Дом Кукол
Ходить по небу
— Эм, ну, привет? Меня Рома зовут… Новенький в их группе чувствовал себя неуютно, и Игорь его прекрасно понимал. Если бы не работа, он бы никогда не оказался на групповой терапии для людей, потерявших близких. Ему на такое уже поздновато ходить. Шраму, оставленному отцом, больше двадцати лет, и всё как будто бы само заросло без всяких мозгоправов. В городе завёлся новый мессия. В серию подшить дела не получалось долго, пока за очередного жмура не взялся Игорь. Ну, не могла та женщина утонуть в ванной лицом в воду, и майор стал копать. Оказалось, что Олимпиада Викторовна Майская недавно потеряла дочь в аварии. Модные нынче старушки пошли, раз шестидесителетняя мадмуазель не замкнулась в горе, а ходила на групповую терапию, а потом исправно каждый день — в бухгалтерию РОНО, на работу. Гром, ведомый каким-то беспокойным чувством внутри, полез в архив и нашёл много интересного. Капля за каплей сложилась печальная картина: если подбить статистику, таких случайных смертей за последние два года было на пятнадцать процентов больше, чем за все предыдущие. Долгий и въедливый анализ, за время которого у Игоря развилась натуральная аллергия на архивную пыль, помог нарисовать и общую схему: многих из пострадавших объединяло наличие потери кого-то близкого и посещение центра групповой терапии для людей в трудной жизненной ситуации. Убедиться наверняка, что все эпизоды — дело рук одного человека, невозможно, потому и интервал между убийствами определить оказалось сложно. Что-то между месяцем и полугодом, не слишком часто, а всё равно от пяти до двенадцати жертв за два года. Пробили группу, в которую ходила гражданка Майская и другие жертвы, в каждую внедрили по оперативнику с подходящей биографией (а их немало так-то на всё ГУ МВД по Санкт-Петербургу) и стали ловить на живца. Но за три месяца наблюдений всё, что удалось добыть — это посеревшие лица сотрудников, которым пришлось выворачивать свои чёрствые шкуры мягким наружу да сочувствовать себе подобным. Игорю после первого сеанса хотелось запить по-чёрному, не случилось этого только благодаря бычьему упрямству. Психологический портрет жертв выглядел примерно так: в основном, женщины, хотя несколько папок с мужскими файлами Игорь тоже не исключал из списка; среднего достатка; возраст от двадцати до шестидесяти; довольно слабые физически, но морально устойчивые; лабильность психики высокая; уровень социальных контактов ниже среднего. Короче говоря, искать надо среди таких, кто взорвётся от поднесённой слишком близко спички. Это-то Мессия, как окрестили подозреваемого в управлении, и делал и либо доводил жертву до края, либо и правда с этого края скидывал сам. За группами Грома и Руневского в этой связи следили особенно пристально, потому что и Игорь, и Саша — оба без царя в голове и мало-мальского чувства самосохранения. Руневский был старше лет на десять, и сколько Гром себя помнил, рядом с коллегой было сложно, неуютно, как будто смертью веяло. — … да мы и знакомы не были, первый вылет мой, — прервал невесёлые размышления майора голос новенького, — а чёта как-то… цепануло, что ли? — Рома потёр шею, и Игорь со своего места заметил ожоги на руке. Вылет? Ожоги? — Лесохрана? — вообще прерывать самопрезентацию было не принято, и Игорь уже поймал строгий взгляд их психолога-куратора и даже прикрыл рот ладонью, но поздно. Рома дёрнулся, посмотрел коротко на мужика в потёртой джинсовке и кивнул. Всё, приветственный спич закончен. Группа вяло похлопала Роме, и теперь была очередь либо группового разделения страданий, либо рассказов, кто как справляется, либо… — Как давно это случилось? Кураторы менялись примерно раз в месяц, и вот этого — Карпенко Сергея Игоревича — Гром особенно не любил, потому что тот своими вопросами часто залезал Игорю в больное. И не в прошлое больное, а в настоящее и мутное, беспросветное будущее. Взгляд у врача был цепкий, как крючок. — Да два года как, — семь пар глаз деликатно сменили траекторию взгляда, и только Игорь и Карпенко смотрели на Рому. Вместе провели два дня, а держит уже два года. Символично. Красиво. Горько. — Вы пытались разобраться в причинах? — голос у куратора был профессионально мягким и тихим, но не успокаивал, как у других, а бесил. Игорь поднялся, чтобы налить из титана себе кипятка и заварить чаю. С этого угла новичка можно было разглядеть получше, и майор заметил, что кроме старых ожогов есть ещё и совсем свежий и почти зажившая, но приличная ссадина на щеке. Рома на вопрос терапевта неуютно повёл плечами и вдруг посмотрел на Игоря в поиске поддержки. — Да у нас у всех одна причина, — синдром спасателя тут же включился на максималку. Теперь все восемь, сидящих в кругу, смотрели только на Грома, и Игорь за это себя ненавидел. Ну, потому что он не распространялся, потому что меньше всех открывался на группах и старался держать язык за зубами, что всё происходящее — нытьё и переливание из пустого в порожнее. Во взгляде Карпенко так и читалось: «Смотрите-ка, кто заговорил». Но врач молчал, давая Грому возможность выговориться. — Знаешь, Игорь, это обесценивание, — о, это Катя. Катя больше года всем врёт, что не была влюблена в свою подругу Элю, которая утонула в каком-то болоте под Архангельском. Гей-радар Игоря свояка считал через минут десять её монолога о том, что личная жизнь не строится, хотя надо бы её уже наладить, но Дима (Вася, Коля, подставьте любое мужское имя) не кажется ей надёжным кандидатом, ведь ни с кем не получается достичь такого взаимопонимания как с подружкой Элей. О том, что с мужчинами и не может быть так, как с женщинами, промолчать хватило ума, хотя другие девчонки активно в тот раз закивали головами, что, мол, да, измельчал русский мужик. Мужики в поле, — хотелось сказать Игорю, но и это он проглотил, мысленно проговаривая в голове «Товарищ майор, пожалейте патроны». — Почему? — сегодня в майора вселился бес, не иначе. Устал он уже от этой православной безнадёги. — Если ты считаешь, что у всех всё одинаково— — А разве нет? — а это Арс. Он здесь самый «лайтовый», от него «всего лишь» сбежала жена в другую страну и украла дочку. Ох, уж это матриархальное законодательство, удивительно единогласное во всём мире. — Мы не хотим отпускать их и боимся жить настоящим. Признание поражения — первый шаг на пути к победе. Гром благодарно кивнул мужчине и вернулся со стаканчиком чая на своё место. — Игорь, — опять этот тихий и мягкий голос, — ты не хочешь прокомментировать своё высказывание? — Нет, — громко сербая чаем, Игорь поставил точку в этом перфомансе. Ещё минут сорок продолжалась пытка. За это время майор узнал, что Светка наконец-то заказала памятник на могилу сыну, которому навсегда теперь семнадцать, и подала на развод с мужем, который никак не мог отпустить утрату и тащил за собой и жену. Маша остригла косу — это и так все сразу заметили, — потому что перестала оглядываться на распорядки погибшего при исполнении отца-военного и слушаться во всём мать, которая продолжала жить по уставу. Кирилл записался в группу Анонимных Алкоголиков, проводившую встречи на соседней улице как раз после их группы в какой-то лютеранской церкви. Антон отнёс вещи покойной жены в церковь православную, а Оксана прошла медицинское освидетельствование, подтвердившее, что больше детей у неё не будет. Её история резала Игоря наживую. Окси пришла совсем недавно, а перед этим больше года лечилась у терапевта после выкидыша на шестом месяце. Её-то ты за что, Боже? И есть ли ты на этом свете вообще. За Оксану Игорь боялся больше всего и регулярно провожал её до такси или до самого дома, потому что если и подходил кто-то больше него на роль жертвы, то это Окси: прямая осанка, яркий макияж, идеальный маникюр и такая волчья тоска в светлых глазах, что обнять и плакать хотелось самого себя, а не её. Начали потихоньку прощаться и собираться. Игорь уже привычно двинулся в сторону Оксаны, когда перед ним возник Рома. — Слушай, — он тянул гласные, мягко подшепётывал и говорил как будто с ленцой, — я спасибо хотел сказать, — и улыбнулся. Легко так, открыто, нежно. Игорь так и стоял бы и любовался этой улыбкой, если бы за локоть его не тронула девушка. — Гром, мы идём? — она привыкла к молчаливой охране после группы. — Да не за что? — только и выдавил пересохшими губами Гром. «В Северной столице произошла ужасная авария: майор угрозыска Игорь Константинович Гром погиб при исполнении, вкрашившись в объект наблюдения на третьей космической скорости. Тело майора Грома размазало по линолеуму в Детском доме творчества Центрального района, где проходили встречи групповой терапии для людей в трудной жизненной ситуации. Подозреваемый, некий Роман, с места происшествия не скрылся и был задержан сотрудниками полиции за убийственную улыбку». — Игорь, — Оксана снова потянула его за руку, когда они уже подходили к арке её дома. От воды тянуло, вечером всё ещё было по-зимнему холодно, а заледеневшая брусчатка грозила стать причиной травм и смертей и побить все рекорды в этом году. — А? — майор поднял воротник бомбера и полез за сигаретами. — Ты только не подумай, — Гром чиркнул зажигалкой, затянулся и протянул раскрытую пачку девушке. Та неуверенно потянулась к сигаретам, а потом дёрнула плечом и угостилась. — Всё равно ж бесплодна! От её сарказма стало больно, но Игорь молчал. Она ж сказать хотела что-то совсем не то. — Ты… — после первой затяжки Окс мяла сигарету, как будто пыталась её задушить. — Гей, да? — Игорева сигарета так и вывалилась изо рта прямо в грязную лужу. — Просто ты всегда такой закрытый и только со мной общаешься более-менее нормально, а сегодня вдруг… Не знаю. Так смотрел на него? И без вопросов понятно, на кого Игорь «так» смотрел. Наверное, это заметила не только Оксана. Карпенко точно заметил. — Тебе зачем? — не бычить получилось с трудом, наверное, потому что прикуривал новую. — Да не твоё он, — как-то запальчиво призналась девушка и будто сама испугалась своих слов. — Больное он, понимаешь? А чё тут непонятного? Ясно ж как божий день, что связываться с кем-то из группы как минимум непрофессионально и поставит под угрозу всё наблюдение. Но Оксана, да и никто, не знала, что Игорь здесь на задании. Гром неопределённо повёл плечами. — А здоровых и нет никого. Есть недообследованные.ХХХ
В диапазоне
Порнофильмы
Рома часто вспоминал свой первый пожар. Каждый раз, когда проходил по аллее памяти, каждый вылет, когда цеплялся взглядом за уже обтрепавшиеся фантики от конфет, и всегда, когда открывал бумажник, где как у какого-то ретрограда в прозрачном кармашке под «счастливым» долларом пряталась фотка Шустова. И опыт — сын ошибок трудных, — это Роман Романыч прекрасно понимал. Как и то, что фиксация на практически незнакомым человеке — нездоровая, болезненная, ест изнутри и не даёт больше быть весёлым Ромкой Ильиным, который до дрожи в коленках боялся и любил свою работу. Но кучерявое солнце с добрыми и тревожными глазами из миража вдруг стало реальным и физически ощутимым сразу же: о Шустове говорили все, и только хорошее. И из этих рассказов Молодой собрал угловатый, незаконченный пазл. Рома слушал эти истории жадно, тихо, складывал в одну стопку все чужие воспоминания, нагло и бессовестно присвоил их себе и окончательно разлетелся на атомы, когда на кладбище над пустым гробом увидел рыдающую мать Максима и тоненькую, почти прозрачную, но такую, блядь, глубоко беременную девочку. Женщиной её язык не поворачивался назвать. И от мысли, что Шустов сделал то, что сделал не потому, что Человек, Пожарный, а потому что он, сука, отец, Ильина замкнуло так сильно и наглухо, что даже спустя два года сердце болело каждый раз, когда Рома вспоминал свой первый пожар. Скрыть эту тоску не получилось, и Ильина быстро отправили к штатному психологу. Строгая женщина мурыжила его долго, но ещё дольше Ромка жил как дурак без царя в голове, а потому на раз-два мимикрировал в беззаботного раздолбая, каким все его и считали. А то, что одобрительные хлопки по плечу и восклицания, что если б не он, Ромка, они б там все… кормили чувство вины, спрятавшееся под привычной маской, знать никому не нужно. И Ромка, сверкая белозубой улыбкой, уже не зелёный салага, но всё ещё Молодой, снова и снова залезал в тушу самолёта и всегда прыгал последним, не забыв ласково потрепать завязки фантиков. А потом случилось то, что случилось, как в самом поганом кино с клише вместо сценария: их табор опять погорел, потому что деревенские сами пробовали тушить пожар. Обошлось без жертв, неделю доработали и вернулись на базу, но Костик поставил ультиматум: или Рома уходит на реабилитацию, или Рому уходят из Лесохраны. И Роман Романыч не дурак, он и сам понимал, что своими паническими атаками пользы в поле не принесёт никакой, только навредит, потому покорно собрался сразу после медсанчасти и дислоцировался в Петербург, в местную учебку. Днём гонял стажёров, которые не сегодня завтра познакомятся с огнём, вечером убивался на тренировках и плевал в потолок съёмной комнаты в коммуналке где-то на Техноложке. Костику отписывался, что всё в порядке, голову лечит, для галочки заглядывал к психологу и привычно отбрехивался от всех проблем, пока милая Анна Пална не сказала, что надо бы в группу походить, и дала адрес ближайшей к Роме. Так Роман Романович и оказался в помещении шесть на восемь под светом 400 люксов как на допросе. И терапевт вроде норм мужик, и группа как будто бы приличная, но чё говорить, как себя вести? Рома такое только в кино видел. Когда ему предложили представиться и коротко изложить причину присоединения, по спине прошёл озноб. Выворачивать, даже коротко, всю историю было тяжело, но всё же возможно. Сработал эффект попутчика: никто из присутствующих понятия не имел, кто Рома такой и чем занимается. Погиб коллега при исполнении в первый вылет. И всё. Зацепило. А потом вдруг мужик этот хмурый как бабочку на булавку насадил своим вопросом про лесохрану. Не, — думал Рома оставшееся время, — не надо быть семи пядей во лбу, чтобы сложить вылет и его ожоги, но вот так быстро, без обиняков. И ладно бы на этом всё, но Игорь этот ещё и отвлекал от напряжённого Ромки внимание на себя, и поведение такое ему явно не свойственно — вон как бычился. Поблагодарить смурного защитника казалось логичным и правильным, что Рома и сделал. И тут же пожалел об этом, потому что хмурая физиономия вдруг стала какой-то расслабленно открытой, а дальше воображение всё сделало само. Заменило короткие тёмные волосы на светлые кудри, чуть растянуло рот в улыбке, и вот Ильин благодарит не одногруппника с хмурым хлебалом, а Макса. Его Макса. Пожарный перевернулся на другой бок и подложил ладошки под щёку, как всегда делал в детстве, чтобы скорее заснуть. Сразу две потрясающие мысли спать мешали. Первая: Макс не его. Никогда не был, не был бы и не мог бы быть, потому что у Макса жена и ребёнок. Вторая: показалось или и правда похож? Хорошо, если правда похож, с этим жить можно. Плохо, если показалось, потому что тогда это тоска совершенно нового уровня, и что с этим делать, никто не расскажет. Тут же появилась и третья мысль: а если сказать психологу завтра на базе, что он галлюцинирует? Она же обязана помочь? И отстранить от работы тоже будет обязана. Рома, не первый год знакомый с самим собой, заключил очередную сделку с совестью: ты молчишь, и я молчу. Мы переживаем этот ужас молча, убеждаем всех, что я нормальный, и летим в Карелию или куда пошлют при первой же возможности. Так и заснул в диапазоне между отчаяньем и надеждой, тревожно ворочаясь под сны, где на группе вместо Игоря Максим, а в самолете вместо Максима — Игорь.XXX
Утро субботы, вне зависимости от графика смен, было священным временем для майора Игоря Грома вот уже четвёртый месяц, потому что оперативники из групп наблюдения собирались в конференц-зале и, прихлёбывая кислый (потому что машина давно забилась, но никто её не мыл) кофе, делились наработками за неделю. — Алина всё ещё объект номер один, — Руневский тонкой тенью мельтешил за спинами сотрудников. Дело Мессии дали ему как старшему по званию, на что Гром сначала поворчал, а потом трезво оценил свои перспективы: нет, он бы не вывез вечером в пятницу выворачиваться наружу, а утром в субботу раздавать указания. — Александр Константинович, у меня новенький тревожный, и Оксана— — Рудакову ты сам пасёшь замечательно, а новенький? Карточку составил? — Игорь молча тапнул по планшету, выводя на общий экран профайл Ромы. — Пожарный? И что? И что? Несёт от него смертью, как от вас, товарищ подполковник. Хамить руководству не хотелось. — Думаю, надо присмотреться. — Присмотрись, — он снова вернул на экран файл Каразиной. — Очередной рецедив, из всех подопечных самая слабая, дольше всех ходит в группу из тех, кто подходит под портрет жертвы. Игорь не слушал. Руневский носился со своей Алиной как с писаной торбой, и что-то Игорю подсказывало, что дело тут не в расследовании. Просто Саша сделал то, за что отстранил бы любого в этом зале: Саша лично включился в это дело, потому что девочка ему не безразлична. Майора такая ирония судьбы поражала: два ведущих оперативника вот-вот завалят дело, потому что старший уже поплыл, а молодой на подхвате вот-вот двинет копыта. — По базе можно пробить? — все уставились на Грома. — Гром, ты слышишь вообще, что тебе говорят? — Гром слышал, как мозги пересыхают в вату, и скоро произойдёт короткое замыкание от статического напряжения. — Что? Дубин больно пнул его ногой под столом. Выучил маленького следака на свою голову. — Мессия, скорее всего, вхож в эти группы. Нужно менять фокус, — форд фокус свой поменяй, — хотелось огрызнуться Игорю на напарника. — Следственный Комитет давит. Если мы проморгаем ещё одно убийство, дело у нас заберут. Я с Фроловым только на честном слове договор держу, — Руневский смахнул с экрана все файлы, выводя схему. — Саш, да херня, — нервы не выдерживали. — Каразина твоя сама одной ногой в окне уже стояла, без посторонней помощи. Ты «удачно» позвонил. И никто ей с этим не помогал, ни в группе, ни за её пределами! — Она в тот вечер уже на встрече была на грани! «Астрологи предсказали неделю магнитных бурь. Жителям города-героя Ленинграда рекомендуется оставаться дома во избежание конфликтов на почве нетерпимости». Юсупов и Дубин оттаскивали в разные стороны едва не сцепившихся коллег. — Вышли. Все. А самое страшное видели? Лицо моё, когда я абсолютно спокоен. Руневский в приступах гнева бледнел больше обычного и был тихим и опасным, как змея. Все это прекрасно знали, а потому молча двинулись на выход, создавая небольшую пробку в дверях. — Гром, — оп-па. Игорь, так и не успевший выйти из-за стола, тяжело опустился на стул. Люля кебаб заказывали? Когда дверь закрылась за Дубиным, который, бросая тревожные взгляды с одного на другого, оттягивал свой уход как мог, Руневский вопреки ожиданиям сел рядом с Игорем и устало опустил голову на стол. — Саш, ты чё? — Гром осторожно тронул старшего по званию за плечо и попытался поднять от стола. — Люблю я её, понимаешь? — Константиныча сложно было назвать красивым мужиком, но сейчас морда подпола была настолько одухотворённой, что Игорь почти проникся. — Охуел, да? — беззлобно и почти напугано. Одно дело думать своей думалкой, другое — получить чистосердечное. — Тебя ж отстранят, если узнают. — Если — ключевое слово, — Руневский уже собрался и выглядел как обычно: уставшим от жизни. Игорь изо всех сил ковырял остатки разумного в себе, не зная, что сказать. Что это? Акт экгибиционизма на почве отчаянья или попытка быть человеком? Саша похоронил жену лет пятнадцать назад, и с тех пор признаков жизни не подавал. Надо бы радоваться за товарища, но как-то всё это бесперспективно, нерадостно и вообще не по уставу. Да и за пределами расследования это не отношения, а франкенштейн. Молодая суицидница и стареющий полицмен. Красавица и чудовище российского образца. Зеркальность их ситуации подливала масла в огонь. Хотелось не то водочки, не то грушу побить. — Ты прописал мне и дал ночную вне очереди, — вместо всего этого сказал Игорь и поднялся всё-таки из-за стола. — Я на тренировку, отсыпаться и на смену. А ты… ну, — уже стоя в дверях и чувствуя поддержку хлипкой фанерки, Игорь нащупал остатки смелости, — постарайся не обделаться. Это было вместо «охренеть, ты смелый» и «сочувствую, мужик» одновременно.