спаси но не сохраняй ll

Джисон застыл в темноте, которую невозможно было сыскать нигде на земле. Он плыл в чем-то омерзительном и вязком, не в силах вдохнуть и впустить это в себя. Дышать было нечем. Он не знал куда грести, где верх, где он сам, но он и не пытался. Ему было не страшно остаться тут. В конце концов, воздух закончится и он останется тут, так что он ждал этого момента послушно и смиренно, когда вдруг забил свет. Этот свет не могло дать ни одно солнце, он не слепил, он еле существовал, но для Джисона он затемнял собой все. Он обволакивает своим теплом словно крыльями, и именно их Джисон видит как только свет дотягивается до него. Два крыла его собственного ангела, обнимающего его. Джисон полностью ослеплен его величием и ничтожеством одновременно. Он бьётся в слепом страхе перед ним. Лицо Минхо проступает через этот свет только потом, когда медленно подплывает ближе, тянет к нему не только крылья, но и свои руки. Когда его губы достигают Джисона, он вдыхает в него что-то большее, чем его жизнь. И тот наконец может задышать в такт своему мертвому сердцу, раскрывая глаза. *** — Как это вышло? — Я не знаю, Джи… Когда мы вас нашли, ты уже… Я плохо видел. Минхо прятал тебя, пытался что-то делать руками, как-то… собрать тебя обратно… Оно уже было на тебе. *** — Что там случилось? — Когда я дотянулся до тебя, твоё сердце не билось. А потом начало. Кулон это сделал. *** В квартире Минхо всегда пахло травами. Он растил их и засушивал у себя для отваров, видимо, чтобы лишний раз не связываться с Чанбином. Поэтому когда Джисон первый раз проснулся и почувствовал травяной запах он решил, что находится у Минхо. Потом он увидел стены собственной спальни и запаниковал. Задышал так быстро, что чуть не задохнулся. Кто-то успокоил его и не дал навредить себе, удерживая руками на кровати пока Джисон не отрубится снова. Когда он проснулся в следующий раз, перед его глазами сидел перевёрнутый Феликс. Джисон лежал на животе и больше не пытался пошевелиться. Он лишь смотрел на спящее лицо друга. Тот спиной упирался в тумбочку и скрестил руки в жалкой попытке принять тёплую позу на ночь. Его брови были сведены к носу, наверное, во сне недовольные холодом, и Джисону тут же захотелось потянуться к нему. Появилось неконтролируемое желание двинуться вперёд, к веснушкам, обволочь руками и заплакать, укрыть и извиниться, раскаяться за все, чтобы Феликс простил его словно ангел у врат Рая, и опустил ему все грехи. Джисон так и не сдвинулся с места пока лучи солнца не пробились в окна и не разбудили Феликса. Тогда он смог лишь прохрипеть что-то про воду. Феликс расцеловал его в обе щеки от счастья, тут же брызнув слезами из глаз, клюнул ещё в нос для верности и умчался за Минхо. Джисон сердцем чувствовал, что сейчас его позовут. Сердцем чувствовал как тот поднимается медленно по лестнице и появляется на пороге со стаканом и трубочкой. Он не смотрит, а Минхо ничего не говорит. Не ругает и не радуется, просто кладёт трубочку между губ Джисона и ждёт. Тот не смотрит на него, видит лишь как колени в чёрных джинсах поднимаются с пола чтобы поставить теперь пустой стакан на тумбочку и куда-то исчезают, а потом чувствует как рядом прогнулась кровать. Минхо так и не заговорил и не коснулся. Рядом с ним Джисон засыпает снова, и просыпается от того, что его рвёт чёрной массой. Он не знает сколько так прожил. Между бесконечными урывистами попытками проснуться, рвотой, кашей из ложки и водой из трубочки, темно-зелеными мокрыми бинтами на спине, сменяемые то и дело когда его разум оказывается выдернутым из сна и затянутым в него снова, Джисон ничего не понимает. Чувствует лишь холодную сталь на своей груди, тяжелее, чем полагается небольшому аксессуару. В какой-то из дней он пытается заговорить. Получается хрипло и плохо, но ему отвечают, что не знают как так вышло. Он пытается ходить. С помощью Феликса или Минхо даже спускается по лестнице, с их же помощью забирается в ванну. Он пытается не плакать потому что ненавидит это. Он хочет чтобы его оставили хоть на секунду чтобы он мог прокричаться. Но рядом с ним всегда кто-то был: вдруг умрёт, или начнёт блевать ихором. Сменные бинты в мусорном ведре постепенно становятся чище. Джисон начинает сидеть и не чувствовать при этом боли, почти заглушающей непрекращающийся жалкий визг в его голове. На него уже даже начали надевать одежду, потому что раньше выводящий яд отвар слишком сильно её бы красил. Поднять руки — уже другой вопрос. Он стискивает зубы до скрипа, но натягивает футболку. Говорит с Банчаном, приходящим к нему иногда на подмену с его чистой, не осуждающей улыбкой. Он был как глоток воздуха иногда, ведь ему Джисон мог смотреть в глаза. Остальным не мог. Он находит на тумбочке телефон. Пытается взять его в руки и застывает. В телефоне делать больше было нечего. Здесь делать больше было нечего. Некому написать, некуда вернуться, никуда не выйти из этого дома. Руки трясутся и роняют устройство, голова падает и больно тянет кожу на только начавшей заживать спине. Слезы катятся градом, быстро, словно сбежавшие преступники, чтобы успеть пока Феликс не вернётся с его тарелкой каши, которую он снова выблюет. Но вместо ожидаемого Феликса почему-то заходит Чонин. Поджимает губы, увидев разбитого вдребезги брата, и чуть не бьёт так же тарелку, поставив её на тумбочку так сильно, что в ушах зазвенело, отрезвляя. Джисон мямлет извинения, но Чонин говорит, что ему они не нужны. За Джисоном прибирали, собирали его остатки, вваливали в один кожанный мешок и затягивали его кое-как в надежде, что куски не вывалятся. Кто собирал Чонина? Кашу, наверное, готовил Минхо. Может, иногда Банчан когда был тут. Стоит надеяться, что они готовили и другую еду для остальных. Наверное, Банчан отвозил Чонина в школу на машине Минхо. Первую половину дня дежурит всегда Минхо. Днем приезжал Феликс. Чонин и Банчан иногда заходили, но уже под ночь. Банчан тогда оставался у них чтобы отвезти утром в школу. Кажется, их план держался наплаву до поры до времени. Джисона выворачивало день за днем, Чонин каким-то образом завершал учебный год, Минхо готовил, Банчан возил, Феликс заполнял давящую тишину. Так было пока Чонин не принёс со школы разрешение пойти на танцы в честь окончания года, и отдать его было некому. Джисон смотрел на пустое место около слов «подпись родителя или опекуна» до тех самых пор пока из живота снова что-то не полезло. В этот раз рядом оказался Минхо, и он впервые чувствовал как тот касается его, если не помогает идти или сменяет бинты. Минхо кладёт руку куда-то под шею, ту малую часть, которая не была разорвана в клочья, и не может сделать больше ничего. — Я не справлюсь, — выплевывает Джисон между делом, — Я не смогу. Минхо молчит и лбом утыкается в его плечо, обвивая свою руку вокруг чужой, все пытающейся разбить кафель. Говорит, что будет не один. Джисон не хочет спорить. Просто ложится спать и надеется, что в этот раз не проснётся. Но каждый раз просыпается. *** В ушах Минхо стучит голос Джихе. Так ты и умрёшь, один. Он пытается сделать все, чтобы для Джисона это не оказалось правдой. Он теряет последние остатки своего человечества добираясь до дома Джисона, впервые в жизни взывает к Богу когда пытается дотянуться. Джисон специально бросил его подальше так, чтобы Минхо его не видел, когда тот умрёт. У Минхо на это один вопрос: почему? И он его задаст живому Джисону. Ему было плевать, что он не мог двинуться. Он все равно пускал в мозг команды и приказывал телу на них отозваться. Он не чувствовал как тянутся пальцы. Он не видел куда они тянутся. Он не мог даже моргнуть, благо, слезы как-то не давали глазам высохнуть пока Минхо жалко полз по полу словно раздавленный тяжёлым ботинком червяк. Его настолько слепит страх, что уже не страшно, ведь перед ним где-то в этой рваной массе лежит его ведун. Где-то оно все, красное, чёрное, блестящее, собиралось в невысокого молодого парня, с тонкой талией и родинкой на щеке. Джисон, точнее, его тело, лежит в этой чёрной луже словно моток скотча у которого Минхо все не может найти кончик: где подцепить и начать это обматывать? Его не останавливает даже то, что под грудью сердце совершенно молчало. Такая мелочь как остановившееся сердце не заберёт у него Джисона. Он видел как чёрная масса кулоновского монстра погружается в Джисона и забирается в его тело через проделанные им же дыры. Ихор умершего когда-то Защитника пробирается по венам к неприспособленному к такой энергии сердцу и заражает его словно рак. Обернуть это может лишь сжатый в кулаке Джисона кулон, который от его крови казался не синим, а красным. Минхо кричит от боли когда хватает сопротивляющийся, плавящий кожу кулон в руки и накидывает цепочку на чужую шею. Волдыри на ладонях заживут, хоть и медленнее обычного, и скрыть правду будет проще. — Я не знаю как это вышло, правда. Может, кулон напитался твоей кровью или связующая мантра не сработала… Мне жаль. Джисон опускает плечи потому что больше ничего не оставалось. Кулон попросту заставил его жить и не оставил выбора. Он убил его и вернул к жизни. Там, в подвале, и каждый день после этого, и так будет пока сердце Джисона или его мозг наконец не выдержат и не выпустят из этого бесконечного круга мук. Но все будет хорошо. Ему говорили, что ему станет лучше, по крайней мере он пока что не мертв. И его Защитник всегда будет рядом. Минхо не сказал бы с уверенностью в какой момент появились Феликс с Чаном и Чонином, не был уверен как они подняли Джисона вверх по лестнице. Он и не хотел вспоминать эти отрывки настолько, чтобы попытаться. Помнит как Феликс приказывает ему срезать с Джисона футболку и промыть рану, как он сидел с ним в красной от крови ванной и прижимал израненное тело к себе будто каким-то образом все внутренности из него вывалились бы как только он его отпустит. Феликс возвращает его в чувства и вместе они умудряются собрать этот пазл, зашить ведуна словно какое-то лоскутное одеяло. Минхо сделал отвар и менял примочки каждый час, но он знал, что кулон справится со своей задачей как бы то ни было. В конце концов Джисон должен был проснуться, и Минхо боялся этого момента, боялся как провинившийся ребенок. — Моя очередь, — сообщает он Феликсу в третьем часу ночи. Тот вздрагивает как птичка, кидает быстрый взгляд на Джисона, чтобы убедиться, что ничего не изменилось, и кивает Минхо, но вставать не торопится, — Он очнется, — обещает Защитник. — Я знаю, — соглашается Феликс устало. Ему надо бы поспать. Он не спал уже, наверное, несколько дней, не зная ничего о состоянии друга, а потом находя его в подвале бездыханным под истерящим телом его Защитника, — Просто… Так это все… — Да. Минхо сидит рядом, откинувшись спиной на каркас кровати, и больше ничего не может сказать. Им не нужны были разговоры, им нужен был Джисон, желательно хоть в какой-то степени невредимый, и сейчас они могли найти это только друг в друге. — Знаешь, на твоём месте я бы сделал с этим что-то как только это все закончится. Джисон обычно пиздец слепой когда дело касается таких вещей. Это единственное что тебя спасает. Минхо думает, что это, пожалуй, правда, ведь не увидел этого пока один Джисон. Его голова явно была повернута не в ту сторону с тех пор как Минхо нашёл его в том парке и не отводил свой внимательный взгляд больше ни на секунду. А еще думает как это сейчас было совершенно не важно. Джисон был гораздо больше того, чем Минхо считал его ещё год назад. Его ведун был всем, а остальное на этом фоне казалось ничем. Настолько неважным в глазах Минхо, будто этого не стоит даже осознавать. Какая разница что он чувствует к человеку, которого связывает с собой? Он в любом случае будет ему кем только тот ни попросит, заменит ему всю остальную просранную жизнь, вдохнет в него новую, отдаст ему свою. Минхо не жертвует ничем, выбирая Джисона, потому что кроме него самого жертвовать было и нечем. Это видел и Чан, увозя его в свое общежитие и разделяя с ним это одиночество, и это видел Феликс. Правда, наивный романтичный Феликс все еще был уверен, что с этим что-то можно было сделать. Что после всего этого ещё был какой-то шанс. Минхо улыбается легко, давно осознающий свою участь. — Чан на крыльце, кстати. С ним недавно расстались, так что, думаю, он бы сейчас не отказался от чая. Феликс моргает и смотрит неоднозначно. — А мед есть? — уточняет он, наконец оживая и поднимаясь. Ведь нужен обязательно с лимоном и медом. Его любимый. Минхо пересаживается как только место у головы Джисона пустеет. Он безуспешно пытается устроиться поудобнее и вдруг бросает эту затею. Он роняет голову рядом с чужой, надеясь, что не позволит себе заплакать, и успокаивается когда чувствует на щеке слабое медленное дыхание. Кажется, он убил Джисона. А думал, что спасает. Он не двигается с места даже когда утром заканчивается его время дежурства, но благо за ним никто не приходит. Минхо сидит здесь словно приклеенный следующие несколько часов, до тех самых пор пока веки Джисона не начинают слегка дрожать, наконец приоткрывая щелочки. Вряд ли он может хорошо что-то видеть, но все равно знал, что перед ним сейчас Минхо. — Как себя чувствуешь? — спрашивает тот, не удивляясь. Будто ждал, что младший вот-вот проснётся. — Мрак, — хрипит Джисон и двигает головой, зарываясь лицом в подушку чтобы не видеть реальности, — Как проснусь станет ещё хуже. Рука Минхо дёргается к волосам Джисона словно живая и самостоятельная, зарывается в волосы как Суни любил зарываться в одежды когда искал тепла, и голова Минхо тянется к нему в похожей манере. Он кладёт подбородок около подушки и лбом касается чужого, поглаживая макушку и даря обещания, какие ещё мог себе позволить. — Ты выдержишь, — шепчет он уверенно, — И станешь сильнее чем когда-либо. А я буду рядом все это время, столько, сколько буду тебе нужен. Голова Джисона слегка приподнимается и опускается щекой на подушку, вглядываясь чёрными глазами из-под чёлки прямо в чужие, лежащие в каких-то сантиметрах от него. В его глазах не было видно боли, а в глазах Минхо — да. — Сон, — зовёт он, желая лишь задать свой вопрос пока тот не закроет свои глаза на следующие сутки, и парень лишь мычит, дав свое согласие продолжить. Минхо клянётся, что чувствует вибрацию его голоса на собственный губах, раскрывая их, — Почему? Почему ты меня там оттолкнул… Он не гадал почему Джисон не дал ему сразиться тогда в подвале. Он уже тогда знал, чего именно тот добивается, и не задавался лишними вопросами по этому поводу. Но почему он не разделил свои последние секунды с Минхо? Почему не дал ему возможности даже посмотреть на него в эти мгновения, быть с ним, вместо этого разворачивая и отбрасывая от своего в скором мёртвого тела так далеко как мог? Сонная пелена в глазах Джисона испаряется. Он, кажется, опешил, или как минимум удивился, потому что в глазах напротив теперь Минхо видел лишь искреннее недоумевание. Шестерёнки за ними крутились, пытаясь сложить пазлы в одну картину, понять почему он вообще слышал этот до смешного нелепый вопрос. Джисон так и не понял. — Ты же знаешь что я люблю тебя? — уточняет он на всякий случай. Будто Минхо должен знать. Тот дёргается назад всем телом, оставляя между собой и искренне удивленным Джисоном приличное расстояние. Тот теряется ещё больше, видя, как взгляд Защитника пронизился неожиданным холодом, как и его голос. — Не говори это, — предупреждает Минхо, скорее чем просит. Джисон все ещё борется со своим пазлом, кусочки не подбираются и валятся из рук, все не складываясь даже в подобие какой-то картины. — Но… — Не говори так! — рявкает Минхо, чувствуя колотящееся сердце где-то в горле. Оно перекрывает воздух и не даёт правильно вздохнуть, будто Минхо снова тонет в черной воде. Он пугается крика сам, взглядом мечась к глазам Джисона, боясь больше того, что увидит там, но младший даже не расстроен. Он спал и не понимал, смотря на разбесившегося парня словно глупенький не понимающий злобы щенок. Минхо выдыхает, кладя руку обратно к чужим волосам и ведёт ладонью, прося закрыть глаза, — Спи, — просит он, и Джисон выполняет просьбу. Этого разговора он не вспомнит, как и многого из того, что произошло той ночью. Минхо так и не решил, было ли это услугой от судьбы или наказанием. Это были очередные выпавшие из памяти Джисона моменты, связанные с Минхо, которые он не собирался ему возвращать.