сладость лета

      в поезде они расположились в почти что соседних вагонах — миша с мамой были в десятом, а ваня со своей — в восьмом. получалось, что, чтобы дойти друг до друга, им нужно было миновать полтора вагона и попасть именно в ту дверь купе, за которой находился нужный человек, а не чужая семья, которую они могли случайно потревожить. в поезде пахло чистым постельным бельём, солнцем и чаем, у всего был какой-то желтоватый оттенок, и солнце лилось в окна волнами жара, оседающего на плечах у миши, оставляя свои горячие поцелуи на его бледной коже. кондиционер перекидывал его чёлку с одного бока на другой, а холодная газировка из сумки-холодильника приятно освежала внутренности, как будто и туда долетал живительный холодный воздух. миша с ногами забирался на свою верхнюю полку над маминым местом и, закинув одну руку за голову, поставив на грудь телефон, смотрел прохождение четвёртого “резидента”, пока интернет не пропадал, а тогда он переходил на книгу — первую попавшуюся, на самом деле, которая попалась ему из стопки, стоявшей в комнате. попался сборник трагедий шекспира. “буря”, “ромео и джульетта”, “гамлет”. о шекспире миша, конечно, слышал — не настолько он был безнадёжен, — но не читал и не был большим ценителем драмы. однако читал за неимением других занятий. иногда он подумывал о том даже, что стоило бы купить алмазную мозаику, чтобы заниматься эти полтора дня хотя бы составлением уродливеньких пейзажей.       ванечка развеивал его одиночество, приходя из своего вагона и садясь на нижнюю полку, куда вскоре слезал и миша — не сразу, конечно, чтобы не выглядело так, будто он безумно рад ванечку видеть. а он был рад, и, да, безумно. первые минуты поездки, пока ваня с мамой ещё был в своём вагоне, весь путь мише представлялся долгим и ужасно скучным, как долгие поездки на соревнования, когда в автобусе уже все уснули, и ты один сидишь в наушниках и смотришь в тёмное звёздное небо за окном и в чёрные очетрания сосен, проглядывающие из общей тьмы. пока ваня с мамой ещё был в своём вагоне, миша даже боялся, что они выйдут почему-то на несколько остановок раньше, не доедут до новороссийска вместе с ними, а оттуда не попадут в кабардинку, и — всё! то хорошее, что было в этом отпуске, пропадёт безвозвратно и непоправимо, и мише придётся полторы недели терпеть маму, терпеть купание, терпеть прогулки по окрестностям.       но ваня пришёл — лучик света в тёмном царстве, или как там говорил какой-то критик про какую-то героиню. почему-то рядом с ваней мише на ум приходило очень много умных разнодисциплинарных метафор, он чувствовал себя умнее раз в пять, чем когда был один. казалось, даже его потребности в пирамиде маслоу поднялись от простого “поесть, поспать и вздрочнуть” до “принятия, признания, развития”. ваня пробуждал в нём самые лучшие человеческие качества: смелость, решительность, честность, усердие, верность. мише даже казалось, что он мог бы сделать всё то, чего раньше он так боялся. признаться в чувствах, например. или сдать экзамены.       ваня пришёл, и как только его макушка появилась в проёме двери, миша принялся делать вид, что не заметил его. даже видео специально не выключил, чтобы продемонстрировать, что он ваню не заметил.       — резик смотришь? — спросил ваня, усаживаясь на нижнюю полку, к мишиной маме.       — угу, — ответил миша, поворачиваясь, наконец, к другу. — привет.       — тёть тань, вас моя мама приглашает к себе.       — ой, ну хорошо! — обрадованно ответила мишина мама. конечно, подумал миша, ей тоже не улыбается сидеть с молчаливым сынишкой в одном купе и тихо заниматься своими делами, когда так много тем ещё не обсуждено, косточки общим знакомым не перемыты, а многочисленные рецепты не записаны в заметки телефона. да и двоим подросткам точно будет интереснее друг с другом, чем мамам со своими сыновьями. поэтому и миша, и мать его порадовались перемене мест слагаемых, в ходе которых образовались два довольно крепких единства — матери и сыновья.       — ну, спускайся ко мне, — попросил ваня, положив руки на верхнюю полку и высоко запрокинув голову, чтобы опереться на них.       — ща-а, досмотрю, пару минуток осталось.       — резик дороже меня, — протянул ваня наигранно-обиженно. миша знал, что на самом деле ваня не обижается, потому что видел его обиженным на футбольном поле, когда они с друзьями проиграли матч, и это было совсем иначе, чем сейчас. милый надутый ваня ему очень уж нравился, а вот обиженный ваня даже пугал порядком.       — я же ради тебя его и смотрю, — парировал миша, бросая на парня иронический взгляд. — не всем повезло иметь дома плойку.       — и между прочим, я на неё заработал честным трудом! — возмущённо вспыхнул ваня, но тоже не всерьёз. его щёки так мило алели от жары, что он выглядел смущённым, и, если бы миша не знал ваню слишком уж хорошо, мог бы подумать, что он сам — причина этого смущения. но нет, конечно.       ваня заработал на плойку, помогая маме дома и на дачном огороде, куда они часто стали ходить летом. миша даже был там однажды — когда ваня попросил его помочь донести рассаду. четыре пакета чёртовой рассады! но миша был совсем не против, он даже рад был остаться подольше наедине с другом и проникнуть ещё ненадолго в тайны его существования за пределами футбольной площадки. ему казалось, так они станут еще ближе, а там и до свадьбы недалеко, и до совместных детишек, и до счастливой влюблённой старости… иногда мишины желания бежали вперёд его сознания, и от этого ему порой было неловко смотреть ване в глаза. но — ах, если бы их бредовые желания совпадали — тогда миша был бы по-настоящему счастлив.       он отложил телефон и спрыгнул к ване на нижнюю полку. с ними в купе находились ещё две женщины лет около пятидесяти, которые посматривали на них с ваней с улыбками, как будто они оба были их сынишками, которые каждый день радовали их своим существованием. миша был уверен, что ни одна из них не справилась бы с ним, будь он и правда её сыном. его мама часто говорила о том, что он просто невыносим, когда он жил с ней. а миша считал, что он не невыносим, он просто не для всех. с любимым человеком он был бы совсем другим, только вот до вани по-настоящему любимого человека у него никогда не было. да и сейчас… у них ведь не отношения. значит, ваня не его любимый в том самом смысле, а просто предмет его мечтаний.       предмет его мечтаний сидел сейчас рядом с ним, забравшись с ногами на нижнюю полку, и смотрел то на мишу, то в окно, за которым проносилась серо-песочными пейзажами москва. мише было почему-то отрадно видеть, что город этот скоро останется позади. возможно, однажды он поступит сюда учиться. может, станет здесь жить и работать. только не сейчас. не хотелось ему сейчас думать о том, как он оставит родной город и ванечку, к которому он успел удивительно сильно прикипеть душой. нет уж. он подумает об этом когда-нибудь потом, когда это будет необходимо, а пока москва проносилась снаружи размытыми картинками, а он коленкой касался ваниного бедра, и всё было так просто и так понятно, что и волноваться было совсем не о чем. всё ведь здесь. всё, чего он так страстно желает — рядом, вот оно, в одном человеке.       — ты читаешь? — спросил ваня, милейше наклоняя голову чуть вправо.       — ага, — ответил миша и почему-то почувствовал необходимость оправдаться, поэтому добавил неловко: — я у тёти дома нашёл.       — и что нашёл?       — шекспира. “гамлет”… и всякое там…       — а ты знаешь теорию о том, что шекспир — это не один человек, а группа авторов? — спросил ваня, и в глазах его мигнула такая же заинтересованность, как когда он играл в футбол.       миша помотал головой. о шекспире он знал только то, что его зовут уильям, и то потому, что это было указано на обложке книги. теории о литературе были ему неинтересны. по крайней мере, так он думал, пока ваня не задал ему этот вопрос и не засверкал своими прелестными глазками, и теперь миша был заинтересован в литературных теориях, хотел узнать всё о шекспире и даже начал припоминать на всякий случай ту часть “гамлета”, которую уже успел прочитать.       — впервые слышу, — ответил миша честно, хотя первой его мыслью было сказать, что он, конечно же, в курсе о существовании такой теории. он подавил в себе это желание потому только, что тему пришлось бы развивать, а он не предполагал даже, что это за группа авторов и к тому же не знал, когда и где жил шекспир.       — ну смотри, при жизни шекспира публиковали в пиратских журналах, поэтому оригинальных текстов не сохранилось, и учёные разделились на два лагеря, одни были за то, что шекспир реально существовал и родился в стратфорде, а другие за то, что шекспир — это просто актёр, имя которого использовалось группой авторов для написания пьес и всякого другого. они ещё считают, что шекспир-актёр был вообще неграмотным, он же не знатного происхождения, а словарь произведений шекспира, которого мы знаем, составляет что-то около пятнадцати тысяч слов. и, вроде как, не могло такого быть, что неграмотный человек в шестнадцатом веке знал столько слов и писал такие произведения.       миша смотрел на него и прямо-таки чувствовал, как сердце его простукивает себе путь из груди наружу. он… блять, он просто очарователен, он невыносимо прелестен, он — золото рода человеческого. миша поймал себя на том, что неотрывно смотрит ване в глаза уже секунд двадцать, а потому поспешил отвести взгляд и пробормотал невпопад:       — а ты, типа, очень много всего знаешь?       ваня хихикнул почти что кокетливо, и мише захотелось поцеловать его. это было впервые, впервые он так отчётливо чувствовал притяжение, почти непреодолимое, такое яркое, такое настоящее. ему казалось даже, что он физически ощущает это сладкое покалывание в губах и пылающие щёки.       — ну, кое-что знаю. почти все мои знания касаются литературы и футбола, так что я не так умён, как могло показаться.       — прибедняешься, щеночек, — фыркнул миша, трепля парня по волосам. это — то прикосновение, которое он мог себе позволить. и позволял.       — гав-гав! — пролаял ваня, и получилось у него почему-то удивительно похоже на собаку. мише вообще казалось, что нет такого, в чём ванечка бы не преуспел. за что бы он ни брался, во всём был хорош, и мишу это восхищало и немного пугало. идеальный, хотя в идеал миша не верил, как не верил в высшие силы, но если было что-то свыше, то ваня наверняка был его любимцем.       однако, представляя ваню щеночком, миша хотя бы начинал понимать, почему так сильно хочет потрепать его по голове.       — ну, ладно, хватит дурачиться, — шикнул он, отворачиваясь, хотя всё тело тянулось ближе, ближе к этому очаровательному созданию.       — докуда уже дочитал? — спросил ваня, становясь вдруг снова серьёзным.       — до актёров. актёры приехали, гамлет просит их изменить часть реплик в пьесе, которую они будут играть.       — ты почти на середине, — ваня выглядел даже гордым в какой-то мере, и мише захотелось почаще видеть это выражение на его лице. выражение, которое появлялось, когда их команда забивала гол и выигрывала. а теперь оно стало ещё драгоценнее, потому что относилось к нему, а не к кому-то другому, и никакая победа не могла бы сделать это выражение более личным, более проникновенным и сакральным для миши.       до самого вечера они говорили обо всём на свете, пару раз поели — бутерброды с салями и доширак — и, когда леса и поля за окном накрыли сумерки, миша был ванечкой переполнен, но далеко не сыт, и жизнь мнилась ему бесконечной и сладостной, а руки, которые иногда касались его плеч и шеи, руками божества, сошедшего в мир человеческий, чтобы одарить его своим благом. ваня был рядом. ваня был достижим и далёк одновременно, ваня был… просто был собой и был оттого превосходен, и миша упивался им, сцеловывая глазами с его тела каждый синячок на коленках и локтях, и всё нужное было здесь, и ему никуда не хотелось уходить из поезда, и когда на остановках вагоны становились пустыми, они с ваней выходили в коридоры и дышали, и смеялись, и обнимали друг друга как-то неуклюже, чтобы не упасть только на пахнущие солнцем бордовые ковры. и в купе на остановках было жарко и упоительно тихо. миша слушал своё сердцебиение и удивлялся тому, как сильно оно и как захлёбывается его сердце в чувствах.       вечером ваня ушёл, оставив мишу с шекспиром наедине, и до отключения света тот читал, вбирая в себя реплики жадно, чтобы наутро рассказать ване о том, что прочитал. он осознавал, что влюблён самым ужасным, самым болезненным образом, но ведь пока всё было так хорошо, и он позволял себе тонуть в чувствах, ощущениях, воспоминаниях о недавних прикосновениях. мама вернулась совсем скоро, тоже довольная тем, как прошёл её день, и, хотя раньше они не говорили по душам, теперь мишу так и тянуло сказать ей, что он гей и что его самая большая в жизни любовь сейчас готовится ко сну через два вагона, что у них впереди полторы недели вдвоём, что они сбегут, сбегут и будут целоваться в подворотне ночью, и… боже, как же далеко уносило его воображение. ваня даже не был геем, ваня был просто дружелюбным к нему мальчиком, который, если бы узнал, как и что о нём думает миша, с ума бы сошёл от стыда и отвращения.       да. об этом ему стоило помнить прежде всего. а потому и маме он ничего не сказал, сделав вид, что увлечён чтением, когда она спросила, как у него дела.       он задремал с книгой на лице, а проснулся, когда на телефоне было три двадцать две, за окном стояла серая ночь, а в купе все крепко спали. миша выудил из рюкзака, стоящего в ногах, электронку и тихо сполз с верхней полки, задев только раз мамину ногу. о, он собирался только покурить немножко в тамбуре, пока все спят, и вернуться а постель со вкусом винограда на языке и в горле и уснуть, как младенец, до утра. он вышел из купе, тихонько открыв дверь, с этой мыслью, и с ней же проследовал почти до самого туалета. но вдруг ноги его сами поменяли курс, и вот он уже шёл через спящие вагоны, в темноте, ладонью ощупывая стену и тёплые стёкла, пока не остановился у нужной двери.       сердце колотилось и ухало вниз от страха при одной мысли о том, что он собирался сделать. ничего предосудительного! просто ему хотелось показать ване всю красоту ночи, всё её величие, хотелось подышать с ним прохладным воздухом и посмотреть на наступающий рассвет за маленьким окошком в тамбуре. хотелось так сильно, что он забыл обо всех правилах приличия и пришёл к другу в купе, и теперь стоял у двери и смотрел в неё задумчивым взглядом человека, не вполне осознающего, что делать дальше. он даже занёс руку, чтобы постучать, и на полпути остановился, шлёпнув себя по тыльной стороне ладони. придурок? а что, если это даже не нужное купе?       он думал лишь минуту прежде, чем отворил неслышно дверь и проскользнул внутрь купе под аккомпанемент стучащих по рельсам колёс поезда. тутух-тутух. мишино сердце стучало в такт. он сделал пару пробных шагов и, заметив, что никто из спящих даже не шелохнулся от его присутствия там, где его быть не должно, осмелел. он подошёл вплотную к столику и приподнялся на мысках, заглядывая на верхнюю полку. ваня спал тихо и даже сопел как-то робко, и мишино сердце пропустило пару ударов и захныкало от умиления. он такой, такой, такой, что хочется поцеловать его спящего, воспользоваться шансом, которого никогда больше может не быть. но миша не стал. слишком уж сильно он уважал ваню. а еще в голове мелькала одна мысль: вместо миши мог быть другой парень, который сорвал бы девственный поцелуй с губ этого мальчика, и мише блевать хотелось от такой возможности. поэтому и он не стал. не хотел быть тем самым парнем.       он легонько коснулся ваниного плеча, потом шеи и волос, немного погладил их, пробуждая спящую красавицу, и, когда синие его глазки приоткрылись, миша задержал дыхание, трепетно и нежно глядя на ванечку сквозь предутренние сумерки.       — ты чего здесь? — спросил ваня, и губы его сладко пахли выпитой газировкой и жвачкой.       — пойдёшь со мной? — миша не ответил на вопрос, потому что не мог никак придумать, что же он здесь забыл. просто — пришёл, потому что так нужно было. не мог по-другому.       — куда?       — курить.       — ты ещё куришь?       — не совсем… пойдём? — ванина мама внизу заворочалась, и миша почёл за лучшее уйти, пока она не проснулась.       — ладно, — согласился ваня, а миша чувствовал себя в этот момент так, будто получил ответ “да” на предложение руки и сердца. он подал парню руку, когда тот слезал вниз, и придержал его за талию, когда он вдевал ноги в тапочки. слишком много тактильности. миша чувствовал себя так, будто мог и правда поцеловать его, и ваня не возражал бы.       они вышли в коридор. дошлёпали в звенящей тишине до тамбура, где справа был туалет, а слева — небольшое окошко, за которым утро уже серело и деревья и кусты обретали свои очертания. в низинах лежал туман. форточка была приоткрыта, и слышно было дрожание колёс и шёпот ветра.       миша смотрел на ваню в призрачном серо-голубом свете и поражался его красоте, такой сонной красоте котёнка, который разлеплял глазки, потирая их кулачками. ему хотелось смеяться от любви. всё было хорошо, так хорошо, и он мог думать о том только, что волосы у него на затылку спутанные и мило торчат, и что он мог бы пригладить их, оправдав так своё прикосновение к ване. нужно было отвлечься. и он достал из кармана ашкьюдишку, проверив на всякий случай, не смотрит ли за ними проводница с того конца вагона. затянулся сладким виноградным паром и через несколько секунд выдохнул, и дым унёс ветер из открытой форточки.       ваня поёжился, и миша пожалел, что не накинул кофты. сейчас мог бы благородно пожертвовать её другу, а потом, когда тот вернул бы её, он бы нюхал её тайком от всех, наслаждаясь ваниным запахом. он мог бы предложить обняться сейчас, но сам прекрасно понимал, как это будет выглядеть. нет уж. слишком, слишком много тактильности, прямо до сумасшествия много.       он затянулся ещё раз и теперь заметил, что и ваня наблюдает за ним с не меньшим интересом.       — ты чего такой заинтересованный? — спросил миша с иронической полуулыбкой.       — дашь покурить? — глазки у вани горели и поблёскивали.       — а мама ругаться не будет? — усмехнулся миша.       — а мы ей не скажем, — заговорщически ответил ваня, и миша даже за это готов был затискать его.       — ну, попробуй. под моим присмотром.       он протянул ване электронку и, когда их пальцы соприкоснулись, вздрогнул. рука у вани была холодной и мягкой, а у миши, наоборот, горячей и сухой от кондиционеров в вагонах. в тамбуре было тепло и душновато.       ваня затянулся и посмотрел на мишу с вопросом в глазах. через несколько секунд он открыл рот, но не выдохнул дым. дыма никакого там не было.       — ты проглотил пар, — улыбнулся миша. неужели ему придётся учить ванечку курить?       — я не заметил. оно само.       — да не оправдывайся! попробуй ещё, — утешил его миша, и ваня, шагнув чуть ближе к окну, затянулся снова. в этот раз у него получилось. он выдохнул облачко пара и восторженно посмотрел на мишу, ожидая одобрения.       — ну?! — поторопил он, пока миша молча улыбался ему.       — молодец, почти профессиональный курильщик, — похвалил миша, потрепав его по голове.       и на секунду… на секунду… их губы соприкоснулись, и руки вани оказались на щеках миши, а мишины — обнимающими парня за талию, и в дыму, пахнущем виноградом, они целовались, и ваня приподнимался на носочки, чтобы достать до его губ, и поезд легонько подталкивал их навстречу друг другу, и когда язык миши коснулся языка вани, всё это было так правильно… он потёр глаза и нашёл себя стоящим напротив вани в полудрёме. через несколько затяжек он почувствовал внутреннее удовлетворение и, наскоро попрощавшись, вернулся к себе в купе. не стоило допускать таких мыслей. ох, не стоило.