Гонконгская одержимость

      — Вэй Ин, прекрати, — говорит ему Лань Ванцзи со всей серьёзностью — и со всей обречëнностью тоже, потому что ни разу ещё на его памяти не было, чтобы тот одумался и прекратил: ни после первого предупреждения, ни вообще.       Вэй Усянь только улыбается соблазнительнее и шире, и рука его пакостливо скользит всё ниже по талии Лань Ванцзи, собираясь вот-вот перекочевать с поясницы на пах и коснуться опасного места. Оба они прекрасно знают, насколько эти манипуляции Вэй Усяня страшны и чем чреваты, но всё равно продолжают: один — творить беспредел, а другой — в бездействии ему попустительствовать, препятствуя лишь на словах и больше для вида, чем на деле.       Обстановка, меж тем, сегодня особенно дрянная и ни к какому дурачеству не располагает: самое сердце Гонконга, незнакомый квартал, десять минут до старта, обратный отсчёт пошёл. Десять минут — и Лань Ванцзи понадобится быть предельно собранным, чтобы не получилось, как в прошлый раз. Они оба с Вэй Усянем стараются тот злополучный прошлый раз не вспоминать, потому что ситуация была на грани, ещё чуть-чуть — и всё закончилось бы очень и очень плохо.       При самом лëгком раскладе их бы ждал ворох окровавленных бинтов в раковине и на полу под ней, надрезанная лезвием одежда — не будешь же стаскивать её по живой разорванной плоти, — и две спущенные псу под хвост недели в горячке и бреду.       Что могло бы быть при раскладе тяжëлом — Лань Ванцзи предпочитает не думать.       Поэтому он сурово хмурит брови и повторяет с нажимом на каждое слово:       — Вэй. Ин. Прекрати.       Из закутка с их диспозицией открывается прекрасный обзор: видно фасады соседних зданий, улицы внизу, бессистемно расчерченные пьяной сеткой проводов, и ключевой перекрëсток, где вот-вот, с секунды на другую, должны появиться остальные участники этой встречи: для одних — непредвиденной, для других — запланированной. Правда, закуток их — высоко, примерно на уровне третьего этажа нерегламентированного хаоса гонконгских трущоб, прямо под лесом гудящих антенн и спутниковых тарелок, и, даже если всё пойдёт наперекосяк и выйдет из-под контроля, вряд ли кто-нибудь сумеет быстро сюда добраться.       Уж точно никак не быстрее, чем сами они покинут это место.       Но два провала кряду неминуемо нанесут урон репутации, и Лань Ванцзи, в отличии от своего безалаберного спутника, хорошо это понимает.       — Вэй… Ин, — говорит он снова, но на сей раз прерывисто и на выдохе: пальцы юноши как раз добираются до ремня на брюках, чуть оттягивают и ныряют под их пояс.       Глубоко ему руку не удаëтся просунуть, но хватает и этого, и Лань Ванцзи поневоле начинает думать: а может, ну его всё? И Гонконг, и злополучных Вэней, и всё остальное прочее тоже…       От этих крамольных мыслей рука самого Лань Ванцзи непроизвольно вздрагивает, и он едва не роняет только что собранную снайперскую винтовку, а Вэй Усянь весело хмыкает и пальцы из-под пояса его брюк неохотно вытаскивает. Но не успевает плохо спрятанное разочарование сплестись с искренним удивлением на лице Лань Ванцзи, как вместо невинной поясницы пальцы проходятся невесомыми касаниями по внушительной выпуклости, уже давно наметившейся под тканью у шва ширинки.       Лань Ванцзи молчит и терпит, хотя перед глазами начинает плавиться трущобный воздух.       — Ну что ты такой серьёзный, Лань-гэгэ, — шепчет Вэй Усянь, подбираясь ближе и царапая пересохшими от возбуждения губами ему покрасневшую кромку уха. — Посмотри: внизу пробка. Да мы тут наверняка на полчаса застрянем, если не больше.       Беда в том, что закуток, где они расположились, ненормально тесный. Настолько, что всего расстояния между ними — от запястья и до локтя, и Лань Ванцзи чувствует, как пахнут волосы Вэй Усяня эфирным маслом, которое он вчера вечером собственноручно втирал ему в иссушенные ветром и солнцем кончики. Волосы Вэй Усяня — длинные, непослушные, куда длиннее, чем у самого Лань Ванцзи, состригшего лишнее и оставившего ровно по лопатки, и…       …И об этом тоже не время сейчас думать: пробка на перекрёстке, конечно, есть — скопилась порядочная вереница автомобилей, — но затор не настолько плотный, чтобы накинуть половину часа.       От силы — пять шальных минут.       В окне справа за фасадным углом жарят вонючую селëдку в соевом соусе, слева кто-то смолит под монотонное зудение Fing Radio, и Лань Ванцзи, не выдерживая, от нервов тоже закуривает сигарету. Горький дым, который мог бы Вэй Усяня отрезвить, срабатывает с точностью до наоборот: как триггер, по которому запускается необратимый процесс.       В чëм причина — разобраться сложно, но, скорее всего, сигарета во рту Лань Ванцзи символизирует решимость сосредоточиться на деле; с сигаретой во рту, считает Вэй Усянь, ничем таким заниматься уже не будешь.       Уж как минимум, его точно не станут сейчас целовать.       Лань Ванцзи курит с двадцати пяти лет — то есть с того возраста, когда остальные люди обычно уже бросают, — и в этом, в общем-то, вся проблема: он очень многое начал делать слишком поздно.       Выпивать.       Курить.       Трахаться.       Отправной точкой во всём этом безумии стал именно Вэй Усянь, и Лань Ванцзи ради него послал к чëрту и своё благочестивое семейство, и добрую половину унаследованного воспитания.       Пальцы Вэй Усяня тем временем начинают творить непотребство: проходятся по всей длине прячущегося под тканью органа, находят крупную головку, обводят подушечками контур и принимаются дразняще — и вместе с тем лениво, будто всё это просто так, отвлечëнное баловство, — её поглаживать.       Лань Ванцзи стискивает зубы и с усилием сглатывает застрявшую у кадыка пустоту, а Вэй Усянь не унимается и делает ещё хуже — хотя, если бы не время и место, всё это было бы, мягко говоря, совсем не плохо: пальцы прижимаются чуть сильнее, упор с подушечек переходит на ногти, и ощущения становятся такими сладостно-острыми, что у Лань Ванцзи темнеет в глазах.       …В Гонконге сегодня так жарко, что голова идёт кру́гом, и Лань Ванцзи уже больше не просит Вэй Усяня прекратить — равно как и не пытается воззвать к его благоразумию.       Он понимает, что бесполезно.       Вместо этого он с мрачным лицом мысленно прикидывает, сколько времени у них остаëтся — не по расчëтам Вэй Усяня, которые всегда без исключений ошибочны, а в реальности, — и, получив мизерную цифру, что-то около четырёх минут, всё-таки не выдерживает.       Не выпуская из губ сигареты, аккуратно роняет винтовку, отточенным движением стопы подхватывая её ствол, превращая падение — в плавное скольжение, и следя, чтобы оружие мягко опустилось на бетонную плиту у них под ногами. Сгребает за шиворот джинсовки испуганно охнувшего Вэй Усяня, дёргает кверху, кажется, на мгновение отрывая от твëрдой поверхности, и разворачивает, довольно-таки грубо — потому что не надо всего этого невовремя; потому что сам же нарвался, — прикладывая грудью к крошащейся старым камнем и штукатуркой стене.       Испуг Вэй Усяня проходит очень быстро: в следующую секунду он уже расплывается в довольной и хитрющей улыбке, думая, конечно же, что Лань Ванцзи ничего не видит и не замечает, и податливо прогибается в пояснице, подставляя тощий соблазнительный зад. Это совсем уж лишнее, Лань Ванцзи не надо сейчас дразнить и раззадоривать — его бы усмирить хоть чуточку, чтобы Вэй Усянь снова потом не плакался на свою несчастную хризантему, в очередной раз жестоко поруганную и лишившуюся всех лепестков. Руки Лань Ванцзи, трясущиеся от возбуждения, криво стаскивают с юноши джинсы, а сам он глубоко внутри в это время злится: на то, что никогда не может устоять перед ним, на то, что Вэй Усянь бессовестно этим пользуется, и в особенности — что пользуется почему-то именно тогда, когда трахаться им никак нельзя.       Последнее приводит к тому, что он так и не вынимает сигареты изо рта: просто не представляет, как ещё его наказать — шлепки по ягодицам, когда-то до того возмутившие Вэй Усяня, что тот практически выскочил из постели с язвительным советом Лань Ванцзи после подобных выходок идти и заниматься сексом с самим собой, больше не работают. Вэй Усянь привык и наловчился получать удовольствие даже от такого изощрённого садизма, сжимаясь нутром вокруг толстого ствола и только больше кайфуя от болезненной и невыносимой тесноты.       Не помогает ничто, и Лань Ванцзи с отчаянной яростью выдыхает сквозь зубы горький дым, берëт оба запястья Вэй Усяня, заламывает ему руки за спину, тянет на себя и толкается горящим от возбуждения членом ему меж ягодиц.       Там оказывается неожиданно влажно, член сразу же легко проскальзывает, размыкает анус и погружается в ещё более горячую плоть, а Лань Ванцзи потрясëнно и обречëнно понимает, что Вэй Усянь всё это предвкушал, загодя немного смазав самому себе промежность лубрикантом.       Что Вэй Усяню, кажется, нравится этим заниматься именно в такие моменты и именно в таких местах: на грани, под дулом, за один вдох до взрыва.       Осознав эту простую истину — и пустив ситуацию в ближайшие пару минут на самотëк, — Лань Ванцзи размашисто, с большой амплитудой толкается в его анус, выходя почти до ободка головки и тут же всаживая по самую мошонку, туго налитую семенем, а Вэй Усянь сдавленно стонет, но не пытается никуда уйти от проникновений и лишь чуть-чуть сползает по шероховатому кирпичу, когда колени начинают трястись и подгибаться от такого яростного напора. Сигарета чадит, от дыма задыхаются оба, но Лань Ванцзи уже не до того, чтобы её выплëвывать и тушить.       Кажется, они делают это так шумно, что Fing Radio слева напряжëнно замолкает, и кто-то незримый в квартире пытается понять, откуда доносятся развратные звуки, но и до этого тоже им обоим уже нет никакого дела.       Лань Ванцзи не даёт Вэй Усяню осесть, вздëргивает повыше, вбивает в стену и, зафиксировав в одном положении, несколько раз входит в него с особенной силой, надрезая своим орудием скользкую дырку. Наконец он замирает в нëм, член его пульсирует, выплëскивая вязкое белое семя, и Вэй Усянь измученно — но при этом удовлетворëнно — мычит, впиваясь зубами в искусанные им же самим, покрасневшие и распухшие губы.       Пепел с сигареты, которую Лань Ванцзи уже не курит, а просто держит во рту, позабыв о её существовании, падает аккурат им обоим на руки — на запястья, перехваченные и пленëнные, и на пленившие пальцы, — и только лëгкий ожог отрезвляет и возвращает к реальности.       Только тут Лань Ванцзи вспоминает, зачем они сюда забрались.       Перегруженный гонконгский трафик милостиво дарит им не пять, а десять минут: Вэй Усянь мог бы в этот раз заключить с Лань Ванцзи пари — и даже выиграть.       Светофоры сходят с ума, путая и прохожих, и водителей. В правом окне заканчивают с селëдкой и принимаются за острую капусту. Антенны-паразиты над головой гудят, не без помощи ушлых жильцов пытаясь поймать даже те каналы, которые здесь ловиться не должны.       Чëрный автомобиль с тонированными стëклами в плотном потоке подбирается к перекрëстку.       Лань Ванцзи, успевая оправить одежду, подхватывает брошенную винтовку…