Каждый, кто заставит тебя плакать

      Она не была хрупкой, едва ли была нежной. Будешь здесь нежной, когда тебе изо дня в день приходится иметь дело с трупами, убийцами и насильниками. Она наверняка устала слышать бесконечные «я не виновен!». Жан видит, замечает, как Жюдит устало потирает глаза под конец рабочего дня, тяжело вздыхает, опускаясь на рабочее кресло, откидывая голову на спинку. Дома ее ждут два непоседливых шкета, которые еще потребуют вкусного ужина и сказки на ночь. Жана дома не ждет никто. Даже серые стены прихожей будто каждый раз испускают презрительный стон, завидя своего хозяина около входной двери.       Жюдит тридцать. Или даже тридцать один. Жан не помнит, — а Ким сказал, что спрашивать девушек о возрасте неприлично. Гарри тогда закивал — хотя ему ли рассуждать о приличии — и Жан хмыкнул. Мино на свой День рождения всегда приносила в участок пирожные или даже целый торт. Дюбуа радостно накидывался на сладости, не особо думая о том, достанется ли кому-то хотя бы кусочек лакомства.       А еще Жюдит не любила рассказывать о себе. Жан знал о ней не много. Она трудолюбива, умна, довольно симпатична, любит порядок, добра ко всем, души не чает в своих детях. Мечта, а не коллега. Там поможет, тут подскажет, на работе не задерживается — спешит домой. А, ну и муж у нее долбаеб.       Жан хорошо помнит тот день, когда нашел Мино в углу рекреации, свернувшуюся в клубок. Она сидела на желтом бархатном кресле, прижав колени к груди, пряча лицо за прядками темных волос. Викмар тогда шел к выходу, чтобы за короткий перерыв успеть добежать за кофейни — голова совсем не варила, а дел было много, хотелось немного взбодриться — когда услышал тихие всхлипы. Оглянувшись, он увидел Жюдит. Та вытирала слезы тыльной стороной ладони, тщетно пытаясь прийти в себя.       — Жюдит? — мужчина тихо подошел к ней, осматриваясь, не видит ли их кто. Не хотелось привлекать внимания. — Что случилось?       Мино испуганно подняла на него глаза. Они блестели, пока соленые слезы неторопливо скатывались по ее щекам. Волосы прилипли ко лбу, она поспешно попыталась их убрать.       — Я в порядке, лейтенант, — ее голос чуть дрожит. Врет. Викмар знает, что она врет.       — Жюд, — Жан редко зовет ее так. И никогда не зовет ее так при всех. — Ты не в порядке.       Он садится перед ней на корточки. Его взгляд так же холоден, как и всегда — даже в таких моментах Жан не может расслабиться. Хотя, почему «даже»? «Особенно» в таких!       — Ты же знаешь, что всегда можешь рассчитывать на меня, так? — говорит Викмар, не смотря на Мино. Отчего-то на душе становится тяжело. Она вздыхает, всхлипывает, опуская голову.       — Это… это личное, — произносит Жюдит, пряча лицо в ладонях. — Я не…       Она хотела сказать «я не могу рассказать», но предательские слезы, вновь выступившие на глазах, твердили, что надо бы. Жюдит часто плакала по «личным обстоятельствам», но на работе такого еще не случалось. По крайней мере, Жан не помнит.       — Бернард звонил. Он…       Бернард. Бернард Мино, муж Жюдит. Жан его видел однажды: он как-то поздним вечером забирал Жюдит от участка. Причем забирал буквально, грубо схватив жену за кисти рук и волоча к такси. Жан тогда даже закурил, смотря, как желтая машина уносится вдаль.       — Он был в школе, учительница Макса его вызвала. Я… — Мино снова вздыхает. — Я должна была идти, но не я смогла, работа. Макс ужасно учится, у меня совсем нет времени заниматься с ним. Бернард сказал, что… что я плохая мать, и…       Жану тогда хотелось сказать, чтобы Бернард шел нахуй. Но нельзя. Из уважения к Жюдит нельзя.       — А твой муж не может позаниматься с сыном?       — У него тоже нет времени, лейтенант.       — Он же не работает?       — Бернард домохозяин. Он… следит за домом.       Дорогая Жюдит, твой муж безработный. Безработный распиздяй, который сидит на твоей шее. И без работы он уже года два, если не больше. За каким домом он следит? За однокомнатной квартирой, взятой в ипотеку, в которой все четыре члена семьи Мино ютятся?       — Я так устала, лейтенант.       Ее слова звучат как-то странно, приглушенно. Об усталости говорит человек, никогда не просивший поблажек, никогда даже не заикавшийся о том, чтобы уйти домой на часик пораньше. И Жан мог бы предложить ей уйти в отпуск на недельку-другую, вот только он понимает, что этот отпуск обернется ей каторгой около газовой плиты.       — Что это? — Викмар хмурится, надеется, что ему показалось.       Жюдит встревоженно прячет руку за спину, поглядывая на Жана. Брови жалостливо сведены к переносице в мольбе «ничего не спрашивайте».       — Он бьет тебя, Жюд?       Маленький синячок на ладони. А сколько таких еще?       — Ерунда, лейтенант. Быт. Мы же семья, бывают стычки.       Нет-нет-нет. Жан мало представлений имел о семье, но точно знал, что такого в семьях быть не должно.       — Как давно?       Не лезь не в свое дело, Жан. Но что-то внутри подсказывало — это как раз-таки его дело.       Мино не отвечает. Молчит. Отводит взгляд в сторону, на молочную стену рекреации. Викмар смотрит на нее — раскрасневшееся от слез лицо больше ничего не скажет.       — Кофе?       — Кофе, — кивает она, все так же не смотря на него, однако уголки ее губ дернулись вверх.       Жан пытался найти хоть что-нибудь о муже Жюдит, даже в полицейской базе смотрел, однако и сомневался, что Жюд может связать свою жизнь с тем, кто привлекался к ответственности. Ничего. Абсолютно ничего. Этот подонок что, не работал ни дня в своей жизни? И еще распускает руки на его коллегу Жюд? Подумать только. Конченный отморозок. И этого конченного отморозка Жюдит любит.       Викмар о любви ничего не знал. О сексе имел понятие, о страсти, о желании, а о большем и чувственном — нет. В детстве Жана величали уродом из-за рубцов на лице, оставшихся после кори, в юношестве он был тем самым угрюмым подростком, в молодости был слишком занят продвижением по службе — и все, момент упущен. В двадцать семь ему диагностировали клиническую депрессию, к тридцати двум Жан начал удивляться, как еще в петлю не залез. Или почему не спился, как Гарри. Тот, к слову, все шутил, что в сорок Жан превратится в волшебника. Викмар же постоянно посылал Гарри с такими шутейками к Кицураги, у которого в голове при виде женщины включалась пожарная сирена — процессор у бедняги перегревался.       А Жюдит любила. Любила детей, любила мужа. И замуж она вышла только потому, что любила, несмотря на то, что в Ревашоле уже давным-давно никто не заключает браков. И терпит она его только потому, что любит. Жан видел, как ей плохо от этой любви, как внутренне она загибается, пытаясь скрыть это от внешнего мира. Она устала, ее семья — это просто слово, какой-то абсолютно непонятный коллектив, абсолютно разрозненный.       Жан стал чаще приглашать ее на кофе. Происходило это неосознанно, как-то так… просто, что ли. Он даже звал ее курить в перерывах. Жюдит не курила никогда, но рядом стояла.       Однажды их оставили на ночное дежурство. Услышав эту новость, Жюдит, поджав губы, долгое время смотрела в окно в некой задумчивости.       — Переживаешь?       — Да, — короткий вопрос, короткий ответ. Она даже не взглянула на Жана.       Викмар неслышно выдохнул, сутуля спину. Она боится. Ей страшно, что муж разозлится. А он разозлится.       — Ты звонила ему? — уже даже не нужно уточнять кому именно она звонила. Все и без того понятно.       — Да. Попросила сделать детям пюре.       — Сделает?       — Трубку бросил. Но сделает, я уверена.       Жан кивает сам себе. На какое-то время в кабинете повисает тишина. Слышно лишь тарахтение компьютера. Через некоторое время Мино садится за свой стол, достает из ящичка карманное зеркало, собирая непослушные волосы.       — Ты очень красивая, Жюдит.       Какого хуя, Жан? Самому-то не странно слышать от себя подобное? Тем не менее, Жюдит откладывает розовое прямоугольное зеркальце на стол, убирая последнюю прядку за ухо, чуть склоняя голову.       — Благодарю, лейтенант, — произносит она, слегка улыбаясь.       Больше она ничего не говорит, а Викмар на нее не смотрит. Слышит только, как ее пальцы что-то набирают на клавиатуре. Снова Жюд вся в делах и работе.       Через два часа втупления в экран начинает клонить в сон. Жан устало протирает лицо в надеждах, что до изнеможения не дойдет. Надо ухитриться поспать, когда он разберется с базой данных. Хотелось верить, что все ночные вызовы будут переадресованы на 57-й участок.       Жюдит вставала несколько раз, подходила к шкафам, доставала нужные ей папки, садилась обратно. Все чаще подпирала подбородок ладонью, просматривая бумаги. Еще через полчаса она захлопнула все папки, откидываясь на спинку стула.       — Вы не против, если я подремлю, лейтенант?       — Конечно.       Будь на ее месте Гарри или кто еще, Жан бы сказал что-нибудь из разряда «да, конечно, разбежался». Но это… Это особенная ситуация.       — Спасибо, — Мино выключает лампу на рабочем столе, закрывает глаза. Серая луна отбрасывает свой свет на ее такую же серую кожу. Все, что может сделать Жан — смотреть на свою коллегу. Пока та не видит.       Нет, это не все, что он может сделать. Викмар тихо встает, выходит из кабинета, направляясь к лестнице. Его путь лежит к рекреации, где на мягких диванчиках лежат небольшие подушки и пледы. Захватив синий плед с одного из диванов, Жан все так же тихо возвращается наверх.       Открывая дверь в кабинет (дверь, так предательски скрипнувшую!), мужчина застает уже спящую Мино. Он подходит к ней аккуратно, разворачивая плед, накрывает им ее плечи. Подушку он взял ту, что принес из дома для себя Ким — какую-то аляповато-яркую, в красно-зеленую тонкую полоску, положил ее в руки Жюдит. И Жан хотел было уходить, возвращаться к делам насущным, как один край пледа сполз с плеча Жюд. Закатив глаза, Викмар вернулся, поправляя плед.       — Лейтенант? — Жюд открыла глаза, затуманенным взглядом смотря на Жана. — Что вы делаете?       И правда, что он делает? Укрывает коллегу пледом, что непонятно-то?       — Я решил, что в помещении довольно прохладно, — пытался придумать отговорку он. — Сходил за пледом.       — А вы не замерзнете? Не вижу второго пледа.       — Я… Мне не холодно.       Да, мурашки по его спине сейчас бегут явно не от холода. Жюд промаргивается, сон длиной в пятнадцать минут — то еще наказание. Она чуть ведет плечами, отчего плед снова слезает с ее плеч. И Жан машинально тянется к нему снова.       Он дотрагивается до ее плеча, мягко ведет по нему, натягивая на надплечье плед.       — Лейтенант?       Ее лицо. Так близко. Ее серое лицо, глаза с короткими ресницами, ее непослушные волосы…       — Я могу и сама поправить, спасибо.       Цвет ее губ совпадает с цветом лица. Она вся, она… Такая…       Пустая. Истощенная. Да попросту уставшая.       — Жюд.       Он не знает, зачем зовет ее. Она буквально сидит прямо перед ним. Что он вообще от нее хочет?       — Да? — спрашивает она негромко, словно боясь превысить допустимый в данный момент уровень громкости.       И он целует ее. В ответ на ее «да?» он целует ее так, как никогда и никого в жизни — без желания забыться, раствориться. Ему хочется запомнить то, что происходит. Этот поцелуй полон трепета, возможно, даже страха. Перед неизвестностью, перед ситуацией, перед самой Жюдит Мино.       Она не отстраняется, но и вперед не подается. Она смирная, тихая, спокойная. Она — мечта того отморозка, с которым живет. Покорная, не лезет. Сделает, смолчит, смирится. Проглотит обиду, слезы, боль. Примет все в лоб, а затем неслышно выплакает в ванной. Выйдет через две минуты, быстро смыв слезы ледяной водой, улыбнется мужу и проскользнет на кухню неслышно. Ведь ее место там, на кухне со сковородой, с шваброй в прихожей и рядом с мужем в тесной постели. Будь умницей, Жюдит, будь страстной любовницей, покорной супругой и примерной матерью. Будь идеалом, работай в участке, работай дома, радуй семью. Не смей изменять. Посмеешь — от тебя ничего не останется. Не смотри на других мужчин, одевайся строго, будь ухоженной. Всегда. Везде. Постоянно.       Сейчас же Жюдит целует мужчину, с которым работает давно, а узнала его недавно. У него рытвины на щеках, от него тянет сигаретами, под глазами у него синяки, а душа время от времени треплет крылышками в попытках выжить в этой ублюдочной реалии никому ненужного отброса.       Аляпистая подушка падает на пол, когда Мино все-таки тянется к Викмару, кладет руки ему на плечи. Разум отключается. Не по ее воле. В груди все клокочет, все это неправильно, неверно и грязно. Дома ждут дети. Интересно, они уже поужинали? Бернард приготовил им картофельное пюре? Они пьют сок или чай? Едва ли папашка удосужился сходить в магазин, находящийся прямо в доме. В лучшем случае, они пьют холодный чай без сахара.       Она трогает его лицо — неприятное, небритое, кожа тонкая. В Викмаре скопилось все уныние мира, мышца улыбки атрофировалась лет семь назад. Руки грубые, около пальцев шершавые мозоли. Жан Викмар — ком отчаяния, тоски, разбитых надежд и несбывшихся мечт. Жюдит Мино — просто неудачница. Отвратительный дуэт. Однако рабочий.       Он запомнит эту ночь, она выкинет из памяти. Выкинет на далекие подкорки мозга, чтобы ни в коем случае не упоминать. Забыть все равно не выйдет.       До чего-то серьезнее, чем до поцелуев, рваных вдохов и спасительных ухватов за чужой пиджак не дошло. Никто из них, на самом деле, этого не хотел. Как Жюд оказалась на столе вместо своего рабочего кресла — никто не уследил.       Спать они легли на диван вместе. Жан обнял Жюдит со спины, прижав к себе, вдыхая аромат ее волос. Они пахли сигаретным дымом. Его сигаретным дымом.       Когда он проснулся, Жюдит уже вовсю что-то набирала на компьютере. Жан медленно сел, пытаясь прийти в себя. Он посмотрел на нее, но к нему она повернулась не сразу. Жюд, глядя на его лицо, вздохнула.       — Коллеги? — спросила она, сведя брови к переносице.       — Коллеги, — ответил он, вздыхая вслед за ней.