сладость лета

      время до лета прошло так, как проходит время за интересным занятием — незаметно и быстро, так что, когда первого июня миша вышел на улицу в одной футболке, в кедах и шортах, он вдруг содрогнулся, как будто почувствовал на коже отголосок мартовских холодов. правда, мурашками он покрылся совсем не поэтому, а потому, что увидел ваню, выходящего из подъезда прямо напротив подъезда самого миши. рука сама собой поднялась и помахала. и ваня помахал в ответ. и всё стало просто и понятно, как всегда было рядом с ним.       в жизни миши многое поменялось с тех пор, как они стали дружить. с дня рождения вани прошло уже два месяца, в течение которых миша успел разобраться в себе настолько, что теперь сомнений у него не было. ваня нравился ему, хотя в начале этого тернистого пути он самому себе клялся, что не влюбится, и даже делал к этому верные шаги. только на два шага назад приходилось десяток шагов вперёд, и теперь он стоял на грани признания. конечно, он не собирался признаваться ванечке в чувствах. это было бы глупо, миша был уверен, что не получит взаимности, а потому не ввязывался в эту авантюру. но, если бы было что-то после, что-то большее, чем тот этап, на котором он находился сейчас, то это было бы именно признание.       они часто играли в футбол вместе с друзьями вани, трое на трое, но иногда оставались на поле вдвоём, и звук удара по мячу, взлетающий под облака, прорезал вечернюю предсумеречную тишину, в которой миша дышал глубоко и громко, распалённый игрой и самим нахождением рядом с ваней. когда они были на расстоянии полуметра, миша вдыхал его запах, когда они соприкасались руками, идя рядом, миша вздрагивал, но не слишком заметно, когда ваня приобнимал его, прощаясь, миша замирал и не знал, куда деться, от страха и трепета перед огромным чувством, которое разрасталось в нём и пульсировало приливаюшей к щекам кровью.       когда миша оставался один, он со странной чёткостью мысли понимал, что не может воображать всякое про ваню, чтобы получить разрядку. в его голове образ этого паренька, пусть уже шестнадцатилетнего, был тесно переплетён с чем-то возвышенным, почти божественным, таким, что у миши даже член не вставал, когда он думал о ване без одежды или ване с приоткрытым и испачканным спермой ртом. нет, нет, нет, это неправильно, и неправильно даже не потому, что ваня наверняка был гетеро, а потому, что он не такой, каким представляло его перевозбуждённое сознание миши, а мише нравился ваня именно таким, каким он был в реальности, поэтому возбуждение от таких развратных мыслей не наступало. зато наступало, когда ваня давал ему пять или толкал в плечо, смеясь над совсем не смешной для остальных шуткой. и тогда миша ненавидел себя немножко больше…       они с ваней стали самыми настоящими друзьями, если дружба подразумевала, что один из тандема хочет поцеловать другого каждый раз, когда видит его в профиль, улыбающегося и солнечно-сияющего, и думает о нём по ночам, потому что уснуть получается только с его образом перед глазами, и хранит у себя в телефоне то единственное селфи, потому что парни в шестнадцать лет не очень любят фотографироваться. если дружба подразумевала, что ты запомнишь все маленькие хотелки “друга” и будешь с нетерпением ждать его дня рождения, чтобы показать, как же ты хорош, внимателен, заботлив, даже если это не приведёт тебя к желаемому исходу, потому что желаешь ты слишком многого. но миша не мог не желать. мише хотелось угождать ване.       он бросил курить — вернее, перешёл на ашкьюдишки, которых у него теперь было четыре штуки, и курил он их попеременно, в зависимости от того, с каким запахом был пар. рядом с ваней он обычно пользовался персиковой или коричной парилками, потому что считал их запахи наиболее приятными, хотя какой-то мужик в табачке сказал, что эти вкусы “бабские”. миша этим термином не пользовался и отличать “бабское” от “не бабского” не умел, поэтому все его электронки были розового или фиолетового цветов. он старался не покупать синие, потому что они вызывали стойкую ассоциацию с цветом глаз вани, а миша не хотел постоянно вспоминать о его глазах, иначе сердце не отдыхало бы ни минуты. и хотя он прекрасно сознавал свою уязвимость к внешним раздражителям в период попытки бросить сигареты, он по-прежнему общался с ваней так же нежно и бережно, как раньше.       а бросить курить он захотел, когда увидел, как ванечка морщит свой прелестный носик от запаха табака. ни просьбы мамы, ни ругань тёти и бабушки никогда не могли сделать то, что сделало это мимолётное движение драгоценного мальчишки, по которому страдал миша.       правда, страдания были приятными и не приносили боли почти никогда, разве что в те моменты, когда миша вспоминал о гетеросексуальности вани и собственной неправильности, к которой он привык, но иногда всё же вспыхивал новообретённой ненавистью к своей природе. он не ненавидел свою влюблённость. нет, конечно. просто без неё было бы легче, и миша понимал, сколько проблем в его жизни связаны неразделимо с тем, что ему нравится ванечка.       но ванечка нравился ему с каждым днём всё больше и больше, и процесс влюбления в него был неостановим.       миша уже не пытался подавить в себе нежность, возникающую от одного взгляда на парня, с которым у него с каждым днём происходило всё больше соприкосновений. казалось, в какой-то момент чувства к ване станут попросту очевидны, и всё решится как-то само собой, легко, быстро, безболезненно. это было бы прекрасно. жаль, миша и сам понимал, что это невозможно. да он и не хотел, чтобы его чувства становились очевидны, потому что это повлекло бы за собой слишком много проблем. проблемы миша не любил, поэтому так сильно не любил самого себя, создателя и причину всех своих проблем.       и теперь, когда ванечка махал ему рукой, когда он бежал ему навстречу, сердце миши замирало и вспыхивало новой волной пульса, громкого и быстрого, как стремительный горный поток.       — привет, — он приобнял ваню, прижавшись щекой к его плечу. запах, приятный мятно-лимонный запах то ли парфюма, то ли дезодоранта, заполнил лёгкие миши, и он сладостно задохнулся им, улыбаясь.       — ты чего такой весёлый? — ваня тоже заулыбался, как будто улыбка была заразна, и он подхватил её у миши, у которого на лице даже ямочки появились.       — погода хорошая, — уклончиво ответил миша, а ваня посмотрел на него так, будто ни на секунду не поверил в то, что хорошее настроение у друга из-за погоды.       — загадочный ты.       они пошли рядом, как всегда, держа путь на стадион, и миша всё улыбался, хотя уже и сам чувствовал, что это, как минимум, подозрительно, а как максимум, просто глупо. смех без причины — признак дурачины! а он как будто смеялся над самим собой, безнадёжно крашнутым в ванечку, который нисколько этого не понимал.       на стадионе была вся команда, то есть, ещё четыре человека, кроме вани и миши. теперь миша знал их по именам, но в голове всё равно продолжал называть женю коралловым, борю растрёпышем, сёму уставшим, а рому ресничкой, потому что это было первое, что в нём заметил миша при знакомстве. они распределились теперь таким образом, что уставший и ресничка были в одной команде с мишей, а эта парочка никогда не играла дружно в связке друг с другом. миша выбрал позицию нападающего, на которой ему игралось лучше всего.       и всю игру смотрел на ваню почти неотрывно. он видел мяч периферийным зрением, чувствовал, что он где-то близко, чувствовал его своими ногами, но зрачки его всегда были сосредоточены на движениях и даже мимике вани, которую порой было сложно рассмотреть на большом расстоянии. миша упивался его существованием. само то, что ваня как таковой есть в этом мире, давало ему огромный запас желания жить, которое отнималось всем остальным происходящим вокруг.       к примеру, мама собралась с ним на море, совсем не посоветовавшись, и назначила скорую дату отъезда. у миши и в мыслях не было покидать город даже на день. он собирался нещадно питать свою любовь ежедневными встречами, свиданиями на поле до самой темноты, собирался засыпать вымотанный физическим трудом со сладкой мыслью о завтрашнем дне, не таком уж страшном и при ближайшем рассмотрении даже приятном. собирался подкопить денег и купить ване брелок с футбольным мячом, который нашёл на вайлдберрисе. собирался, в конце концов, провести время так, как того желал сам, а не так, как распорядилась женщина, с которой он уже даже не живёт.       а билеты были уже куплены, отель забронирован — и даже с трёхразовым питанием. всё было решено задолго до того, как он об этом решении узнал, всё было решено безвозвратно и ублюдски-точно, как будто ему назло. он почему-то внутри себя ополчился заранее на хорошие отели и трёхразовое питание, как будто именно они, эти факторы, были тем самым, что негативно влияло на его душевное состояние.       он планировал сказать об этом ване, потому что отъезд был назначен на середину июня, и планировал всю игру, так планировал, что в конце, когда ваня подкинул ногой мяч и перехватил его руками, план уже составлял не менее десяти пунктов, несколько вариантов начала и окончания диалога и самые ужасные варианты развития событий, где ваня посылал его на три буквы и переставал с ним общаться. в лучшем из исходов он говорил, что будет ждать его и не выйдет гулять, пока миша не сообщит ему о своём благополучном возвращении домой. он продумал абсолютно всё и готов был ко всему, кроме того, что получил в итоге.       когда они вышли с поля и повернули к дому миши, ваня вдруг заулыбался и сказал, повернувшись всем корпусом к мише:       — а мы с маман едем на море!       миша смотрел на него широко раскрытыми в удивлении глазами. ему казалось даже, что ваня просто прочитал его мысли и решил подшутить, сказав то же самое, о чём всю игру думал миша. только тон отличался. ваня был известием о поездке на море явно обрадован.       — а… когда? — спросил миша, не найдясь сразу с полноценным ответом. он ведь хотел сказать о своей скорой поездке на море.       — шестнадцатого числа.       и тут миша просто выпал из реальности и окончательно перестал осознавать, что не живёт на самом деле в симуляции. потому что всё происходящее именно симуляцией и выглядело. его с мамой поездка тоже была запланирована на шестнадцатое число. оставалось только узнать у вани, куда они едут, чтобы точно убедиться, что матрица не дала сбой и не накопировала одинаковых поездок.       — куда едете? — спросил он, и в голове повторял: “не в кабардинку. не в кабардинку”.       — в кабардинку, — ответил ваня восторженно и вместе с тем мило улыбаясь, так, что у миши сердечко защемило от того, какой сладкой булочкой выглядел его друг. куснуть бы за щёку…       но — стоп! в кабардинку, он сказал?! да не может такого быть! это же просто бред, полный ёбаный бред, так не бывает, так не может быть, и миша был уверен, что ослышался, но потом понял, что переспрашивать будет глупо и вообще-то он всё прекрасно слышал, и теперь ему остаётся только принять правду такой, какая она есть: ваня едет туда же и тогда же, когда и миша. с одной стороны, его это радовало. значит, он не так уж много времени проведёт без вани, плюс, ваня будет на вполне достижимом расстоянии, да ещё и не сможет общаться с парнями, с которыми обычно гулял, когда не был с мишей. с другой стороны, всё казалось настолько хорошо сложившимся, что миша начинал сомневаться в своей адекватности. ему казалось, что он просто сошёл с ума и выдумал для себя эту сладенькую историю, в которой они вместе едут на море, да ещё и в один день, и на один и тот же курорт, оба, как назло, с матерями, но мамочки уже не казались ему фактором, который мог помешать его совместному с ваней счастью. однако счастья-то миша боялся больше всего.       он ничего не сказал ване сразу, и только дома написал ему:       “кстати, мы тоже едем в кабардинку. оказалось, что тоже шестнадцатого числа”,       и ваня умилительно ответил ему:       “УРААААА охренеть значит будем отдыхать вместе”,       а миша никак привыкнуть не мог к этой самой мысли и не понимал, чувствует ли себя хорошо или плохо в связи с этим внезапным совместным отдыхом, которого он не просил и как будто был против, но от мысли о котором живот почему-то сводило сладкой судорогой. он не понимал себя и почти полчаса смотрел в потолок, закинув руки за голову и придавив их, чтобы ненароком не схватить телефон и не написать чего необдуманного ванечке, который сейчас наверняка очень рад, пока он, миша, в замешательстве фиксирует оттенки чувств и пытается прийти к единому заключению со своей головой.       тётя заглянула к нему, чтобы проверить, на месте ли он вообще, и нашла его смотрящим уже в тёмный экран телефона. в этот момент — и несколькими моментами ранее — он думал о том, чтобы спросить у вани, во сколько отбывает его поезд, чтобы закрыть для себя тему совместной поездки на море. он ожидал и желал одновременно, чтобы они ехали в одном поезде и в разных, не определившись, приятнее ли ему будет провести полтора дня с ванечкой или наедине с собой, в наушниках и с одной из книг, которые стопками стояли в его комнате в доме тёти.       он написал:       “вы едете с казанского вокзала?”,       ваня ответил:       “ага в два часа дня”,       и миша протяжно и громко застонал, закрыв лицо подушкой, потому что они с мамой тоже должны были ехать с казанского вокзала в два часа дня, а это значило, что ваня поедет с ним на одном поезде. про вагон он спрашивать не стал: жизнь не могла быть настолько к нему благосклонна. и всё же совпадение, такое неожиданное и такое волнующее, заставляло его лицо краснеть, а сердце колотиться о стенки грудной клетки так сильно, что даже дух захватывало. ему хотелось выйти в чистое поле и прокричаться хорошенько, только вот в городе полей совсем не было, одни серые и кирпичные многоэтажки, школы, административные здания да парки, маленькие и совсем не привлекательные. но с ваней он бы погулял даже в непривлекательных парках. с ваней он где угодно бы погулял, чего уж греха таить.       он готов был хоть прямо сейчас начать собирать чемодан, потому что теперь, когда поездка на море не была так же плоха, как раньше, ему хотелось поскорее туда, где они с ваней будут вдвоём, без его приятелей, разве что мамы будут поглядывать на них с умильными улыбочками, но это миша готов был потерпеть ради личного счастья, почти физически ощутимого сейчас, когда поездка на море стала близка и желанна. с этими мыслями он прожил две недели, а шестнадцатого числа со странной полуулыбочкой и рвущимся из груди радостным воскликом сел на электричку до москвы вместе с мамой, ванечкой и мамой ванечки, которые тоже сияли в предвкушении предстоящего отдыха.       — будешь блины? — спросил ваня, выуживая пакетик из рюкзака. мельком посмотрев внутрь, миша удивился тому, сколько всего таится в недрах этой торбы.       — а ты не рано ли? — он приподнял уголок брови и губ. ему хотелось улыбаться, впервые за долгое время хотелось улыбаться, как идиоту. — я думал, есть надо начинать, когда сядем в поезд.       — ну, — подмигнул ему ваня, — электричка тоже своего рода поезд.       их матушки тем временем ворковали о разном: о ценах за коммуналку, потом, каким-то образом, о куреннии (и мама миши распиналась о том, как это неправильно, хотя сама курила в молодости), о рецептах блинов и куриной лапши, о школе, которую миша в этом году заканчивал, а ваня пока кончал только девятый класс, об институтах и работе, и так разговор возвращался к ценам за коммуналку, замыкая кольцо. миша смотрел на них с подобием нежности: то, что их мамы сошлись, казалось ему свидетельством того, что и они с ваней друг другу идеально подходят. миша никогда не занимался подобным бредом, но захотел вдруг посмотреть их совместимость по знакам зодиака. вообще с ваней ему хотелось делать много странных вещей, хотелось ухаживать за ним как-то по-особенному, хотелось доказывать ему свои чувства раз за разом, не говоря ничего конкретного вслух. все эти “я тебя люблю” или “я тебя ненавижу” — это так банально и глупо, глупо, просто до ужаса, и мише не хотелось быть таким, как все, отчасти потому, что эти все мише не нравились. ему нравился ваня. а ваня уж точно был не таким… просто… не таким. было в нём что-то неразгаданное, такое, от чего миша до сих пор терял самообладание и влюблялся всё сильнее.       он откусил сладкий и мягонький блинчик, который как будто таял на языке, и восторженным взглядом посмотрел на ваню, замычав нечто неразборчивое в довесок.       — это “вкусно”? — спросил, рассмеявшись, ваня. его глаза при этом сверкали такой неподдельной радостью, что мише стало даже жаль отчасти, что он сам так радоваться не умел. для ванечки ему хотелось научиться.       — мгм! — кивнул он, расплываясь в улыбке.       — ладно, сочту за “да”, — ваня потрепал его по плечу, и от прикосновения у миши закололо в сердечке и потеплело в лёгких, хотя воздух был так раскалён, что, может быть, поэтому…       — это было да! — миша толкнулся плечом в руку вани. — и я требую ещё.       — требуешь? а если не дам? — ваня посмотрел на него хитреньким взглядом.       — буду драться, — с притворно-серьёзным выражением ответил миша.       — на мечах? на дуэль меня вызовешь? — на щеках у вани очаровательно играли ямочки.       — на подушках, придушу тебя, прижав ногами.       — это становится всё более неоднозначным, — полушёпотом, чтобы мамы не услышали, произнёс ваня.       у миши сердце пропустило пару ударов, а потом медленно, но верно, стало наращивать ритм, добираясь до отметки пульса в сто десять, а то и сто двадцать.       — давай блин, — буркнул он, протягивая руку с салфеточкой.       — даю, даю, — ваня, как бы сдаваясь, поднял ладошки вверх.       со следующим укусом миша как будто вобрал в себя всё счастье мира и чувствовал странную тягу признаться прямо сейчас в чувствах, просто чтобы получить отрицательный ответ. хотя после той фразы вани он уже ни в чём не был уверен.