«Холод до сердца проник: На гребень жены покойной В спальне я наступил».
Проезжая рисовые поля, Арата не мог не улыбнуться: прошло около трёх месяцев, как он покинул родные края. Поручение его господина было простым, но слишком затянулось, и теперь мужчина не мог дождаться, когда прибудет домой, поприветствует супругу и прижмёт к груди их маленького сына. Птицы распевали песни, на стволах деревьев громко стрекотали цикады, солнце стояло в зените, обжигая спины крестьян, работавших в полях; Арата, рассматривая родные пейзажи, не заметил, как уже приблизился к воротам своего родного поместья. Его маленький сын сидел около ворот и прутиком игрался с небольшим жуком, совершенно не замечая ничего вокруг. Самурай тихо, насколько позволяли кожаные доспехи, спешился с лошади и присел рядом, не сдерживая улыбку, наблюдая за тем, как его семилетний ребёнок что-то невнятно шепчет жучку, который уцепился за прутик. Малыш поднял голову, увидел отца, удивлённо округлил глаза, а затем его лицо скривилось в гримасе подступающего плача. Арата крепко обнимал сына, приговаривая ему на ухо слова утешения, когда за ворота вышла утончённого вида девушка. Её тёмно-синее кимоно переливалось фиолетовыми всполохами в свете солнца; волосы, собранные в пучок, лоснились в утренних ярких лучах; аккуратно подведённые глаза, цвет которых унаследовал их ребёнок, с нескрываемой радостью смотрели на супруга и ожидаемо тоже наполнились слезами. — Арата-сан, — одними губами прошептала она, маленькими шажками подходя к Арате, который всё ещё сжимал в объятиях ребёнка. — Мэй. — Сердце у мужчины дрогнуло, стоило ему увидеть супругу. Она столько дней приходила к нему во снах: он видел её ласковые глаза, чувствовал прикосновения нежных рук, сам касался шелковистой полупрозрачной кожи. Самурай безумно скучал по своей возлюбленной и сейчас был в тысячи раз счастливее, когда преданные чёрные глаза, покрытые солёной влагой не отрываясь смотрели на него в ответ. Их сын заёрзал в отцовских руках — жажда познавать мир была намного сильнее тоски, поэтому, выбравшись из тёплых крепких объятий, малыш вернулся к своему прутику с сидящим на нём жучком. — Господин, — Мэй не смела коснуться доспехов, которые были не единожды орошены кровью, — тоска моя длилась бесконечно. — Не так сильно, как тосковал по тебе я, моя драгоценная супруга, — Арата провёл по мягкой щеке костяшкой указательного пальца и широко улыбнулся, наконец понимая, что он дома.***
Арата вышел из небольшой тёмной спальни, что освещалась лишь тусклой лучиной, свет от которой бликами падал на стены, оглянулся на сладко спящего сына, аккуратно прикрыл сёдзи, поправил на себе лёгкий халат и вышел во двор, где Мэй уже разливала чай по пиалам. Арата засмотрелся на свою супругу: её утончённые кисти, тонкая шея и гибкая талия — всё в ней вызывало дикий восторг. Арата ни разу в жизни не пожалел, что взял в жёны эту прекрасную женщину. Даже несмотря на то, что она не смогла подарить ему сына-альфу, он безумно гордился своей Мэй, игнорируя все насмешки от соседей из-за сына-омеги. Она всегда была чуткой, понимающей, никогда не перечила и всегда соглашалась с его мнением. «Покорная жена — хорошая жена» — они следовали этому правилу, и каждый был доволен. Арата присел на циновку напротив Мэй и с полупоклоном принял от неё пиалу с чаем. На дворе стояли сумерки, сверчки стрекотали в густых зарослях травы за каменным забором, вдалеке слышались редкие перекрики жителей их небольшого городка, стук копыт о каменную мостовую и брань сварливых торговок, вовремя не закрывших свои палатки. Арата сделал глоток успокаивающего зелёного чая и слегка улыбнулся женщине, которая тотчас отвела взгляд в сторону, а её щеки покрыл нежно-розовый румянец. И не требовалось слов во время таких посиделок, Мэй украдкой любовалась красотой своего мужа, его длинными ресницами, узкими глазами с нависшими веками и чуть пухловатыми губами, которые Арата имел привычку часто облизывать, когда о чём-то думал. Мэй нередко представляла, как её пальцы аккуратно расплетают его сакаяки, как скользят по шёлку волос, заботливо убирая их назад. Каждую ночь она повторяла этот ритуал, улыбаясь довольному лицу мужа, который облегчённо вздыхал, когда тугие узлы на его длинных волосах наконец ослабевали. Но сегодня этому ритуалу не суждено было случиться. Сверчки резко замолкли, на что Мэй не обратила внимания, но рука Араты зависла в воздухе с поднесённым к губам чаем. Самурай вскинул изучающий взгляд на ворота и жестом показал супруге притихнуть. Мэй, ничего не понимая, замерла и принялась оглядываться по сторонам, выискивая причину беспокойства мужа. Но в непроглядной тьме, освещённой лишь тусклым фонариком над крышей дома, ничего не было видно. Весь мир будто застыл, Арата продолжал глазами бегать по верхушке забора, устелённой коричневой черепицей, и почти не дышал. — Мэй, ты сейчас возьмёшь сына и быстро убежишь через задний двор, — одними губами прошептал самурай. Он медленно поднялся, стараясь не шуметь тканью одеяния, помог подняться супруге и огляделся в поисках своей катаны. — Арата-сан… — Иди к сыну, немедленно. Мэй, приподняв подол своего домашнего кимоно, небольшими шажками направилась ко входу в дом. Она старалась двигаться как можно тише, но в глухой тьме даже малейшее движение отдавалось звонким эхом. Женщина прикрыла дверь и обеспокоенно выглянула в окно, наблюдая, как её супруг всё ещё напряжённо смотрит на ворота. Не смея ослушаться мужа, она ринулась в комнату к ребёнку и слегка потрепала его по плечу. Сын открыл глаза, часто хлопая длинными ресницами, и женщина приложила палец к губам, показывая, что нужно быть тише. Арата стоял полностью безоружный. Его мечи мирно покоились в спальне рядом с военным одеянием, и времени идти за ними нет. У него было слишком развито чутьё, он чувствовал опасность спиной, что медленно, будто змея, приближалась к его дому. Ради Мэй и ради сына он готов сражаться даже голыми руками. Гробовую тишину нарушил резкий звук осыпающихся камней. Арата повернул голову на шум и увидел нескольких человек в тёмных одеждах, которые с лёгкостью перепрыгнули ограждение. Из-за плотных масок он не смог разглядеть их лиц. — Кто вы такие и что вам нужно? — Тон Араты не дрогнул, дав понять, что самурай совершенно не боялся. Но мужчины продолжали медленно надвигаться на него, обнажая сверкающую в свете фонаря сталь. — Кто вы такие и что вам нужно? Я самурай господина Наосо, какое право вы имеете врываться в мой дом? Его громогласные речи будто не доходили до ушей нападающих, они в том же темпе продолжали надвигаться на него. Засов ворот, ломаясь, хрустнул, озаряя тишину — внутрь ворвались ещё несколько. Они расступились по краям от тропинки, и из темноты вышел высокий статный мужчина. Его худощавость выглядела слегка болезненно, уставшие чёрные глаза светились странным нездоровым блеском, он улыбнулся, когда увидел Арату. — Арата-доно! — он раскинул руки в стороны, причудливо взмахнув рукавами. — Так давно не виделись! Рад встрече с тобой. — Изао? — самурай был удивлён. Его бывший сослуживец и коллега, которого господин изгнал, имел сейчас наглость стоять перед ним и улыбаться как ни в чём не бывало. — Надо же, узнал! — Изао прихрамывая подошёл ближе и остановился в нескольких шагах. — Как поживаешь, мой старый друг? — Что ты делаешь у меня в поместье среди ночи? — Арата оглянулся окна дома, в тайне надеясь, что Мэй с сыном уже выбирались через задний двор. — Где твоё гостеприимство, о великий самурай господина Наосо? — Кривая усмешка украсила губы Изао. — Я пришёл поприветствовать тебя и отдать тебе честь. С этими словами он резко вытащил меч из ножен, что прятались под плотным слоями широкого одеяния. Острие прошло в миллиметре от лица Араты, но тот успел увернуться и отступить на несколько шагов назад. — Что ты делаешь?! — Арата был удивлён. Мысли путались, он не понимал, почему Изао хотел его убить. — Мы служили нашему господину бок о бок много лет! У тебя не осталось ни капли чести? — Времена меняются. Изао занёс меч над головой, перекрутился вокруг своей оси, вздымая пыль с земли, и снова попытался достать сталью до бывшего сослуживца. Но Арата ловко отступал под натиском врага, судорожно думая, чем ему защититься. — Теперь я на службе у другого господина и исполняю его приказы. Изао сделал выпад вперёд — и плечо Араты пронзила резкая боль. Он сдержал болезненный вскрик и ухватился рукой за плечо, из которого хлынула кровь, крупными каплями падая на землю. — Ты предатель! — воскликнул он, прежде чем все стоящие в стороне мужчины в тёмных одеждах не начали надвигаться на него, окружая со всех сторон. Мечи вонзались в мягкую плоть, изредка задевая ребра. Арата чувствовал каждый. Он ощущал холодную сталь, что разрывала его мышцы, чувствовал, как быстро жизненная сила ускользала из его тела. Ощутив металлический привкус во рту, он поднял глаза на своего убийцу. Арата хотел сказать несколько слов напоследок, попросить не трогать его семью, но со стороны дома донёсся громкий, душераздирающий крик. Мэй, еле удерживая катану мужа, бежала прямо на толпу мужчин. Она уже занесла оружие над головой, но Изао, ловко крутанувшись, схватил палочки для еды с их семейного стола и вонзил прямо в прекрасные глаза женщины. Арата дёрнулся, пытался закричать, но из горла вырвался лишь булькающий стон. Его любимая тяжёлым мешком повалилась на землю, раскинув руки в стороны, катана выскользнула из ослабших пальцев, с громким стуком ударяясь о вымощенную камнем тропинку, ведущую к дому. Конечности ещё дергались в агонии, но спустя секунду Мэй замерла, разрывая сердце Араты на части. Удары мечей по его телу продолжились, но он уже не сопротивлялся и не отрываясь смотрел в одну точку, пытаясь за этот короткий миг как можно дольше насмотреться на замершую красоту супруги. Наконец Изао подошёл к нему, его лицо исказила кривая усмешка, и маленький клинок мягко вонзился в шею, перерезая артерию. — Покойся с миром, Арата-доно.***
Солнце поднималось над горизонтом, над рисовыми полями парил туман, крестьяне лениво плелись вдоль дороги, кланяясь знатному господину. Наосо брёл по дороге, заложив руки за спину, рядом с ним, не попадая в ритм, то и дело нагоняя отца, шёл его сын. Настроение господина было приподнятым: вчера вечером его оповестили, что его лучший самурай, его самый верный слуга Арата наконец вернулся с задания, порученного им. Не дожидаясь, пока мужчина сам придёт на поклон, Наосо, чуть занялся восход, лично решил навестить старого друга. — Намджун, не отставай. Увязался со мной с утра пораньше — значит, будь добр идти вровень, — господин оглянулся на мальчишку и одарил его лёгкой улыбкой. Намджун ускорил шаг, наконец равняясь со своим отцом, как раз в тот миг, когда они остановились около увесистых ворот. Наосо нахмурился: створка была слегка приоткрыта, но изнутри веяло каким-то необъяснимым холодом, будто жизнь внутри остановилась. Господин знал, что супруга Араты встаёт очень рано, но сейчас вокруг была лишь оглушающая тишина. Толкнув дверь, Наосо застыл на месте, в ужасе раскрыв глаза. Двор его старинного друга заливала тёмно-багряная кровь, в воздухе витал приторный кисловатый запах, а со стороны доносился тихий жалобный плач. Наосо повернул голову на звук и ужаснулся ещё больше. Его слуга, его самурай, его старинный друг, был чуть ли не порезан на маленькие лоскуты. Мертвенно-бледную кожу лица покрывали бордовые пятна крови, стеклянные глаза устремлены в небо, халат едва ли прикрывал истерзанное тело Араты. Рядом, раскинув руки в стороны, лежала госпожа Мэй: женщина, которую Наосо знал с детства, на свадьбе которой он выглядел счастливее всех, потому что был безумно рад и за неё, и за Арату. Сейчас Мэй лежала неподвижно, её глазницы были пусты, а на белоснежном лице застыла кровь. Рядом с женщиной, свернувшись в комочек, сидел ребёнок. Он раскачивался из стороны в сторону, обняв свои щуплые колени, и тихо напевал песню, изредка всхлипывая. Слёзы на пухлых щеках уже высохли, мальчишка сжимал окровавленными пальцами палочки для еды и не отрываясь смотрел на свою мать. — Что тут произошло? — Наосо в два широких шага подошёл ближе, хватая ребёнка за плечо. Но тот будто не слышал его, лишь продолжал напевать песню, путаясь в словах. — Отец, мне страшно, — подал голос Намджун, который все ещё стоял около ворот с глазами, полными слёз, рассматривая открывшуюся шокирующую картину.***
— Он ведь сын твоего лучшего самурая! Сын твоего друга! — восклицала сварливая супруга, нервно прикусывая губу. — Он мальчишка-омега! Часто ты таких встречала? — Наосо недоумённо смотрел на свою жену. — Ему и так бы было сложно, а теперь без защиты отца ему вообще нет здесь жизни! — Ты мог бы защитить его! — Я не хочу брать на себя такую ответственность! — сквозь зубы прошипел господин, украдкой кидая взгляд на мальчишку, который сидел под раскидистыми ветвями сливы. — Там ему будет хорошо! — Отец, не отдавай его… — тихо прошептал сонный Намджун, появляясь на пороге. — Я буду его защищать, даю тебе слово. — Я горжусь твоим благородством, сын, — Наосо медленно подошёл к ребёнку, укладывая руку на плечо. — Но в жизни бывают сложные ситуации, которые одними словами не спасёшь. Моего решения не изменит ничто, сын Араты и Мэй поедет жить в чайный домик, где ему дадут достойное воспитание и обучат всему, что нужно. На следующее утро Наосо, сжимая маленькую детскую ручку, вёл мальчишку по широкой дороге. Ребёнок не проявлял никакого интереса ни к чему, покорно следовал за господином, делал то, что говорили, но только одно оставалось неизменным. Он крепко сжимал красные палочки для еды, на которых был выгравирован рисунок ветвей сакуры, и если кто-то пытался отобрать их, то мальчишка кричал, как ненормальный. Подойдя к воротам чайного домика, господин Наосо присел перед ребёнком на корточки. — Послушай, — начал он, сжав щуплые плечи, — с этого дня ты будешь жить здесь. Учись усердно и во всём слушайся своих сестёр-наставниц. Будь достойным сыном своих родителей. Наосо, не ожидая в ответ ничего, хотел уже подняться, но цепкие пальчики ухватили его за шёлковый рукав кимоно. — Я обязательно отомщу, — одними потрескавшимися губами прошептал мальчишка, пугая господина безумным блеском в глазах.***
Высокие стебли бамбука тянулись к солнцу, пышной листвой поглощая дневной свет. Юнги медленно шёл, наслаждаясь приятной тенью, изредка оглядываясь на гисся, в которой ехала его сестра-наставница. До столицы оставалось примерно пять ри, а его ноги уже нещадно гудели. По спине тонкой струйкой стекала влага, плотный шёлк кимоно не давал Юнги сделать шаг пошире, а тугая прическа вызывала головную боль. Он ещё не удостоился носить огромные парики, но волосы всё равно собирали в болезненный узел на затылке. — Майко! — окликнула его сестра-наставница, и Юнги остановился, ожидая, когда повозка поравняется с ним. — Устал? — Немного, — кивнул Юнги, и кисточки на его заколках деревянными бусинами ударились друг о друга, тут же привлекая внимание старшей. — Сколько раз я говорила выкинуть эти убогие палочки, — прицокнула она языком, по привычке стукнув веером по сгорбившейся спине ученика, который медленно шёл рядом с повозкой. — Где это видано, чтобы гейши носили в волосах столовые приборы. — Я ещё не гейша, — тихо возразил Юнги, тонкими пальцами сжимая свёрток с личными вещами, что всю дорогу нёс в руках. — Тебя отобрала хозяйка Геона, так что тебе суждено стать гейшей, майко, — наставница раскрыла веер и принялась мелко им обмахиваться. — Тебе нужно гордиться: уже сегодня ты прибудешь к её двору, завтра будешь выступать перед самыми высокими чинами, а послезавтра твою невинность спустят на торгах, — женщина широко улыбнулась, считая, что рассказывала то, чего Юнги не слышал сотню раз, сидя в одной комнате с другими майко. — Не вздумай вычудить что-то, не позорь свою сестрицу-наставницу. — Да, сестрица, — Юнги опустил голову ниже, сжав губы в тонкую полоску. — Я постараюсь не опорочить славное имя вашей школы. Безумная неприкрытая лесть, все кругом знали, что школа его наставницы славилась тем, что большинство майко в погоне за богатством бросали свою мечту стать гейшами и уходили на просторы проституции. По их небольшому городу давно уже ходили слухи, что чайный дом представлял собой бордель, прикрываясь таинством искусства гейш. Юнги было легче. Он не мечтал о такой жизни, всё его упорство бралось лишь из желания отомстить. Омегам в их мире сложно, омегам-мужчинам сложно вдвойне, поэтому Юнги с удовольствием принимал все знания, что давала ему сестрица, дабы поскорее постичь все азы и двинуться в свободное плавание. Ещё ребёнком он запомнил лишь одни единственные глаза, наполненные безумным блеском, вселившие страх и дикую ненависть в его душу. Эти глаза следовали за ним повсюду, не давали спать, заставляли упорно тренироваться и день за днём расчётливо строить планы мести. Юнги уже на шаг ближе. Изначально он планировал сам отправиться в столицу, но новость о великой госпоже известного района гейш Геоне слегка спутала его планы. Эта женщина редко ездила по префектурам в поисках свеженьких девиц, и данная новость произвела всеобщий фурор. В чайном домике будто все сошли с ума: майко бегали из угла в угол, подбирая свои лучшие кимоно, наигранно помогая друг другу с причёсками, но в тайне подламывая заколки. Лишь Юнги не дрогнул, хоть новость о приезде госпожи заставила его испытать чувство похожее на страх. Он сидел в своей небольшой комнате, вчитывался в труды Мурасаки Сикибу, а сам думал, чем ему можно удивить эту женщину, чтобы у неё не осталось сомнений пригласить его в свою школу. Позже вечером, нанося на своё лицо плотный слой белил, Юнги безумно волновался. Сестрица-наставница велела ему станцевать танец с веерами, поскольку это было то искусство, которым Юнги овладел в совершенстве. Он не был из тех людей, которые слепо доверяли чужим словам, но на этот раз сестрица была права. Едва последняя струна сямисэна закончила свой жалобный стон, до Юнги донеслась восторженная речь госпожи, которая что-то быстро тараторила его наставнице. Он уже собирался уйти обратно в свою комнату, ожидая вердикта, но сестрица окликнула его и велела сесть к ним за стол. — Поистине завораживающая красота, — сиплым, прокуренным голосом сказала госпожа, внимательно оглядывая Юнги, опустившегося на колени напротив. — Ещё и омега, за тебя точно можно просить половину столицы. Юнги скромно улыбнулся, опустив взгляд на свои колени; на такой комплимент принято отвечать чем-то льстивым, но, несмотря на долгие годы обучения, у него всё ещё было плохо с этим. — Не сердитесь, госпожа, — наставница поспешила всё взять в свои руки. — Юнги слегка застенчив и неразговорчив. — И тут же поспешила оправдать: — Но это никак не портит его благородный облик! Женщина растянула губы, густо намазанные яркой помадой, в широкой улыбке и кивнула в знак согласия. Судя по тому, что на её лице нет плотного слоя белил, ей было уже больше тридцати, но её кожа всё ещё не утратила упругости, глаза живо блестели, а чуткий, цепкий взгляд наверняка замечал самые важные детали. — Майко, ты едешь со мной в столицу. Независимо, рад ты этому событию или нет, ты должен гордиться и быть благодарным. — Спасибо, госпожа! — Юнги сложил руки перед собой на пол и упёрся в них лбом. — Майко очень рад такой чести! На следующее утро сестрицы с нескрываемой завистью смотрели ему в спину, когда небольшая снаряжённая процессия двинулась из двора чайного домика. Они шли вдоль улиц, и Юнги невольно предавался воспоминаниям. Он был маленьким ребёнком, но до сих пор ясно помнил, как гулял по этим дорогам, цепляясь за руку матери. Как отец, не боясь потерять лицо и достоинство гордого самурая, сажал сына себе на плечи и мог позволить пробежаться с ним по узким улочкам. Обрывки памяти врезались в сердце острыми осколками стекла, но Юнги не смел оплакивать своё безвременно утраченное счастливое детство. Процессия достигла окраины города, и Юнги вскинул взгляд на когда-то богатый дом. Каменный забор без заботливой руки хозяина местами обрушился, черепица от ветров и дождей выцвела и зияла дырами. Высокий бурьян порос во дворе, пробивая прохудившуюся крышу веранды насквозь. В этом доме Юнги должен был вырасти. Тут он должен был учиться у матери вышиванию, плетению и готовке сытного вкусного ужина. Здесь его отец должен был обучать своего сына грамоте и развлекать причудливыми рассказами из походов. Но ничего из этого у Юнги не было. И он знал, кто в этом виноват. Безумные глаза снова появились в памяти, разрывая душу на миллион кусочков. Юнги инстинктивно нащупал палочки в своих волосах и оторвал взгляд от развалин.***
В город они прибыли уже ближе к часу крысы. Лавки вдоль дороги закрывались, торговцы лениво собирали товар и без особого интереса оглядывались на незнакомцев. Столица поражала своим величием, красотой и вонью. Ощущение, что отхожими местами служили все закоулки, что имелись на пути. Юнги прижал к носу указательный палец и старался не дышать. Провожатый довёл их до квартала Геон, получил плату от сестрицы и поспешил удалиться, утягивая гисся за собой. Постучав в дверь, наставница криво улыбнулась Юнги и встала рядом, сжимая в руках свой неизменный веер. Юнги её понимал: для сестрицы это тоже большая честь, впервые кто-то обратил внимание на её ученика, это повод возгордиться. Но он её радости не разделял: стать гейшей — всего лишь средство для исполнения планов, что задумала его мстительная душа. Он лишь втайне надеялся, что ему не придётся слишком долго мучиться.