Верить или нет?

В этом году Себастьян стал по-настоящему напрягать меня своими вопросами и настроением, он словно помешался на поисках лекарства для Анны. Он злил меня все больше с каждым новым словом про Скрипториум, который он тут же сегодня упомянул, не успев сказать «привет» при встрече после летних каникул. Как только Себастьян увидел меня на платформе 9 ¾, тут же стал допытывать про вход в злосчастное подземелье. Неописуемо бесило, что он вообще не слушал и не слышал меня, а главное — никогда даже не удосужился спросить Анну. Спросить, нужно ли ей это все вообще? Честно говоря, я все чаще возвращался к мысли о том, что Себастьян во все это ввязывается вовсе не для Анны… — Оминис, но мы же в этом году все-таки пойдем в Скрипториум? Анне становится все хуже, за это лето она так похудела… Или для тебя это совсем не имеет значения? — я тут же закатил глаза от этой жалкой манипуляции и в очередной раз дал отрицательный ответ. — Но Оминис, я же… Двери Большого Зала распахнулись, и я мгновенно услышал, как зашептались вокруг ученики. — Что там? — спросил я у друга лениво, почти безразлично. Удивительно, как все равно становится на вещи, которые ты не можешь увидеть. Какой смысл переживать о том, что в любом случае останется для тебя недоступным? — Всего лишь профессор Фиг, опаздывает как обычно. Хотя погоди, с ним какая-то девушка, оба запыхавшиеся и красные. Ни черта не понятно… Хм, как странно, он отвел ее к сортировочной очереди первокурсников, и она присоединилась к ним. Не старовата ли она для поступления? — Себастьян хохотнул и продолжил, — низкая, брюнетка. Больше отсюда ничего не могу разглядеть. Это давно вошло в привычку, Себастьян часто описывал для меня некоторые новые, интересные вещи, чтобы я мог сложить более четкую картину о происходящем. Палочка помогала различать образы довольно четко, словно эхолокатор, но на такой дистанции и с множеством студентов вокруг, не было шансов что-либо разобрать. — Ладно, Оминис, нам необходимо зайти в Скрипториум в этом году, он даст нам все! Там так много необходимых ответов! Разве тебе не интересно, что стало с твоей тетей, почему она перестала писать твоему отцу? Я… Я не слушал, переключившись на сортировку, потому что услышал: «Ханна Колинз присоединяется к пятому курсу факультета Пуфендуй!». — Это она? — уточняю у Себастьяна. — Она. Ты меня вообще слушал? Слышу быстрые шаги к соседнему столу, сбивчивое дыхание и вопрос: — Тут свободно? — в нос ударяет сладковатая смесь легкого запаха пота и ванили. — Да, конечно, — отвечает какая-то Пуфендуйская студентка, слышно скрип скамьи и директор Блэк начинает свою речь. Воспользовавшись ситуацией, достаю палочку и как бы невзначай направляю ее на девушку, чтобы прикинуть, что она из себя представляет. Не то, чтобы было сильно интересно, но что еще делать, если Блэка слушать просто невыносимо, оратор из него, мягко говоря, не очень. Прищуриваю глаза, будто это поможет приглушить магически усиленный голос директора. Что ж… Каре, вьющиеся волосы, маленький вздернутый нос, пухлые губы, длинная шея. — Привет! — слышу в свою сторону все тот же голос новенькой, — ты, да, именно ты! Привет! Я Ханна, я тут пока никого не знаю, но буду рада новым друзьям, я тут совсем новичок, как видишь… Что за напор эмоций такой, аж брови вверх поползли и захотелось отшатнуться. Я ей не Пуфендуйская подружка, чтобы так в открытую ко мне… проявляться? Предлагать свою дружбу? Я об этом не просил, благодарю. Аж поплохело, захотелось спрятаться между холодных камней в темноте, как потревоженная ящерка на скале. Открываю шире прищуренные глаза, надеясь, что смотрю прямо на нее: — Нет, не вижу. Она запинается на полуслове, задерживает дыхание, резко выдыхает и, могу поспорить, краснеет. Закатываю глаза — как оригинально, стесняться слепого парня и неловко себя чувствовать, когда он острит про свой изъян. Ясно, очередная банальщина, ничего нового. — Прости, я… К счастью девушки, в этот момент директор заканчивает свою унылую и (не)приветственную речь, на столе появляется еда, запах жареной курицы ударяет в нос, перекрывая запах ванили. Девушка явно была рада появившемуся оправданию не продолжать диалог и больше в эту сторону она не проронила ни слова. — Эй, новенькая, привет! Я — Себастьян, тоже пятый курс, факультет Слизерин, а этот не очень приветливый молодой человек — мой друг Оминис, — вклинивается Себастьян и начинает переговариваться с новенькой через проход. Тихо хмыкаю сам себе. А почему я должен быть приветлив? Кому должен? Слышать жалостные охи-вздохи в свой адрес или неловкие паузы, когда люди пытаются заговорить со мной — это нормально, они могут себе позволить все это дерьмо. А я не могу позволить себе просто быть отстраненным, переборчивым? С чего бы вдруг? Себастьян вон всегда открытый и приветливый, как лабрадор, и может показаться, что это замечательно, только вот есть одно «но» — за его приветливостью всегда стоит просьба. Всегда, когда Себастьян изощряется в поддержке, теплых словах, поощрении и чем-то подобном, очень скоро за этим следует уже ожидаемая просьба. Приятная просьба? Легкая просьба? Никогда. Но обычно людям тяжело отказать такому исключительно приветливому парню как Себастьян. Чистой воды манипуляция, в моей жизни и так достаточно извращенных игр, чтобы еще в эту играть. Ловко заколдовываю приборы, чтобы они разделали куриную ножку без моего участия и только потом аккуратно длинными бледными пальцами беру вилку и подношу кусочек птицы к губам, но аппетита вдруг нет, кусок не идет в горло. Что уже не так? Ощущение мелкого подрагивания в теле, будто оно впитало в себя какое-то… электричество, как от молнии. Эмоции? Её эмоции? Их слишком много, непривычно много. Почему вообще она была приветлива и дружелюбна, что в этом для нее? Она ведь ничего не знала обо мне, о моей семье, о наших связях — не могла знать. Вряд ли она была приветлива ради какой-либо выгоды, или нет? В чем логика? Люди никогда не делают ничего просто так. Может быть ее выгода просто в том, что ей одиноко и страшно в новом месте, она просто хочет поскорее обзавестись знакомыми и друзьями, чтобы ее тревога улеглась? Все встало на свои места, электричество будто вытекло из кончиков пальцев, ком в горле пропал, аппетит вернулся назад. Ничего нового. Примитивные создания люди — всегда все делают для собственной выгоды, малой или большой. Чем она отличается от Себастьяна? Размером своей «просьбы»? Хмыкнул своим мыслям еще раз и обратил внимание, как Себастьян все еще болтает без умолку, она смеется в ответ, слегка натянуто, но… тепло. Голос мелодичный, довольно низкий, бархатный. Слушать приятно. Только вот от Себастьяна начинает болеть голова, а главное — он, как всегда, явно не знает, когда нужно остановиться. — Оминис вот у нас змееуст. Это тот, что со змеями умеет разговаривать, потому что он из чистокровной волшебной семьи Мраксов, они потомки Салазара Слезирина. Все его прямые потомки имеют этот дар, а Оминис еще жалуется, представляешь! — Жалуется на то, что его друг никак не заткнется, — Себастьян знает ее пять минут и уже успел растрепать не свои секреты. Не то, чтобы это были секреты, но это было что-то личное, что я сам должен выбирать рассказывать другим или нет. Послышался легкий кашель: — А ты только понимаешь змей или и им можешь что-то говорить? — Могу и то, и другое. Никогда об этом не слышала? — приподнимаю бровь в удивлении. Краем уха замечаю, что ужин подошел к концу и Блэк распустил всех, напоминая, что уже поздно и пора расходиться по спальням. — Нет, я только этим летом вообще узнала, что существуют еще волшебники помимо меня. А ты можешь сказать что-то на… ну, на змеином? — в голосе слышалось смятение и улыбка, почему-то захотелось улыбнуться в ответ. — Могу, только если ты подойдешь поближе, я не могу говорить на парселтанге громко, — встаю из-за стола, жду пока по ряду между нами пройдет группка студентов, спокойно жду ее решения. Она выбирает подойти. — Нужно еще ближе. Она подошла вплотную и снова в воздухе повеяло ванилью. Тепло ее тела было легко осязаемым, приятным в прохладе Большого Зала. — Я подошла, я совсем рядом, — она почему-то перешла на шепот. — Я знаю, я чувствую и слышу тебя, — ее голова едва ли достает мне до ключиц — совсем маленькая. Улыбаясь, наклоняюсь и тихо шепчу на парселтанге, внезапно для самого себя задевая губами краешек ее уха. — Вау! — восторженный голос, похож на детский, искренний, — а что… что именно ты сказал? Я чувствую ее теплое сбивчивое дыхание на своих ключицах в просвете расстегнутых верхних пуговиц рубашки. Отстраняюсь от ее уха, снова выпрямляя спину во весь рост. — Я сказал: «Мы склонны верить тем, кого не знаем, потому что они нас никогда не обманывали». С этими словами разворачиваюсь на каблуках, уверенно вытягиваю вперед палочку, на конце которой сразу загорелся красный огонек, и спешно иду к выходу из Большого Зала. Идти захотелось как можно быстрее, потому что непонятно какого черта, но мне ужасно захотелось прикоснуться губами к вельветовой коже ее уха еще раз.