. Даже не с теми, что в Неверленде обитают. Другие феи у нее: зубастые, с крылышками хрустальными, что кожу человеческую пронзают, артерия перерезают и в муках умирать оставляют. Но Агата говорит, люди заслужили. Фей этих она видит редко, совсем-совсем, лишь когда картины рисует. А картину рисует она лишь когда травку выкурит. А курит она не часто, от того и пишет редко. Оттого, феи эти тоже редко ей видятся. А жаль.       — У меня пиздец происходит, а ты об этом рассуждаешь, — ладонь кусает и последний раз затягивается, бычок через окно выкидывая. Затем новую достает, между подушечками пальцев сжимает да зажигалкой зачерпнуть старается, но не сразу получается. Вдыхает и выдыхает, не беспокоится, что кто-то зайти и увидеть сможет — не до этого ей. — Меня эти люди скорее в могилу загонят, а не никотин.       — Я так и не поняла, — заморгав, начала Агата, — ты зачем продолжила на своем стоять, раз он тебя там матом поносил? Почему не ушла просто?       — Уйти? — вскрикнула. — Еще чего! Не смеют меня какие-то мальчишки посылать, захочу — уйду сама. И с достоинством, а не поджатым хвостом. Тут, Агата, знает… — задумалась. — Дело чести! Не позволю гордости своей страдать.       Они не зашли на первую полупару, решив на второй части заявиться. У Агаты физ-ра, у Алины по литературе семинар, но это сейчас важным не делалось.       — Но то, как мне Ленский маминого психопатика сунул… Пиздец это! Да мне двух пачек за раз не хватит.       Алина плакать не могло, но знобило ее знатно. Голос все подрагивал, плечи сжимались, а в душе будто кошки насрали.       — Я так в толк взять не могу — убей хоть — зачем не откажешься теперь? — затылок почесала Агата, выбрасывая сигарету недокуренную — хватит на сегодня ей. Многое она в толк взять не может: зачем делать то, что не нравится? — Ничего ведь такого в этом нет. Так ведь? Ленский в тебе души не чает, он тебе все простит. Ведь все просто.       Фыркнула Алина и засмеялась — хрипло и обреченно. Все для Агаты просто. Не хочет — не делает. Не интересуется — не занимается. На все она под углом этим смотрит. Жаль только, Алина так не может.       — Как только оттуда выползла я, сразу ему позвонила. С далека зашла и начала интересоваться аккуратно о том, можно ли мне поменять тему дипломной. Нет, нельзя! Ее за мной уже закрепили, Ленского тоже…       — Чего так-то? Можно ведь, я слышала…       — Он в деканат сразу обратился как только я ему пожаловалась, расспрашивать стал, просить. Декан этот, Орлов, чтоб его, отказался. Сказал, мол, — всплеснула Алина руками, — причина не серьезная. Что-то там про документацию начал нести, мол, все нужно менять и тому подобное… Я по жопу в говне, Агата!       Понял сразу Ленский, что что-то не так. Как бы Алина не старалась увернуться, на сложность и непонятность сего вида спорта клонясь, под конец сдалась и почти что в трубку начала жалобно орать. Ленский смилостивился, удивился, разозлился, когда она про Касперовича и его крайне предвзятое мнение касаемо ее способностей упомянула, сам начал в трубку проклятьями кидаться, когда Алина с особой интонацией еще и его фразу касаемо бездарности своей на равне с самим Федором Романычем передала.       Думала смолчать в начале и в себе все утопить, но решила потом, что лучше уж и им — этим фигуристам бездарным — проблем накинуть. Пусть за слова свои отвечают. Быть может, когда в полосах первых журналов всяких о них информация проскочит, поймут, что раньше времени зазвездились. И разговаривать с людьми честными научатся. Сразу из них всю дурь выбьют люди, как только про их высокомерие прознают. Во власти гнева и разочарования, на это именно и рассчитывала Алина, пересказывая о столь вызывающем поведении сих лиц Ленскому. Федор Романыч, как один из наиболее важным персон в «Союзе журналистов России», не оставит дело это просто так.       Было задето самое главное — гордость. Не только Алины, но и Ленского. Его любимую и самую талантливую студентку сравнили с… дилетантом! А его самого обозвали шутом гороховым. Что хуже быть могло для столь уважаемого человека — бывшего корреспондента «Первого» и «НТВ», одного из главных редакторов популярного еще во времена СССР журнальчика и самого узнаваемого преподавателя у себя на факультете? Правильно — ничего!       Одно Алина знала: «Ленский будет мстить. И мся его будет страшна».       — Ленский почти с Орловым рассорился, но этот индюк даже на уступки не пошел. Козел, — носом потянула Алина.       — И остается что? — В Агатиных глазах серых скорби отблески промелькнули — сложно Алине будет. Ответ уже давно имелся ведь…       — Мне придется продолжить свою дипломную, — промычала обреченно Алина. — У нас в планах было с Федором Романычем, что я за Касперовичем этим понаблюдаю, его закручу где-то, внимание привлеку, сниму про фигурное катание дипломную работу качественную — не без его помощи — и в свободное плавание уйду.       — М-да…       — В марте где-то Чемпионат мира у этих фигуристов должен был состояться. Ты себе представляешь, в каком восторге была бы комиссия, завидев у меня не просто охеренный проект, а целую документалку про одного из участников. Уф, — головой покачала да щеку прокусила. Как же она наивна была, думая, что все тихо-мирно-спокойно пройдет.       — А Ленский тебе что сказал? — Алинину руку сжимая и на плечо к ней падая, вопросом задалась Агата. — Он ведь придумает что-то.       — Подождать сказал. Думает. Жаль только, не сказал сколько.       Алине об унижении этом, что она двумя часами ранее вынесла, думать даже не хотелось. Не просто ее обосрали, а закопать в говне вонючем решили, твари. Чего из себя Белинская эта стоит? Сучка обычная. А этот Каспер? Вот, под коммами и то его поносят. Деревяшка, блядь. Вот Катька эта нормальная оказалась там. Как среди людей таких мерзких выживает там она?       Но Белинская… взгляд этот холодный. Все в нем было — от презрения и недовольства начиная и равнодушием заканчивая. Что в жизни у человека такого произойти могло, чтобы он в льдинку одну огромную превратился? И всех вокруг она холодом своим заражает, занозу в сердце занося. Точно как Королева Снежная.       Мерзкая бабенка. Даже красота ее померкла под тоннами самомнения ее и высокомерия. «Заменим», ага! Не игрушка она вам, чтобы в магазине на другую заменять. Дрянь.       Про мальчишку этого и думать не хотелось — на мир обиженный паренек, что из себя крутого мнет. В двадцать два свои хуже ребенка ведет себя. Нашелся тут, бездарище! Было бы чем гордиться. Живет в говне, упахивается, а сам и половину той славы, что тем же футболистам будет присуждена не заимеет. И правильно!       Была Алина в году прошлом на одном из летних матчей премьер-лиги России между ЦСКА и Зенитом в Москве. Да какие там парни славные все! Воркуют да глазки строят, пока интервью берешь для телеканала «НТВ», в ВК в друзья ее добавляют, коммы под фотками оставляют, «Нравится» ставят — успех, не иначе. А тут что? Один снобизм и гордыня. И хлебало это вечно недовольное.       — Агат, все, встаем.       — Уже? — тянет она, руками за волосы бордовые цепляясь свои. — Я на физ-ру не хочу, меня мужик этот заебет просто.       — Встаем, я сказала, — с места вскочив, головой встряхнув, подругу на себя тянет, проговаривая: — Поныли, поплакали, посрали, покурили, теперь прорываться пора. Живо!       К конце концов, еще не все потеряно. А свое она получит.       К восьми вечера, когда Каспер с сумкой из комплекса вылез, стемнело. Нога заныла так, что сидеть и выть только и оставалось. То, что с утра лишь мельком забеспокоило, с ума сейчас сводило. Вещи закинув в Ford Mustang, Каспер на водительское залез, ключи повернул да на газ нажал так, что ногу снова свело. Сморщился слегка, а затем морщины разгладил резко на лбу. Пройдет. Ничего серьезного, к утру уже боль притупится. Растяжку подольше поделает завтра, больше и не повторится ничего. Переживет.       Города огни перед глазами мельтешат, голубым-золотым-зеленым-красным горят, во взгляд вывески врезаются, машин фары слепят, а у пробки конца-края не видно. Устало Эрик на спинку откидывается, на руле кожаном руки складывает; вздыхает тяжело и устало, слова Анны Павловны в голове прокручивая: «До Гран-при две недели».       Программу месяца полтора назад ему поставили. После занятого четвертого места — уже второй год подряд — к двум этапам допустили. Skate America, затем — Кубок Ростелекома. На финал пробьется точно — путевку зубами себе вырвет. Короткая программа хорошая на этот раз, произвольная даже на Смутняка впечатление произвела, а это многого стоит. Наталья Вольфовна отлично поработала с хореографией, Белинская прыжки усложнила, а Василий Демидович дорожку крышесносную — во всех смыслах — подготовил. После заходов резких с дорожки на каскад из тройного сальхова, ойлера, тройного тулупа.       В сложности общей из квадов три насчитали: два лутца и один тулуп. И два акселя: тройной и двойной. И это под Вивальди все.       Одобрено Белинской.       Впервые за время долгое в себе уверенность подлинную Каспер нашел: он золото заберет.       И зачем только ему девчонку эту втолкать пытаются? И без PR-менеджера обойдется, не хватало еще этим делом позориться. Да был бы еще хоть годный — нет же! — девчонка непутевая, да еще и двух слов по делу связать не может. А про фигурное и вовсе понятия не имеет, взялась откуда не возьмись и за умную решила скосить.       Не выдержит и двух недель, плакаться сбежит к Ленскому этому…       Звонок телефона проходится по салону, уведомляя: от Миланы звонок.       Эрик рукой тянется, в сторону ползунок ведет и отвечает:       — Да?       — Привет, — на стороне обратной доносится.       — Привет, — сам себе улыбается он, пальцами в волосы впиваясь — только что душ принял, высушил, но так и не расчесал. Вот и торчали они волнами по сторонам. — Чем могу быть тебе полезен?       В трубку Милана смеется, хмыкает:       — Я ужин приготовила и… — мнется чуть и под деву смущенную косит. Эрику представляется, как она губы закусывает и голову свою в сторону ведет, пальцами по столешнице проходясь.       — И? — улыбку заострив, тянет Каспер.       Звонок от нее был радостным явлением. Усталость рукой вмиг сняло, раздражение испарилось, лишь теплое томление внутри где-то осталось.       — Не хочешь приехать?       До дома в Петроградском час еще добираться, до Миланиной квартиры — минут двадцать. Ответ очевидным был. Не будет ничего, если он домой позже обычного завалится. Родители не станут возникать. А это главное.       Да и зачем от отрады отказываться?       — Сейчас буду.       В ушко самое Милана шипит, стонет совсем уж тихо и глухо, губу закусывает до красноты и изгибается как никогда хорошо. Каспер рукой по шее водит, в ключицам спускается, сосок задевает, головой тянется и между зубов его щемит. Она выдыхается почти что, пальцами за волосы Эрика цепляется, к себе тянет. Губами на шее дорожку из поцелуев оставляет и вниз спускается.       Зубы смыкает Каспер, чтобы сам стон не пропустить. Мычит совсем уж сдавленно, не отрываясь, ноги раздвигает Милане. По бедру спускается, сжимает до пятен. Милана усмехается и пуще прежнего за волосы его цепляется.       Носом в живот в ней упирается, волосами кожу гладкую щекоча и вниз идет, языком полосы оставляя.       От Миланы цветами пахнет. Розами и гладиолусами. Иногда, редко совсем, пряностью отдает.       От взгляда одного на нее, хочется прижать к себе. Рукой в копку волос черных взобраться, на себя потянув. Поцелуем впиться в губы, нижнюю закусывать и облизывать. И каждый вдох ее ловить. Совсем невесомый, но столь привычный и правильный. Руками по телу водить, за бедра округлые хватаясь и нутром всем ее чувствовать.       Милана без стеснения, в себе не смея сдержать, стон томительный выпускает. С губ ее слетает невесомо совсем, пошлости в этом нет, нет неправильного ничего.       В движении каждом, вдохе и выдохе, резком вздроге читаться ничего не может кроме искренности.       Каспер упивается этим, миг каждый ловит и впитывает. Запомнить старается, не отвлечься ни на миг.       Провел языком по половым губам разок — боль тягучую в штанах ощутил. Пальцы Миланы до хруста складываются. Вперед извивается, стон очередной пропуская. Губами впивается, круг разок у входа проводит и «продолжай» услышав — пальцем толкается.       Нутром всем Милана податлива.       Второй палец добавляя, понимает, как стенки сжимаются. Толкается пару раз, рукой второй за грудь цепляясь маленькую.       Нарочито-медленно движется, играться решает. Просьб добиться и так действовать. Милана не борется, понимает бессмысленность этого всего и тянет совсем невнятно:       — Эрик… Не медли.       Голосок тоненький у нее. Сам по себе, без фальши и вымученности. Каспер под него засыпать готов, просыпаться; просьбы выбивать из него. Все что угодно.       В штанах томление все больше. Шипеть хочется и без прелюдий начать все, прекратив все это.       — «Пожалуйста»? — в губы самые шепчет он. Пухлые они, большие и чувственные. В них зубами цепляться хочется и до боли искусывать.       Взглядами встречаются они. У Миланы не глаза, а два омута. Черные-черные, большие-большие. И смотрят сейчас они из-под ресниц на него. Выжидающе и с теплом.       — Пожалуйста.       Джинсы с ремнем резко спускает, толкается резковато. В грудь Миланы упирается, ее руки на спине ощущая. Она стон болезненный спускает, ногтями впиваясь. Снова Каспер толкается, плавнее теперь. Милана в грудь воздух набирает и глаза прикрывает.       По лицу понятно — дискомфорт прошел.       Эрик толкаться начинает — как нужно, грубо чуть, но без фанатизма. Полосы Милана оставляет, шепчет себе под нос что-то да вздрагивает.       Кончает быстро, за минуты три. В миг последний высовывает и на живот изливается, на Милану падая и воздуха побольше в легкие вбирая.       Милана к часам двум засыпает. А до этого не меньше часа по кудрям пальцами водит, по голове Эрика гладя. И шепчет что-то, напевая. Тихо совсем. Укрыв ее, Каспер из квартиры выбирается, дверь прикрывая за собой.       «И не только победы ведь могут счастье приносить», — думается ему, когда он в машину залезает. — «Женюсь на ней, когда с Олимпиады вернусь, клянусь».              — Федор Романыч! — руками машет Алина и бегом почти до Ленского доходит. Тот ошарашенно на нее пялится, очки протирает, хмурится… А затем улыбается в манере своей обычной — широко и задорно, всю челюсть свою вставную демонстрируя — узнал. В шестьдесят три свои он поживее и бойчее многих будет. — Наконец, нашла вас… — задыхаясь и за грудь хватаясь, Алина объявляет.       Вечерело. Третья и четвертые пары закончились давно, а сама она в столовке засиделась, ленту инсты лениво листая и за лайками следя. Шесть тысяч страничка уже набрала. В ВК у нее и вовсе десять тысяч подписчиков. И, что самое главное, никакой накрутки!       — Задыхаемся, Алинка, — головой он покачал, ойкая — нехорошо, мол. — Курить когда бросим?       Алина и думать не решалась смущаться.       — А кто вам тогда сигарету стрельнуть даст, а, Федор Романыч? Я лучшее хранилище для дела этого.       — Если же серьезно говорить: ты бросила ведь, нет разве, Алина? — пиджака края подправил он, руки по бокам расставляя.       За года последние тучным сделался он. Жена откормила, сказать можно. В пятьдесят девять свои, когда Алина на курс первый только поступила, узами брака связал себя с женщиной, что на целых два десятка лет младше его была. И ничего, что детям его первого брака давно за тридцать, ее дети школу оканчивали… В гармонии и любви поживают вот три года уже, квартиру в Центре делят да на работу ходят.       — Было такое дело, только вот… — губы в трубочку сложила и взгляд вверх увела. — Нервы сегодня чет от фигуристов этих ваших любимых сдали, вот и пришлось себе оплошность сию позволить.       Цокнул он возмущенно, ногой топая:       — Не говори даже про них теперь мне!       Волосы поблекшие вперед зачесаны, лысину скрывая. Костюм на нем не дешевый ни в коем разе, видно сразу, что шерсть настоящая; но по тому как носит он их небрежно, предположить ошибочно можно, что на барахолке откопал он его. Жена утро каждое ему выглаживает все, галстук завязывает, а он к вечеру помятый весь и с галстуком в сторону скатившимся возвращается. Внешний вид — последнее, что беспокоило его.       — Помогай потом неблагодарным этим… От Белинской такого ожидать я точно не мог, — головой покачал и фыркнул.       Алина не решилась признаться ему в том, что слова пренебрежения исходили в сторону его лишь от одного только Касперовича. Пусть так думает — эффект будет достойнее.       — Говорила я вам, Федор Романыч, — руки театрально на груди Алина складывает, — с футболистами надобно якшаться! А не с этими вот… Что вы в спорте этом такого нашли? Скукота одна да и только.       Федор Романыч по Фигурному катанию умирал. Восхвалялся им, на колени падал и стоя аплодировал. Каждый год, уже с начала двухтысячных, на Чемпионатах мира присутствует постоянно. Билеты на Олимпиаду и вовсе зубами вставной челюсти своей вырывал, шанса конкурентам не оставляя. От Ягудина и Плющенко балдел, от программ второго и вовсе в экстаз впадал.       — Ты тоже соль на рану не сыпь, умная тут нашлась, — ход мыслей ее прервал Ленский. — Благосклонность моя и закончиться может на черте определенной, ты того… Осторожней. — Пальцем угрожает он, глаза прищуривая. — Можешь заиграться и не понять даже как из списка моих фаворитов на курсе слетишь.       — Да ну вас, Федор Романыч, — усмехается Алина. — В вашем списке два имени: первое — Игната этого с Магистратуры; второе — мое. Не оставляйте бедного Игната одного, дурачок совсем в себя поверит. И так уже с преподами ссорится у себя на курсе, зная, что покроете, если что.       Не сказать, что Ленский из числа тех самых преподов был, что всех подряд валил, кроме любимчиков своих. Ни в коем разе! Он идиотам последним и то шансы давал, баллами почем зря сыпался, экзамены и то вовсе отменял, автоматы выставляя. От курсачей даже на курсе третьем освободил их группу, на проект заменив. Но и он местами грешил — выбирал по странному весьма способу любимчиков себе и с ними занимался.              Алину студенткой образцовой назвать сложно было. Больше сказать можно: она, скорее, к типу троечниц обыкновенных относилась, если список сей не возглавляла. Но делом своим, когда до практики доходило, с огнем в глазах за все бралась и до максимума доводила. Завидев один из ее репортажей, Ленский в восторг пришел. С дня того, лично с нею пообщавшись, в список свой занес. К концу первого курса то случилось.       — Их, шельма!..       На тридцать два все Алина заулыбалась, в сторону склонив голову.       — Что делать с фигуристами этими думает, Федор Романыч?       Брови насупил Ленский, призадумался на миг… Заулыбался затем — хитро и коварно.       — На место ставить.              Тихо в доме оказалось.       Через колонны Эрик проходится, ключом двери большие отворяя, и в зал входит сразу. На ходу вырубает его, под обезболом нога и то тянет ощутимо, а перед глазами и вовсе тени по стенам мельтешат. Через окна панорамные свет проникал, лестницу жемчужную освещая.       Уши Эрик навострил, уловить хоть шум мелкий пытаясь. Ничего. Спят все, видно.       Собрался было и он ботинки скинуть и на этаж свой пройти, как вмиг замер. Через арку мраморную языков пламени отражение пробилось, в глаза бросившись. Время к трем тикало. Спать давно пора, ведь вставать к семи, чтобы к девяти в «Ледяном» быть, а уже к одиннадцати ближе — на льду. Откатывать и откатывать — вот что ему сейчас требуется. Сегодня он пятьдесят девять раз тройной аксель скрутил, приземлил же как нужно только двадцать семь раз. Во время последних прыжков так нога гудела, что он зубы до скрежете сжимал. Когда ногу из ботинка доставал, смотреть противно было. Мозоли лопались, кровоточили, кололи. Каспер шипеть был готов, когда под водой горячей с себя пот с кровью оттирал.       Босиком, пятами голыми по плитке ступая, жмурился он — прохлада под кожу взбиралась, все нутро усмиряя.       В гостиной это камин горел. А напротив него, в кресле, кожей обитой, Натали устроилась, в плед свернувшись. Дыхание мерное, ровное. Но Эрик на все сто уверен был, что не спит она.       — Ты поздно, — голос бархатистый у нее, вкрадчивый и даже чем-то детский напоминает. Натали не поворачивается, продолжает взглядом огонь в камине изучать. Блики огня на волосах светлых мерцают, полосы света в них вбивая.       — Бессонница у тебя снова? — на диван вальяжно падая и руку затылок подпирая, тянет Эрик, на Натали взглядом упираясь.       Только замечает, как корни отросли у нее — давно не подкрашивала, забила хер на это дело. Вот уже все четыре месяца, как к ним после развода со вторым мужем перебралась, Москву за плечами оставляя. Психологи-жополизы, антидепрессанты, походы в зал, нутрициолог, а затем и кокс на обед и герион на ужин раз в неделю — то, что доктор прописал. Хорошо все шло до тех пор, пока однажды, в час ночи, с криками и мольбами о помощи, Натали не решилась отцу позвонить.       С дня того, — а было то уже в конце июля, — началась для нее жизнь новая в гнезде родовом под присмотром матери и челеди всякой, то бишь, прислуги. За каждым шагом ее шел надзор, из дома выходить разрешалась при сопровождении лишь, каждый день — аккуратно и совсем ненавязчиво (как домработницам казалось) — проверялась опочивальня вся ее на наличие столь полюбившихся ей совсем недавно «тонизирующих».       Глаза у нее то потухали, то блеском лихим и совсем уж нездоровым наполнялись. Колбасило знатно ее, врачи через день наведывались, наркологи всякие, психологи, что тачками деньги выгружали, которые родители обеспокоенностью прикрывшись, на ветер спускали. А иначе как назвать то можно было? С днем каждым все больше и больше потухала она, блекла на фоне стен мраморных, с серостью гардин сливаясь под взгляды напускные, кои они наполнить хоть чем старались, от души чтоб отлегло — мол, что могли, то и сделали. А остальное все — факторы, он них не зависящие.       — Нет, я спала, — Натали уверяет, оборачиваясь на Эрика — медленно совсем, будто нехотя на вид. Но это лишь на вид. На губах отголоски улыбки мелькают, теплом глаза наполняются ее темненькие.       — Кошмары? — догадывается сразу, бровью поведя.       — Да, — кивает и к огну оборачивается вновь. — Когда я смотрю на пламя, мне кажется, что они горят в них. — Разглажено личико ее бледненькое, румянца полностью лишенное. — Мои кошмары. Знаешь, что мне снилось?       — Понятия не имею, — усмехается он. — Что же? Снова бывший твой? Как его там?.. Серега? Ваня? А, нет!.. Это ведь первого твоего Ваней звали. А этого второго… Не помню, — рукой в сторону водит, заявляя, — хоть убей… Русик, быть может?              — Не старайся меня в чем-то уколоть.       — Уколоть? — с места вскакивает Эрик, на диване усаживаясь. — Да что ты, милая? — цокает театрально и взгляд в сторону уводит, под вздох свой тягучий. — Натали, да как я так могу? Просто уже в сотый раз повторяю — если какой-либо мужчина разок-второй тебя до оргазма доведет, это не повод решать связывать с ним свою жизнь, руку, сердце, душу и вагину. Ведь с вероятностью девяносто девять и девять десятых процентов, он кажется псиной, изменщиком или просто любителем легких денежек, что ты так благосклонно будешь отдавать ему на пользовании за одни лишь признания любви, что будут сыпаться как из рога изобилия, не имея под собой основания. Только и всего.       Натали не отвечает. Губу закусывает да захныкать готовится.       Эрик каждый раз себе обещает, что жалеть ее не станет. Повторяет все про себя: сама эта дура виновата, совсем слушать никого не хочет, а затем сидит, страдает, желая с собой покончить. Влюбленность, эйфория, ссора очередная с семьей с лозунгами о любви вечной и «вы ничего не понимаете, я буду с ним счастлива!», первая пощечина, отмывание денег за ее спиной, пару побоев, измены, развод. Затем наркота, депрессуха длиной в два года, а затем по новой все. Так именно описать жизнь Натали можно. Некоторые циклы меняться могут, но сути то не меняет, итог всегда один.       Вздыхая тяжело, Эрик руки за шее Натали смыкает, на макушке поцелуй оставляя и к себе прижимая.       — Прости, — выдыхает, — я не хотел тебя обижать.       — Я знаю, Эрик, — хнычет разок, кивая. — Просто… Так сложно все.       Нет сложности ни в чем, это Натали любила загонять под рамки себя и затем в меланхолии пребывать. И проблем создать себе, чтобы уж точно долго отгребать это все. И знает ведь, хитрюга, что за нее все решат. Поругают, до слез доведут, но из любой задницы вытащат. И не отвернуться — не выгодно. Если хоть тень малая на репутацию семьи упадет — иди, вешайся, — жизни смысл в моменте утерян окажется.       В сентябре двадцать девять минуло ей, а она все повзрослеть и жизнь в свои руки взять не может.       — Я не понимаю, что делаю не так в своей жизни, — шепчет и носом в локоть Эрика упирается. — За что мне это все? — Глаза у нее слезами горечи наполнены, нос вмиг опух, губы сжались. — Что я такого в своей жизни сделала, чтобы мне постоянно приходилось обжигаться? Что, Эрик?       «Мозги вовремя по назначению не использовала, вот и всего», — про себя Эрик думает, озвучить не решает, знает ведь, что о таком заслышав, вешаться сразу Натали пойдет.       — Тебе пора спать. Мне тоже, если на то пошло, — вместо ответа уверяет ее Каспер. — Похныкать и завтра можно. А если кошмары тебе решат присниться, выброси их в огонь. Ты сама ведь сказала, что в камине они хорошо горят.       С утра на стол накрывают, в молчании полном все завтракают, отец первым из-за стола выбирается, хорошего дня всем пожелав, и на день целый на работе решает исчезнуть; мать фразы дежурные произносит, успехами Эрика интересуется, радостно-равнодушную улыбку на лицо цепляет, когда тот победой возможной на Гран-при делится. «Облажаться нельзя, все, кроме золота — это поражение», — говорит взгляд матери ему. «Поздравляю, дорогой, ты себе этой фразой пути другого не оставил», — читается на лице у Натали.       Но не до них Эрику.       «Как же вы все меня заебали», — думается ему, когда из машины он вылезает у «Ледяного».       — Какого хуя ты школу прогулял снова, а, Марк? — в ванную Алина стучится кулаком, готовясь ногой дверь выбивать. — Тебя спрашиваю, пиздюк мелкий! — шипит она, когда звук воды спущенной утихает. — А-ну открывай, иначе, в кровать твою обоссусь. Понял меня?       Дверь вмиг раскрывается перед носом ее. Стоит перед ней Марк, улыбку дурацкую на лицо натягивая, в одном носке только, майке растянутой и в шортах с динозавриками, которые на заднице у него свисали забавно. Волосы рыжие, сам конопатый, загорелый хоть, с губами-пельмешками от природы — походил на Алину в малой степени он. Алина в отца пошла, а он в мать. Жаль только, упертость свою он и вовсе не пойми от кого перенял. Не врал отец, когда сказал, что цыганка их семью прокляла лет шестнадцать назад, заверив, что семью несчастье ожидает большое в скором времени, когда они копейку ей отдать зажали. Вот и появился тогда Марк ровно через год и три месяца.       Злость на лице Алины напускная нынче была. Марк вмиг раскусил все и вздохнул себе спокойной — не отхватит ничего, это точно.       — Ты чего заулыбался, хмырь, а?       — Ты же ссать хотела, не буду задерживать, проходите, — косяка кланяется он, в сторону отходя и Алину пропуская.       — Это подождет. Ты школу зачем пропустил сегодня? — хмурится она и бровью ведет. — Мне классручка твоя эта звонила… Как ее там? Светлана Игоревна?       — В душе не ебу, — плечами он пожимает, еще лукавее улыбаясь.       — М-да… — тянет Алина, готовясь себя по лбу ударить — вот откуда у нее такой брат балбес только уродился?       — Чай будешь? — тему вмиг меняет он, носом потянув разок.       — А ты заваришь?       — Не вопрос, — отмахивается, — иди уже ссать, — концы проблем своих отрубив, в сторону кухни ползет Марк, руки странно по сторонам взвесив.       У Алины ни настроения, ни сил. Ничего в ней сейчас нет. Выжита она как лимон. Или как пакетик чая, что сейчас Марк ложкой для себя выжимает. И ругаться сейчас и не думала она. Марк читает уж слишком быстро намерения ее по интонации одной, в шпионы ему бы.       Да и заставлять делать что-либо Марка она не думает, не в том он возрасте, чтобы с ним нянчиться и за него что-либо решать. Если не хочет — пусть не ходит. Если из школы выгонят, его проблема, не ее. Вот взрослый он уже, все пятнадцать есть. Перебирается работенками всякими: то грузчик на рынке каком-то, то официант на полставки, то курьер. Без дела Марк точно не сидит, знает где себя пристроить.       — Мне спрашивать стоит как день у тебя прошел? — взгляд исподлобья на сестру поднимая, в руках чашку с чаем черным крутя, спрашивает он. — Или не стоит?       — Не стоило, но пожаловаться мне, все же, хочется, — хлебнула Алина разок и поморщилась. — Ты сахар забыл?       — Ну прости. Положить?       — Я сама, — отмахивается Алина, три ложки кладет во внутрь и по дну водит. — Хуево день прошел. Да так хуево, что я курить снова начала.       — Ты ведь бросала. Не? — голову в сторонку клоник он, хмурясь — точно серьезное что-то.       — Бросала, — глаза закатывает она. — Но… не фортануло, короче.       — Че произошло-то?       Пальцами в веки Алина впивается, тушь стереть или размазать не боясь — и так за день скатилось все. Кудри растрепались, распались, помада по середине съедена оказалась, так теперь еще она пиджак заляпать соусом из мака умудрилась. Хорошо, что на такси деньги оказались — отец пару дней назад им перевел полтинник, через недели две столько же скинуть должен. Для безбедной жизни в квартире своей же им хватает с лихвой, хоть и к концу месяца без просьб к отцу с «кинь пятихатку, пожалуйста» не обходится.       Экономист из Алины хуевый. Марк менее прихотлив: одежду сам себе на честно заработанные покупает, вот на прошлой неделе совсем новенькие адики приобрел, кормится вне дома редко, обычно лишь на пивасик для друзей денюжки клянчит, ну и там потусить-походить — говоря короче, больше двадцати тысяч суммарно за месяц не тратит. С Алиной посложнее — студенческая насыщенностью своей влечет, в клубах иногда до пяти тысяч за ночь спускать заставляя не пойми на что. Ну кто рестораны и шоппинг отменял? Не каждый день, само с собой, но частенько. А еще домой продукты приносить, счета гасить, ремонт иногда незначительный устраивать… Вот так и вся сотка за месяц испаряется.       — Я хочу отчислиться нахер.       — С чего это так? — хмыкает Марк, подборок остренький рукой подпирая. — Отец в восторг от новости этой придет.       Пять с половиной лет минуло со смерти их матери. Врезался грузовик в салон ее авто, выскочивший из-за угла. В реанимации пролежала два дня, а затем так и скончалась в палате у себя, в сознание не придя. С того дня остались они на попечение отца. Обучение в СПбГУ оплачивал именно он, как и их проживание в городе. Благо только, квартира своя была — от матери покойной им отошла. Отец два года уже как женат был, недавно совсем близнецами от второй жены обзавелся — Улька и Никита. «Откуда они им имена такие ублюдские только подобрали?» — усмехался Марк, обиду внутреннюю скрыть после выписки стремясь.       Алина отошла давно, приняла смерть как данность, хоть боль внутри заглушить не получилось. Но этого суметь сделать не смог Марк — ребенком совсем был, когда мать умерла. Ночами в подушку ревел, мать звал и от еды отказывался. Насильно ему в рот кашу запихивать пришлось.       Со свадьбой отца Алина быстро смирилась, поздравила молодожен, а затем к себе брата забрала — в Питер. Понимала, что не выдержит он там. Сама она тогда на втором курсе была, а Марку лишь тринадцать стукнуло.       — Да плевать мне сейчас на чьего-либо душевного спокойствия… У меня пострашнее все!       — Да говори ты уже, Алина, блядь! — не выдержал Марк.       — Помнишь, я тебе про дипломную свою говорила? Про то, что меня Федор Романыч надоумил ее фигурному катанию посвятить. Взять себе на обозрение чувачка одного, документалку мелкую про него заснять, результаты с соревнований последних запечатлеть и дать комиссии этой от экстаза скончаться.       — В общем-то, ты ничего такого не говорила мне. Не помню.       — Теперь сказала, — заверила Алина. — Так вот, чувачок этот… Тебе это как объяснить?.. — губу она закусила, размышляя.       — Мудак?       — Да, мудак. При том, редкостный, — закивала она. — Поехала я сегодня к нему, а он меня так с головы до ног обосрал и нахуй послал, что мне захотелось застрелиться на месте просто.       От воспоминания этих по спине у Алины мурашки готовились пробежать.       — И что по итогу? — пуще прежнего Марк нахмурился, о своем о чем-то задумываясь.       — Если пройду стажировку, — а я ее пройду! — стану его пиарщицей на эти полгода.       Алина сама не понимала, где силы нашла, чтобы совладать с собой. Но сумела таки.       «К двенадцати здесь будь, без опозданий. По мелочам мне не звонишь, хуйней мозги не ебешь, если что-то не можешь — испаряешься. Быть может, даже оставлю тебя на этой должности, если себя проявить сумеешь. А еще, Алена…», — все продолжал Касперович. «Я Алина», — в ход его мыслей вторглась она. «Мне поебать», — отмахивался он. — «И свои пять копеек себе оставляй, со мной пререкаться не думай — полетишь в херам собачьим».       — А ты отказаться не могла? — недоуменно лупится Марк.       — И да, и нет. Не смотри на меня так, Марк! — руками всполоснула. — Да, гордость не позволила сразу уйти. Я сама решу, когда мне уходить. И не буду на оскорбления ублюдков самоуверенных реагировать. Много чести! — фыркает, тапкой по полу топнув разок.       Марк тяжело вздыхает да объявляет:       — Ты упертая дура. Нашла за что цепляться. В ущерб себе, тем более.       — Стой-стой, я еще не дорассказала. Потерпи, — требует Алина у брата. — Да и выбора у меня нет — тему дипломной поменять не дали, искать других фигуристов времени и нервов у меня мало. С тренершей этого и то Ленский пару месяцев перетирал, чтобы меня пристроить.       — Ты над собой измываться этому типу разрешишь? — недоумевал Марк, губы кусая. — Алин, ты серьезно?       — Да постой же ты!.. — воскликнула она, слабый подзатыльник брату влепив. Вот когда он ей договорить хоть даст? Уже сколько всего про себя напридумывал. — Я же не совсем тупая…       — По твоим словам сомневаться начи…       — Марк!       — Молчу уже! — отмахнулся Марк. — Говори уже.       — Не буду я ни под кем пресмыкаться. Как раскручу его, так и в гайку вкручу. Мы с Ленским уже придумали че делать будем.       — Я тебя не совсем понимаю, — гриву пышную свою чешет он, глазки сужая. — Причем тут гайки?       — Это метафора, Марк! — стонет Алина жалобно, на стол падая. — Значит это то, что пизда ему будет. Ю а андерстенд?       — Йес…       — Как раскрутим его персону в инете, рейтинги его поднимем, так и с пьедестала этого собьем. Через года полтора будут Олимпийские игры. На сборы туда он метит уже сколько времени, на прошлых продул, на эти мечтает попасть.       — И?       — А так не только на способности спортсмена смотрят, как ты сам, наверное, догадываешься. Как никак, человек всю рашку будет представлять. Тем более, у нас же в стране! И если тень на репутацию этого Касперовича чуть напустить, то останется с голой жопой чувак. Понял теперь?       Долго молчал Марк, раздумывал про себя, стыковал все да понять старался всю хитросплетенную систему эту.       — Это хорошо все, только… — запнулся на миг, взгляд долгий на сестру бросая — выжидающий и заинтересованный. — Вы как это только провернуть думаете?       — В душе не ебу, — помрачнев вмиг, кисло признает Алина. — Но у нас еще полгода, точно что-то придумаем.       — Что сказать могу? — простонал Марк. — Великолепный план, Уолтер! Просто ахуенный, если я правильно понимаю. Надёжный, блядь, как швейцарские часы!       — Именно так, Лебовски, — соглашается Алина, засмеявшись. — Именно так…