Королевская логика

В средние века существовала пытка холодной водой, медленно капающей на голову заключённого. В принципе, душ был усовершенствованной версией этого способа свести человека с ума. Потому что он ни черта не помогал. Кожа уже перестала реагировать на ледяную воду, только от редких капель, стекающих на грудь и живот, мышцы напрягались. Холодно, чтоб его. Бельфегор поудобнее упёрся ладонями в скользкую плитку на стене и подставил голову под ледяную воду, наблюдая, как по прядям челки стекают капли. В его утренние планы не входило просыпаться уже который день подряд с пылающими щеками и бешено стучащим сердцем. Луссурия. Чтоб его. Бельфегор просыпался каждый раз именно в тот момент, когда губы Луссурии прижимались к сонной артерии на шее принца, а ладони сжимали бедра обманчиво мягко - не больно, но и не вывернуться, даже если бы хотелось. Проблема была в том, что не хотелось. Ни вывернуться, ни проснуться так рано, оборвав сон на самом интересном. Бельфегор сжал пальцы в кулак, ударяя по холодной плитке. Он же обещал себе не думать даже о чем-то отдаленно связанным с Луссурией. Принц зажмурился, выдыхая шумно, и прижался спиной к стене, подставляя лицо и живот под холодные струи воды. Отвратительно. Черт. Ну как же так? Лус-су-ри-я. Можно еще по буквам выдохнуть, держась на грани того, чтоб сдаться и коснуться пальцами шеи, там, где в памяти ещё горит след от поцелуя. Бельфегор выдыхает сквозь сжатые зубы и держится. Он ведь не гей, чтоб ему действительно хотелось почувствовать губы Луссурии на своей коже, его руки, ласкающие спину, то, как он может прижимать своим весом... Принц с силой мотнул головой, чувствуя, как от боли в ушибленном о стену затылке темнеет в глазах. Зато нет мыслей о Луссурии. Он ведь и правда не гей. А сны... А что сны? Ему шестнадцать. Было бы странно, если бы в разгар полового созревания ему не снились эротические сны. А то, что там Луссурия... Это все потому что они напарники. Ближайший знакомый образ с крепкой эмоциональной связью. Да, это именно та причина, по которой он просыпается которое утро... Бельфегор резким движением выключает воду, выходя из душа. Его бьет дрожь от холодной воды, от тщательно запертых в подсознании мыслей, которые обязательно вырвутся ночью. — Белла, ты уже не спишь? — стук в дверь и голос... Нет, не раздражают, заставляют разочарованно застонать. Ну почему именно сейчас... — Отвали, павлин... — Бельфегор кутается в полотенце, стараясь согреться после ледяного душа, и даже не думает открывать дверь. И как это Луссурия так быстро восстановился после выстрела Моски? Не прошло даже месяца... Может пламя солнца помогло? Бельфегор невольно вспомнил бой за кольца солнца. Почему ему вообще важно было, чтоб Луссурия был в порядке? Ведь что-то рухнуло, заставляя на лице застыть вечную больную ухмылку, когда Луссурия упал, словно марионетка с обрезанными нитями, от выстрела в спину. Ведь сейчас он не вспомнит, какого цвета была одежда в тот день на Луссурии, не вспомнит, что он говорил. Помнит только, как сердце рухнуло и остановилось на долгий миг. Потому что Луссурия, такой сильный, кажущийся бессмертным Луссурия... Упал. Рухнул, как подкошенный. Бельфегор помнит, что дальше стало темно. Он не терял сознания, но память выхватывает только больничную палату, спину капитана, орущего на очнувшегося Луссурию. И сердце Бельфегора снова бьется ровно. Но это ведь можно объяснить? Ведь это все не потому что Луссурия какой-то особенный. Все дело в том, что принц работал с ним. За спиной много общих миссий, печенье с молоком на кухне среди ночи... Да, все дело в том, что Луссурия ближе всего ему эмоционально. Как напарник, разумеется. Никаких других чувств. Ничего кроме этого. Как просто обосновать все логикой. Убийственной королевской логикой.