Персональная героиня

Сандра с сомнением касается прямых рыжих волос, что послушно лежат на плечах, не собираются сзади из-за жёсткого воротника классической белой блузы, и внимательно рассматривает своё отражения — в окно робко стучит цветущей ветвей миндальное дерево, печально поющие на весеннем ветру, а солнце не знает — нужно ли ему выбираться из-за пуховых облаков. Ей кажется, что даже если небо засмеётся глубоким проникновенным громом, если красивые здания и мощенные улочки потонут в дождевых лужах, она всё равно будет счастлива — и странное новое чувство на кончиках пальцев придаёт девушке необъяснимую уверенность в светлом будущем — и Инкините старается поймать ощущение, от которого даже дышится легче, несмотря на тяжёлый от пыли близкой дороги воздух. Девушка осторожно касается лёгкой жёлтый занавески в напоминающий ромб цветочек с острыми краями лепестков и с замиранием сердца видит стоящего у калитки близ миндального дерева Адеса, что всё время по привычке бросает взгляд на наручные часы и раздражённо ведёт плечом, сбрасывая с себя нежные светлые лепестки миндаля. Сотни прочитанных историй в её головке обрели образы и ожили — стали единственной возможной правдой — и, помня о том, что должны девушки задерживаться, лёгкой воздушной походкой торопливо идёт Сандра к Теодору. Солнце всё же выходит и остаётся на стенах домов янтарными неторопливыми волнами, и искрятся под невесомыми касаниями Гелиоса рыжие волосы девушки. Адес вновь оглядывает улочку на краю студенческого средневекового городка, когда Сандра подходит к нему почти на цыпочках, словно боясь потревожить что-то до невозможности светлое и пугливое, а он галантно берёт её под локоть, чуть наклоняясь, и с сомнением качая головой, глядя на запылившиеся окна таверны с деревянной скрипящей на ласковом западном ветру вывеской с облезшим неразборчивым названием. Инкините, будто угадывая его мысли, грустно улыбается и с нежностью в каждом вздохе касается тонких кривых ветвей молодой цветущей яблони, что остаётся одинокой невестой в старинном кружевном платье, о которой поэты слагают легенды, и борется с желанием сорвать лишь один хрупкий цветок — Солнце раскрашивает его белые лепестки золотой гуашью. Для Теодора она была детской, лёгкой загадкой — всего лишь правильная девочка с мечтами о самой светлой любви и о благородном принце — и отзывающиеся цветы и деревья — всё вокруг — не хотели рушить её глупую обреченную сказку. Впрочем, он никогда не думал о чьих-то чувствах, если не занимался психиатрией — тогда каждая мысль обретала цену. Стрелка на его наручных часах приближается к половине восьмого после полудня, когда они занимают столик вдали от всех в небольшом, но хорошем ресторане — в прозрачной вазе медленно угасают жёлтые, солнечные розы — и печально тянет солнце к ним лучи, рассыпаясь медью и янтарём по всему городу, а, может, и графству. Инкините с детским восторгом пытается коснуться тонкой светлой нити и не замечает теней с его стороны. — Что ты будешь, Сандра? Девушка вздрагивает, неловко ведя плечом — рядом с Адесом терялась она, наблюдала лишь за ним, ловя каждый изящный жест, и чувствовала приятное волнение, когда он в своей неповторимой манере смотрел на неё тёмными глазами, что светлели на солнечных волнах — и видела во взгляде его янтарные нити Сандра, лишь сильнее затягивая нить краснуюна запястье. — Я не знаю, здесь сложно выбрать быстро, ведь столько интересных блюд, мелодичных названий. Например, поцелуй студента. Продумано намеренно небрежно, как-то осторожно и словно невзначай касается костяшками пальцев Теодор ладони девичьей и с интересом наблюдает, как вспыхивают волшебным зелёным светом глаза Инкините. — Думаю, для тебя поцелуй будет слишком крепким, и долго ты не сможешь заснуть. Совсем близко громко вскрикивает от боли вишня в кружевных цветах от боли, когда обретающая плоть тень хватает её за хрупкую ветвь — и Сандре лишь на короткое мгновение кажется, что говорит он вовсе не о кофе. — Что думаешь о чае? Здесь делают некрепкий с вишней и крыжовником с мятой. Адес, видя в каждом её движение волнение с испугом, улыбается ей чуть шире, чем обычно и открывает другую страницу меню в тяжёлой благородно-синей обложке — и в глазах его плещется янтарное море, завлекающее и очаровывающее — а испуг девушки к утесу и жёсткому морю уносит тёплый ветер, а после путается в её волосах, незаметно переплетая мысли и чувства. — Мне кажется, это чудесная идея. Впрочем, Сандру не пугал скрытый в его словах подтекст — её волновала каждая секунда, проведённая рядом с Теодором — каждая искрящаяся мысль, что он и есть её принц — она лишь смелела и старалась навсегда проститься с доброй робостью. На перекрёстке близ ресторана истошно закричали испуганные птицы, и пеной зашипела потревоженная река, но Сандра даже не повернула головы, ведь Теодор смотрел на неё — и живое чувство из конченков пальцев по зелёным венкам, в крови понеслось к глупому доверчивому сердцу. — Одним чаем нельзя ужинать. Я ведь за тебя сделать выбор не могу. Адес откидывается на кресле и считает рыжие веснушки на личике Инкините — а за её спиной в позолоченными раме портрет немецкого философа с его же цитатой. — Тогда что-то с морепродуктами, я родилась рядом с морем, а поэтому люблю рыбу. Сандра щипает себя за руку, чуть не вскрикивая, когда видит, как в глазах Теодора интерес угасает вместе с уставшим солнцем, что на прощание раскрашивает небо акварелью. Адес же решает, что Инкините самая обычная девушка, а от этого более интересная для его теории. — Прости меня, наверное, это прозвучало просто ужасно, совершенно не так, как в моих мыслях, и теперь ты думаешь, что я неудачница, которая и двух слов связать не может и… — Успокойся, Сандра. Слова остаются на кончике языка гореч гранатовых зёрен, когда Адес берёт её руку и успокаивающе заглядывает ей в глаза, ободряюще улыбаясь в собственной неповторимой манере — замолкают музыкант за чёрным роскошным роялем и испуганные птицы, что знают каждый уголок и каждую тень маленького городка. — Успокойся. Всё хорошо, Сандра, иногда бывает сложно собраться с мыслями. Произнести то, что чувствуешь. — Спасибо за понимание. Что думаешь о меренговых рулетах? Осознание приходит к нему вальяжной самоуверенной — подстать ему — кошкой. Осознание, что её последняя фраза лишь лакмусовая бумажку, потому что если Инкините не поверит его одобрению, то потеряется в собственном лабиринте — зависимости от людей и их мнения. — Просто я не люблю шоколад, а без него очень мало здесь десертов. — Зачем ты спрашиваешь? Ведь ты же уже взрослая, а, значит, можешь совершать глупые взрослые поступки и собственным сердцем принимать выбор. Сандра находит в каждом слове Адеса уверенно мерцающий огонь — и прекрасная весна, обманчиво мягко шепча ей на ухо медовые тягучие реплики, обещает ей сказочный конец. Теодор исподлобья наблюдает за наивным восторгом девушки, когда, заменяя погасшее больное солнце, вспыхивают причудливым фальшивым светом люстры, а музыкант зажигает на инструменте восковую свечу — из дорогого воска, она тает, отдавая всё тепло равнодушным, и напоминает тонкую балерину — только даже самый стойкий оловянный солдатик испугается её безграничного жара. Инкините теряется в неспокойных густых чувствах и не понимает, как они оказываются на улице — ночью, когда, боясь мягкой бархатной темноты, город затихает, захлопывает ставни всех домов и прячется даже от любопытных ласковых, но непостоянных птиц, необычайной красиво. Большой верткой змеёй остаётся река, изредка посапывающая холодными каплями на путников, а молодые деревца притворяются спящими и, не выдерживая, нежной листвой рассказывают старинные предания о хитрых тенях, а высокие деревья, что помнят тысячу и одного студента, лишь печально качают тёмными верхушками. Робкая Луна выглядывает из-за пушистых невесомых облаков и остаётся серебряными бликами на пыльных камнях набережной, с укором ей освещают их маленький мирок холодные звезды — и Сандра дрожит на ночном ветру, слишком резко понимая, что влюблена — и дышать ей становится до невозможности легко, словно река забирает всю городскую пыль, а вишни почти заменяют воздух. — Всё хорошо, Сандра? Он произносит её имя по-особенному, слишком быстро произнося согласные и каждый раз пробуя на вкус «а», невольно вызывая мурашки. Испуганно моргает невысокий фонарь, а потом гаснет — и её яркие глаза заменяют Луну и Солнце. — Никогда не думала, что это так удивительно — гулять ночью по городу со старой сказочной атмосферой. Сегодняшний вечер был одним из самых лучших в моей жизни. Спасибо тебе. Чем ты занимаешься? — Я уже говорил, что учусь на медицинском факультете. Впрочем, среди медиков слишком много различные людей, чтобы одним предложением объяснить, чем занимешься, кто-то, говоря, что учится в медицинском, хочет работать с детьми, а кто-то показать уровень престижа своего будущего. Он замолкает на мгновение и закрывает глаза, Сандра держится до чёртиков прямо и идеально, хотя ей хочет съежиться и обнять себя руками — Луна скрывается за пуховым покрывалом из облаков, а звезды слишком равнодушные, не касающиеся тягучей длинной реки, и на набережной из-за погасшего фонаря становится бархатно темно. — Но мне нравятся психотерапия и психиатрия, они могут объяснить многое… Ты любишь секреты? Девушка удивлённо оборачивается, стоя на ступеньках и становясь почти одного с ним роста, когда осторожнее берёт её за запястье Теодор, а в тёмных глазах его пледется всё та же тягучая, размеренная, завлекающая река. Где-то за мостом обречённо вскрикивает белоснежная птица, когда Сандра утвердительно кивает. — Есть одна теория о влюблённости. Наверное, ты части слышала о том, что влюблённость это лишь гормоны, химическая формула, что появляются при каком-то определённом стечении обстоятельств. Его можно назвать непостоянным данным, но сейчас важно другое. В большей части люди похожи, а от этого рассчитаться наиболее подходящий момент не так сложно, но может облегчить всё ещё больше и найти способ действительный развить влюблённость. Такие знания смогут помочь многим. Например, ты. Не удивляйся, Сандра. Ты бы смогла стать испытуемой в подобном эксперименте? Майские ночи в их городке по обыкновению были светлые и тёплые, но Зефир, боясь серьезных разговоров и затерянных, погубленных душ, уступает место Борею, что неспешно играет с её волосами, что словно гаснут в темноте. Идеально продуманный эксперимент ничто не могло испортить — и звезды навеки будут помнить опрометчивое согласие.