«От людских голосов Пугливо вздрагивают по ночам Красавицы вишни».
Солнце катилось за горизонт; вдоль равнины, залитой розовыми лучами, медленно ехал мужчина. Его запряжённая лошадь чуть кивала густой гривой, отчего золотые узоры на поводьях переливались в свете заката. Проезжая поля, где ровными рядами были уложены снопы с ячменем, он разглядывал загорелые спины крестьян и вспоминал своё детство. Ребёнком он любил гулять по плантациям риса, крепко сжимая руку отца. Солнце тогда светило так же ярко, но казалось гораздо больше. Колосья скрывали его с головой, когда он был мальчишкой, а сейчас, даже если он спешится с лошади, будет возвышаться над ними на десять сун. В детстве всё казалось большим и необъятным, но он рос и мужал, переставая так сильно придавать значение окружающему. Он учился, путешествовал, познавал многое, но лишь одно оставалось неизменным: в памяти, будто выжженным клеймом, был образ напуганного мальчика, сидящего под раскидистыми ветвями сливы. Мужчина помнил каждую черту лица, грустный блеск в угольных глазах и окровавленные пальцы, что так сильно сжимали красные палочки для еды. Альфа не понимал, почему именно этот момент запомнился так ярко, почему этот мальчик не стёрся из памяти, как и все, кого он встречал один раз в жизни. Время шло, мальчишка стал мужчиной, его обучение в хангакко подошло к концу, и настала пора возвращаться обратно в отеческие стены. Путь мужчины лежал через бескрайние поля из столицы в родную префектуру. Воодушевленный встречей с матушкой и отцом, которых не видел так много лет, он то и дело подшпоривал лошадь, выделяя на передышки лишь малую толику времени. Сердце затрепетало, когда альфа увидел очертания родного города, в груди разлилось приятное тепло, и губы растянулись в широкой улыбке. Лошадь отбивала ритм по старой мостовой, мужчина оглядывался по сторонам и вспоминал времена, когда был ещё совсем ребёнком. В том переулке он впервые сразился на палках со своим другом, на улочке чуть поодаль он часто гонял соседских куриц, после получая нагоняй от сварливой тётушки, а там он впервые увидел смерть. Мужчина остановился около разрушенного дома и легко спешился с лошади. Когда-то богатое поместье было в запустении: никто так и не решился войти туда вновь после смерти хозяев. Альфа толкнул покосившуюся, сгнившую створку ворот, и та, скрипя заржавевшими петлями, открылась, цепляя кусты сорняков. Мужчина не смел войти. Он будто вернулся в детство и снова стоял весь в слезах, смотря, как его отец поднимал на руки маленького мальчика. Большие детские глаза, окровавленные руки и одежда, тихий голосок, что срываясь напевал колыбельную. Всё в памяти свежо, ничего не забылось, мужчине, как и раньше, хотелось прижать к себе то хрупкое детское тело и попытаться успокоить. Шум проезжающей мимо рикши выдернул его из воспоминаний. Мужчина ещё раз обвёл взглядом поросший бурьяном двор, развернулся и подошёл обратно к лошади, ловко её оседлав. Ему хотелось вновь встретиться с тем ребёнком, спросить, всё ли у него хорошо, и как он живёт эту жизнь.***
Утерев слёзы матери и крепко обняв отца, Намджун не мог поверить, что время настолько безжалостно. Он, не скрывая печали, смотрел на серебристые нити в волосах родителей и грустно улыбался. За долгим ужином он рассказывал о своей жизни в столице, спрашивал, как поживают родители, но всё же не решался начать разговор, который терзал его так долго. — Я хотел спросить тебя, отец, — Намджун, не отрывая взгляда, смотрел на катану в ножнах, что лежала на специальной подставке. Тонкий графичный узор по всей длине ножен чуть мерцал серебром в свете масляной лампы. Матушка после ужина ушла в спальню, они сидели вдвоём на татами и вели тихую беседу. — Я слушаю, — Наосо слегка улыбнулся, проследив за взглядом сына. Он хранил этот меч десять лет. Вечерами долго смотрел на него, предаваясь щемящим душу воспоминаниям. Не было ни дня, когда бы он не вспомнил своего верного друга Арату, — Тот мальчик, — Намджун опустил взгляд на свои пальцы, стараясь скрыть смущение, залившее его щеки. — Омега, как он сейчас? — Я не знаю точно, — мягко ответил Наосо, хрипло хохотнув. — Перестал получать о нём новости с тех пор, как его увезли в столицу. — В столицу? — округлив глаза, Намджун резко повернулся к отцу. — Но зачем? — Мой сын такой взрослый, но всё ещё такой ребёнок, — мужчина снова посмотрел на катану. — Мальчишка вырос в прекрасного омегу. Ты знаешь, что делают с красивыми майко. Конечно. Не можешь не знать. Я лишь надеюсь, что Юнги выбрали хорошего данну. В груди Намджуна будто что-то оборвалось. Он так стремился попасть домой, этот мальчик не выходил из его головы, но новость, что сказал ему отец, была жестокой. Юнги продали. Как какую-то вещь. Это разрывало душу мужчины сильнее всего. Намджуну так хотелось прийти в чайный домик и, как когда-то в детстве, сказать, что теперь уж точно готов защитить, что теперь ему хватит сил. Но он опоздал. Всю ночь Намджун наблюдал за тем, как цветы опадают с раскидистых ветвей сливы, что росла в их дворе. Он сидел на полу своей спальни, скрестив ноги и уложив на колени ладони. Ветер слегка задевал отросшие волосы, собранные в сакаяки, он доносил до носа Намджуна еле уловимый аромат цветущего дерева, и мужчина думал о том, как же пахнет Юнги. Он видел его ещё совсем мальчишкой тогда, когда естественный запах тела спит глубоким сном. Но сейчас Юнги семнадцать, наверняка его феромон раскрылся в полной мере, соблазняя своим ароматом всех вокруг. Намджун зажмурился, отгоняя неприятные мысли. Господин Наосо следил за тем, как морщинистая рука его супруги медленно разливает утренний чай. Приятный жасминовый запах доносился до его ноздрей, и мужчина улыбался, глядя на женщину. Сёдзи прошуршала рисовой бумагой, и внутрь вошёл Намджун. Наосо нахмурился, увидев, что сын в походном костюме. — Я думал, ты побудешь дома чуть дольше. Наосо не был глуп. Он понимал, почему сын вчера так интересовался мальчишкой, которого не должен был помнить. Он видел злой блеск в глазах Намджуна, когда тот узнал о том, какая судьба сложилась у Юнги. Наосо и сам был расстроен. Сын его друга Араты должен был жить лучшей жизнью. Он жалел, что десять лет назад смалодушничал и отвёл ребёнка в чайный домик. Но прожитого не вернёшь, и сожаления это всё, что ему осталось на старость лет. Намджун сел рядом с отцом, стараясь не поднимать взгляда на мать. Её губы задрожали, и она с упреком посмотрела на своего ребёнка, но тот никак не отреагировал. Он молча выпил чай и принялся за еду.***
Намджун не думал, что вернётся в столицу так скоро. Ему никогда не нравились улицы, переполненные людьми, он не любил духоту и смрад, которыми разило из каждого переулка. Он с трудом выживал здесь столько лет, мечтая вернуться в родную префектуру. Для многих это могло показаться странным: обычно все стремились ближе к императорскому двору, но не Намджун. Он знал, что судьба всё равно вернёт его в столицу: с его родословной и обучением в престижной школе ему предстояло стать как минимум самураем знатного господина, приближенного ко двору, но душа была на вольных полях ячменя и риса. Выкупив комнату в центральном рёкане, Намджун решил немного отдохнуть. Он сбросил походный мешок на татами и спустился вниз перекусить. Потягивая тёплый саке, Намджун волей-неволей прислушивался к разговорам. Краем уха он услышал, что сегодня вечером в Геоне устраивают показательное выступление. Служащие императорского дворца, перебрав с выпивкой, разговаривали на весь зал так, что Намджун, сидя в противоположном конце, прекрасно их слышал. — Этот омега неплох, — пробасил один из них. — Я был на его первом выступлении. Забыть мне Бусидо, если бы не этот проныра Изао, мальчика провел бы Мидзуагэ со мной. Намджун нахмурился, он медленно перемешивал палочками рис, топя в нём ферментированные бобы и внимательнее прислушался к разговору. — Ты смешон, Даичи, — звонко рассмеялся второй. — Госпожа Геона даже не посмотрела в твою сторону. Все знают, что ради ночи с омегой-мальчишкой тебе пришлось бы продать всё своё имущество. Большего Намджуну не требовалось. Он резко поднялся из-за стола, кинув на него несколько монов, и поспешил на выход. Ему не терпелось выкупить себе место на сегодняшнее выступление, но, судя по разговору служащих, сделать это было крайне сложно.***
Солнце катилось за горизонт, столица погружалась в неприятные серые сумерки, украшенные красными бумажными фонарями. Намджун сидел в глубине душного зала, практически посередине, и не сводил взгляда с драпированной небольшой сцены. Она освещалась несколькими фонарями, по деревянному полу были раскиданы нежно-розовые лепестки, аромат которых доносился до ноздрей. Намджун вежливо отказался от кисэру и пригубил ароматный чай из пиалы. В зале было шумно, мужчин с каждой секундой становилось всё больше, и Намджун понял, что господа из постоялого двора не лгали. Звук струн сямисэна пронёсся по задымленному помещению, и все притихли, устремляя взгляды на сцену. Лёгкая ткань отъехала в сторону, открывая вид на утончённый силуэт. Юката струилось по белоснежным плечам, кисточки заколок в высокой причёске отбивали ритм серебряными бусинами в такт нотам сямисэна. Намджун, затаив дыхание, наблюдал, как тонкие кисти рук поднимают вверх кинугаса, медленно с каждой нотой раскрывая его. Гейша, которая несколькими движениями заворожила зал, стояла спиной, и Намджун не видел лица. Музыка становилась ритмичнее, движения быстрее и чётче, но кинугаса всё ещё надёжно скрывал лицо. Намджун наклонял голову, вздрагивал, когда казалось, что ещё секунда — увидит, но разочарованно вздыхал, когда гейша снова поворачивалась спиной. От интенсивных движений юката сползло с одного плеча, открывая вид на молочно-белую кожу, и по залу промчались приглушённые возгласы. Лепестки вздымались с пола, и казалось, что силуэт танцевал в зимней буре, защищаясь от промозглого ветра. Музыка закончилась резко, силуэт замер, и кинугаса выпал из рук гейши, открыв лицо, покрытое макияжем. Зал разразился аплодисментами и одобрительными возгласами, а Намджун замер и забыл, как дышать. Юнги вырос прекрасным юношей. Плотный слой белил менял его внешность до неузнаваемости, но Намджун узнал по глазам. Их темнота полностью поглощала свет фонариков, освещавших зал, совсем как в детстве. Юнги обвёл зал безразличным взглядом, выпрямился, выходя из финальной позы, и медленным шагом скрылся за занавеской. Намджун знал, что его вряд ли узнают, но на секунду, когда глаза омеги скользнули по нему, ему захотелось, чтобы было именно так. Он не ошибся в своих ощущениях, ему всё ещё хотелось забрать Юнги с собой. Детская влюблённость ли это или сумасшедшее помешательство, чувства сильны и непоколебимы. Зал снова наполнился шумом, а Намджуну хотелось найти Юнги. Он не знал, что скажет омеге, который, скорее всего, его не вспомнит, но не мог ничего с собой поделать. Поднявшись из-за стола, альфа намеревался пройти во двор Геона, но идти не пришлось. Юнги вошёл в зал. Юката сменилось обычным кимоно, глубокий синий цвет оттенял тёмный взгляд, и Намджун замер истуканом, не сводя взгляда с гейши. На белоснежном лице появилась скромная улыбка, Юнги медленно приближался к Намджуну. Дыхание альфы перехватило — омега был так близко, на расстоянии вытянутой руки, но взгляды лишь на секунду встретились, прежде чем Юнги опустился на дзабутон за соседний столик. Смущение залило щеки альфы, окружающие странно поглядывали на ни с того ни с сего вскочившего с места самурая. Краем глаза он увидел, как Юнги наливает выпивку молодому господину, который с нежностью смотрел на гейшу. Намджун опустил взгляд, развернулся и поспешил на свежий ночной воздух. На улице было темно, тусклые фонарики отражались от водной глади узкого ручья, что тёк недалеко от входа. Из Геона доносились громкие голоса и переливистые смешки девушек, но Намджун не желал туда возвращаться. Сейчас вся его затея казалась ему безумно глупой. Почему он вообще решил, что Юнги его помнит или захочет вспомнить? Они встретились в самый ужасный момент жизни омеги, такие вещи стремятся забывать, покрывая толстым слоем пыли. — Сын господина Наосо вырос статным мужчиной. Намджун вздрогнул и обернулся, встречаясь взглядом с грустной улыбкой. Юнги стоял чуть поодаль, на его профиль падал свет, что лился из чуть приоткрытых ворот. Омега скрепил ладони в замок перед собой и не мигая смотрел в ответ. Намджун выдохнул горячий пар и развернулся полностью, делая шаг навстречу. — Ты меня помнишь? — осипшим голосом, взволнованно спросил он. — Конечно, я вас помню, господин, — Юнги улыбнулся чуть шире и склонил голову вбок, отчего серебряные бусины застучали о деревянные заколки. — Как поживает ваш отец? Всё ли хорошо с его здоровьем? Одно удивление сменялось другим. Юнги помнил не только Намджуна, но и его отца. Альфа замер, не смея произнести и слова. Он жадно оглядывал того, о ком так много думал, и старался не дышать, чтобы не спугнуть это прекрасное видение. Омега смотрел в ответ, и хоть на его губах играла скромная улыбка, взгляд был холоден и беспристрастен. Он незаметно переступил с ноги на ногу и оглянулся на приоткрытые ворота. — Что привело вас сюда, господин? — Юнги снова взглянул на Намджуна. — Я… я хотел узнать, как ты поживаешь. — Голос самурая слегка дрожал. — Со мной все хорошо, — кивнул Юнги. — Мне пора идти, рад был увидеться с вами, господин. — Постой, Юнги! — Намджун сделал широкий шаг и хотел ухватить омегу за предплечье, но вовремя остановил свой порыв. — На самом деле я пришёл, чтобы вернуть тебя. Юнги медленно развернулся и поднял на альфу взгляд, снова нарисовав на лице широкую улыбку. — Это невозможно, господин. Сестрице из чайного домика не выплатить сумму, которую за меня заплатили тут. — Я хочу вернуть тебя домой. В родное поместье, — наконец Намджун совладал с голосом — он зазвучал твёрдо. Во взгляде Юнги на секунду что-то поменялось: его улыбка померкла, а руки едва заметно дрогнули. Губы, накрашенные ярко-алой помадой, беззвучно раскрывались, и Намджун страстно желал, чтобы они произнесли одно единственное слово. Если Юнги согласится, Намджун пойдёт на всё. Он выплатит любую сумму, восстановит дом омеги собственными руками, только бы тот сказал, что хочет. — Доброй вам ночи, господин. Юнги отвёл взгляд и поспешил скрыться за увесистыми воротами Геона. Но несмотря на явный отказ, Намджун не спешил сдаваться.***
Сердце стучало будто сумасшедшее, Юнги едва дышал, когда спешил в свою комнату. Он решил не возвращаться сейчас в зал, где его ждал Чонгук. Ему нужно успокоиться. Сына господина Наосо он узнал сразу. Ещё на сцене его взгляд скользнул по знакомым чертами лица, но выдержки и тренировок хватило, чтобы не дрогнуть. Он вспоминал их всех каждую ночь, когда тренировался в небольшом саду, расположенном за его спальней. Юнги был рад его видеть ровно до того момента, пока Намджун не напомнил про родной дом. Воспоминания бурной кровавой рекой полились в голове, и омега еле сдержал себя. Он мечтал вернуться домой, это было его самым заветным желанием — вновь войти в ворота родного поместья, — вот только желание отомстить было гораздо сильнее. Ноги путались в полах кимоно, до его покоев оставалось несколько шагов, но Юнги так выбился из сил, что запнулся и чуть не упал на ровно подстриженную траву. Сильные руки подхватили его в нескольких сантиметрах от земли. — Ох! — сдавленно воскликнул Юнги и поднял взгляд на спасителя. — Господин! — Куда же ты спешишь? — Чонгук широко улыбнулся, помогая Юнги подняться. Он взглянул на лицо омеги, и его улыбка угасла, едва он увидел влажные дорожки слёз на белоснежном лице. — Кто так обидел моего хоши акари? — Чонгук кончиками пальцев стёр горячую влагу с щёк, обеспокоенно рассматривая омегу. — Где-то болит? — Нет-нет! — Юнги поспешил взять себя в руки. — Со мной все хорошо, господин. — Я просил называть меня по имени, — Чонгук провёл ладонью по плечу, следом укладывая её омеге на затылок. — Ты сбегал от меня? — Я бы не посмел, Чонгук-сан, — едва шевеля губами, прошептал Юнги, чувствуя, как кожу опаляет чужое дыхание. — Ты прекрасен, мой хоши акари. Юнги чувствовал дрожь в ладонях его данны. Чонгук целовал трепетно и нежно, не заботясь о том, что кто-то может увидеть. Альфа с первых дней относился к нему по-особому: дарил внимание и заботу, заставляя Юнги на секунду забыться.***
Юнги проснулся от жара. Он развернулся лицом к Чонгуку, который крепко сжимал его в объятиях, едва различимо посапывая в мягкую подушку, и аккуратно провел подушечками пальцев по ровной линии подбородка. Этот мужчина был красив, и Юнги не мог сказать, что совершенно ничего не испытывает к нему. Его подкупали та нежность и забота, с которыми альфа относился к нему, но у судьбы на них другие планы. Медленно выпутавшись из объятий, Юнги поднялся и поправил растрёпанные волосы, которые буквально вчера госпожа старательно собирала в нихонгами. Она будет расстроена, но и слова не скажет: Юнги делился с ней, что его данна во время постельных утех, будто озверевший, расплетает его волосы, с жадностью вдыхая их аромат. Накинув на плечи лёгкий светлый халат, Юнги вышел на задний двор. На небе ярко светила полная луна, тихое пение ночных птиц приятно ласкало слух; омега, ступая босыми ногами по влажной траве, подошёл к закутку, где хранилась бамбуковая палка, заменяющая ему меч. Ловко ухватившись за деревянную ручку, он принялся оттачивать давно выученные движения. Прохладный ветер обвевал кожу, омега улыбался сам себе, раз за разом повторяя движения. Он так увлёкся, что не заметил Чонгука, застывшего на выходе. — Ты полон загадок. Юнги резко обернулся на вход, пряча импровизированное оружие за спину. Он столкнулся взглядом с альфой, переводя сбитое дыхание, и судорожно пытался подобрать слова оправдания. Гейшам не положено таким заниматься. Они обязаны красиво петь, искусно танцевать и поддерживать умную беседу. Оружие было им не по статусу. Юнги испугался: нет большего позора, чем быть отвергнутым данной. Но Чонгук улыбался и медленно подходил ближе. Его распахнутый тёмный халат развевался на ветру, оголяя крепкую грудь, которая вздымалась от частого дыхания. — С каждой секундой ты нравишься мне всё больше, хоши акари, — Чонгук протянул руку и провёл кончиками пальцев по оголённой ключице, спускаясь ниже. — Сразишься со мной? Юнги удивлённо вскинул бровь. Ещё никто не предлагал ему подобного, хотя никто и не знал, чем любит заниматься омега по ночам. Он несмело кивнул, и Чонгук расплылся в улыбке ещё шире, оставляя лёгкий поцелуй на порозовевшей щеке. Альфа поддавался, Юнги видел, и это ужасно его злило. Он громко сопел, пытаясь изловчиться и ударить палкой по торсу Чонгука, но то и дело получал шлепок по ягодицам голоменем Юнги не мог совладать с яростью и обидой, отчего движения становились более рассеянными. Собрав остатки сил в кулак, он в последний раз перекрутился вокруг своей оси и приставил палку к шее альфы, который развёл руки в стороны, сдаваясь. Радость сменилась неизвестным чувством, и Юнги в порыве потянулся к губам альфы, смело накрывая их поцелуем. Их сбитые дыхания смешались. Чонгук прижимал к себе хрупкое, влажное от пота тело и покрывал шею жаркими поцелуями. Его тёмный халат слетел на землю, через секунду там оказался точно такой же белый, пропитываясь насквозь ночной росой. Чонгук резко развернул омегу к себе спиной, прижав лицом к каменной стене. Он с жадностью вдыхал тягучий аромат магнолий с волос и вторгался в податливое нутро, не сдерживая стоны. Чувство эйфории накрывало Юнги с головой. Ему нравились прикосновения, он млел от жадных поцелуев. Чонгук брал его властно, крепко удерживая сильными руками, и омега отдавал всего себя, с огромным желанием отвечая на нескончаемые ласки. — Мой самый любимый хоши акари, — прохрипел Чонгук под тихий стон омеги, оставляя лёгкий укус на загривке.