Удержи меня, На шелкову постель уложи меня. Ты ласкай меня, За водой одну не пускай меня.
Мельница, «Невеста Полоза»
— Я дома! Алёнка! – Иван погремел ключами, кинув их на старенькую тумбочку в прихожей. Их с сестрой квартира всегда была островком уюта и спокойствия. – Да где ты там, мне отпуск дали, целых три недели в августе! Из кухни появилась растрёпанная девушка в шортах и топике, её длинная рыжая коса взметнулась, когда она кинулась на шею брату: — Ванька! Ура! Иваныч подписал? — Подписал. Едем. Сто лет в Журавлях не были. — Бери больше, все сто двадцать! – рассмеялась девушка, и он закружил её, уже по кухне – в коридоре было не повернуться. Они остались одни, едва став совершеннолетними. Уже и не дети, но всё-таки ещё и не совсем взрослые. Елена и Иван Горовы, но знакомые и друзья обычно звали их Алёнушка и Иванушка, и норовили ввернуть какую-нибудь шутку про козлёночка. Брат с сестрой давно привыкли и не обижались. В отличии от героев сказки, Иван был на год старше, да и внешностью они не напоминали классические иллюстрации — оба рыжие, кареглазые, хорошо ещё, что количество веснушек у обоих не зашкаливало — они становились заметны только летом. Характером Алёнка пошла в мать — чистое солнышко, а вот Иван был гораздо менее дружелюбным, и не так легко было завоевать его доверие. Жили — не тужили Горовы, пока одним далеко не прекрасным вечером стало известно, что их родители погибли в автокатастрофе, столкнувшись на скользкой зимней дороге с потерявшим управление грузовиком. К тому времени Иван уже учился на первом курсе политехнического, а Алёна только готовилась поступать. Поначалу не верилось в то, что случилось. Но мало-помалу реальность не оставила им выбора. Из близкой родни у них осталась только сестра отца, жившая в их городе, да двоюродный дядя по матери, который всю жизнь провёл в деревеньке Журавли, откуда был родом отец. Иван понимал, что стипендии им на жизнь никак не хватит. В том, что Алёнке надо выучиться, он не сомневался, поэтому не слушая возражений, перевёлся на заочку и пошёл работать. Хорошо хоть жильё у них было, и, пускай и приходилось крутиться, на самое необходимое удавалось заработать. Прошло полтора года, наступило лето, и наконец ему дали на работе отпуск, и не в каком-нибудь январе, а прямо в августе. Сперва они планировали рвануть куда-нибудь на юга втроём, с Алёнкой и её парнем, Димкой, но пока на это не было средств. Димка был сокурсником Алёны, и долго за ней ухаживал, пока она не решилась принять его чувства. И вот уже полгода они встречались. Сперва Иван относился к Димке настороженно, но тот оказался действительно хорошим парнем, заботливым и серьёзным. А главное — в Алёнке души не чаял. И она, хотя и долго приглядывалась, в итоге всё же ответила ему взаимностью. Иван иногда со смешанным чувством смотрел, какими взглядами и жестами обменивались влюбленные. Было и радостно за сестру, и немного грустно оттого, что самому ему, по всей видимости, такой радости в жизни не светит. Несмотря на всё это, Алёна пока не спешила оставлять брата одного, и они продолжали жить вдвоём в старой квартире. Сестра говорила, что нужно сначала универ закончить, а потом уже семью заводить, и в этом старший был с ней, пожалуй, согласен. Димка периодически оставался у них, и Иван вскоре привык к его присутствию в доме. Благо в трёшке было где разместиться, и никто друг другу не мешал. И когда у него, наконец-то образовался в кои-то веки настоящий отпуск, а у ребят были каникулы — они даже не сомневались в том, чтобы провести время вместе. Лишних денег ни у кого не было, на заводе, где работал Иван, зарплату то и дело задерживали, Димка на подработке тоже не миллионы получал, поэтому единственным выбором было поехать куда-нибудь недалеко. Тут-то и вспомнили, что есть же старый бабкин дом в Журавлях. Добираться тоже был не ближний свет, зато свежий воздух, речка и очень бюджетно. Димка позвонил за день до выезда, когда уже и билеты на поезд и автобус были куплены. Где и как он ухитрился так сильно простыть посреди лета — было непонятно. Он кашлял и сипел в трубку, сокрушаясь, что поехать, похоже, не сумеет. А ведь даже удочку новую купил, намереваясь посидеть вместе с Иваном на речном берегу — потаскать окушков и плотву. Алёнка сперва собиралась остаться с ним, но он убедил её, что его мама и так над ним кудахчет, и вдвоём они его точно залечат напрочь. И в итоге они с Иваном собрались субботним утром спозаранку, обвешались сумками, рюкзаками и поехали на вокзал. Димка заверил, что как только более-менее вылечится — сразу сорвётся за ними следом. Так и получилось, что они оказались в этой затерянной на уральских просторах деревушке. Предварительно созвонились с дядькой Кузьмой, тот пообещал встретить их, отдать ключи и успокоил, что дом стоит крепко и всё там в порядке — он периодически наведывался, не давая ему окончательно утонуть в зарослях крапивы и репейника. Домик и впрямь оказался совсем таким, как они помнили. Облупившаяся, некогда белая, а сейчас посеревшая краска на резных наличниках уютно глядящихся небольших окошек. Когда-то аккуратный, а сейчас подзаросший травой двор, где пришлось пробивать дорожку до чуть покосившейся двери в дом… но запах свежей травы, плотный, вкусный воздух — они с сестрой переглянулись, улыбаясь. Всё это напоминало о времени, когда они беззаботно бегали здесь детьми. Отдых обещал быть действительно приятно-ностальгическим. С дядей распрощались, обещав заглянуть через пару дней к нему в гости на ужин - он жил на второй из двух деревенских улиц, и его дом оставался едва ли не единственным жилым на том краю. В чуть затхлой горнице ребята скинули рюкзаки и потянулись, полные энтузиазма, чтобы привести дом в уютный жилой вид. Сперва нужно было протопить печку — не для тепла, а для сухости. Дядя уверенно сказал, что с дымоходом всё в порядке — он не так давно проверял домик, и тогда же прокосил дорожки, иначе пробираться было бы совсем неудобно. Рядом с печкой даже нашлась небольшая горка дров, так что идти к поленнице не пришлось. Вскоре в печке затрещал огонь и сразу стало уютнее. Алёна вызвалась сходить на колодец. Иван было запротестовал, но она от его помощи отказалась — что она, воды не носила? Обещала помногу не наливать, так, по полведёрочка. Занятый разбором вещей, тем, чтобы приглядывать за печкой, уборкой паутины, которой пауки заплели карнизы низких окон, Иван и не понял, что очень уж давно сестры нет. На то, чтобы дойти до старого колодца, нужно было от силы пять минут. Набрать воду, прийти назад — по всему выходило, что она должна была давно вернуться. Он нахмурился, глядя на часы. Жаль, не обратил внимания, сколько времени было, когда она ушла. Мигом собрался идти за ней — кто знает, вдруг что-то случилось? Неясная тревога росла с каждой минутой, и он выскочил во двор, вышел на тропинку, и рысцой направился было в сторону колодца, как встретил её на полдороги. Алёна шла, опустив голову, почему-то без вёдер. Сперва он хотел окликнуть её, и вдруг осёкся. Казалось, она плывёт над дорогой, ступает, едва касаясь своими светлыми кроссовками тропинки. И травы вокруг неё колеблются от легкого ветерка, словно морские волны. Иван невольно залюбовался сестрой. В отличие от подруг, она не делала модные причёски, предпочитая заплетать свои роскошные рыжие волосы в длинную косу. И сейчас ветерок шевелил лёгкие выбившиеся пряди, пока она, опустив ресницы, грациозно шла ему навстречу, погруженная в свои мысли. — Алён… — негромко позвал брат, когда она подошла уже совсем близко. Сестра подняла глаза, будто очнувшись. — А куда ты… Он не закончил, потому что что-то неуловимо изменилось. Снова и снова вглядываясь в родное лицо, он не сразу понял, что именно. Глаза. Её глаза мерцали искрами тяжелого золота. Этого совершенно точно не было прежде. Что за ерунда? Он тряхнул головой. Почудится же такое. Она заморгала, словно не сразу узнала его. — А? Ты чего тут? — Вёдра где? — переспросил Иван. — На колодце оставила? Всё-таки тяжело, да? — Ой, — Алёна подняла ко рту ладонь, прижимая пальцы к губам. — Что это я? — Ну ты и разиня! — рассмеялся Иван с облегчением. Кажется, всё было в порядке. — О чём замечталась? — Не знаю, — Алёна слабо улыбнулась, всё ещё моргая немного сонно. — Ладно, тетеря, пошли, донесу уж. А то ты, глядишь, по дороге к дому потеряешься. — Да ну тебя! — вспыхнула сестра. Они всё же дошли до колодца, где стояли два полных ведра. Иван подхватил их. Нести оказалось не так уж и просто — вёдра норовили качаться, забрызгивая штаны и кроссовки холодной водой. Он шипел про себя и сетовал на отсутствие цивилизации. Надо было взять висящее на стене коромысло, что ли. Не то чтобы он помнил, как им пользоваться, но может всё же вспомнил бы? В детстве бабушка учила их обоих носить воду, держа правильную осанку. Алёнка шла позади, снова как-то притихнув и уйдя в себя. Когда пришли, сперва Иван пытался тормошить её, но она едва реагировала и всё время как-то поглядывала то на дверь, то в подслеповатые окна. Наконец он бросил это дело, списав всё на усталость от дороги. Активный день привёл к тому, что спать решили лечь пораньше. Иван забрался на полати, где разместили просушенные у печки матрас, подушку и тонкое одеяло — в доме было тепло. Алёна как-то медлительно подошла к единственной кровати с горкой подушек, постояла и улеглась, повернувшись лицом к стенке. Иван только покачал головой, но так устал, что стоило лечь, как глаза сами собой закрылись, и он крепко уснул.***
Где-то орали петухи, но он тут же засыпал снова, а когда наконец проснулся, то понял, что время давно перевалило за девять часов. Сестра, в отличии от Ивана, была жаворонком и вечно подрывалась ни свет ни заря, чем порядком его доставала в детстве. Вот и теперь он ожидал, что она уже давно на ногах, и удивился, почему в доме так тихо. Только тикали старинные ходики, ещё с гирьками, которые он завёл вчера. Их тиканье как-то добавляло дому уюта. К счастью, непременная кукушка в них давно сломалась и не тревожила ничей сон. К удивлению, когда он спустился по шаткой лесенке вниз, Алёна так и лежала, словно за ночь даже ни разу не повернулась. Иван присел на скрипнувшую кровать. — Эй, Алёнка, ты не заболела? От Димки заразилась, что ли? — он протянул руку, коснувшись её лба. Тот был прохладным и влажным, в лёгкой испарине. Она повернулась, глядя на него подёрнутыми пеленой глазами, будто и не узнавала. И Иван крупно вздрогнул. Её глаза ещё сильнее затянуло золотым… да что же это? Он не слышал, чтобы у кого-то глаза вот так запросто цвет меняли. Но в остальном Алёна выглядела как обычно, разве что непривычно вялой. — М? Нет. Не знаю, — она немного растягивала слова. — Мне что-то снилось, и я никак не могла проснуться. Как будто я где-то под землёй. Там был кто-то… что-то, — она сжалась, став ещё меньше, и задрожала. — Вань, мне страшно. Давай уедем. — Да что ты, — Иван притянул её к себе, обнимая, чтобы согреть, и укутывая одеялом. — Только приехали же. Это просто сон плохой. Акклиматизация. Кислорода слишком много, надо найти машину какую-нибудь и рядом подышать — глядишь, отпустит… От немудреной шутки она едва улыбнулась. — Может быть, — Алёна немного расслабилась, дрожь ушла, и она сильнее укуталась в одеяло, рассеянно потирая грудную клетку над сердцем. — Я полежу тогда ещё немного, ладно? Пришлось самому разжигать печку, ставить чайник и готовить простой завтрак из бутербродов с маслом и вареньем. Сестра пришла за стол прямо так, с одеялом, с которым не могла расстаться, её знобило. После горячего чая, видимо, отогрелась, но продолжала то и дело напряженно оглядываться и прислушиваться, словно ей чудилось что-то. — Алёнка, — позвал её Иван, который уже убирал со стола, принимаясь ополаскивать чашки в тазу. Она подняла глаза, и они снова блеснули нездешним. — Ты мне ничего рассказать не хочешь? Но сестра только покачала головой, опять заворачиваясь в одеяло. Ближе к обеду она поднялась, накидывая прямо поверх домашних штанов и футболки ветровку. — Ты куда? — всполошился Иван. — Давай провожу? — Да я… недалеко, — она избегала его взгляда, суетливо шаря руками по постели, словно хотела что-то там отыскать. — Нет, — отпускать Алёну одну не хотелось. — Тебе нездоровится. Ещё навернёшься — здесь то яма, то канава. Они сходили до туалета, который находился под старой полузасохшей яблоней, и вернулись в дом. Но не прошло и получаса, как Алёна снова поднялась. — А теперь-то куда? — Сама не знаю. Душно мне тут. Выйду… Они вышли на улицу. Небо заволокло тучами, собирался дождь. Взгляд Алёны метался вокруг, всё чаще поворачивая в сторону, где за деревьями прятался колодезный журавль. Раньше в деревне было много колодцев, отсюда и пошло название Журавли. Потому что каждый из них был оснащен этим примитивным механизмом для подъема воды вместо ворота. Первые капли сорвались вниз, и Иван чуть ли не насильно повёл её в дом. — Нечего здесь мокнуть. Окошко откроем. Дождь шёл совсем недолго, но из окна потянуло свежестью. Они растопили печку, и Иван приготовил гречневой каши с тушенкой. Алёна едва поклевала. Всё-таки, было в этом что-то ненормальное. Иван и так и эдак вертел в голове эту мысль и приходил к выходу, что если он сейчас не придумывает ерунду на пустом месте, то с ней что-то произошло, когда сестра ходила на колодец. И раз уж она сама не хочет ничего рассказывать, будет не лишним сходить туда и посмотреть. Что именно он хочет там увидеть — Иван и сам не знал. Шум дождевых капель стих, Алёна отложила книгу, в которую смотрела последние полчаса, но страницы даже не переворачивала, и снова улеглась. Убедившись, что сестра наконец уснула и только вздрагивает беспокойно, не просыпаясь, он всё же решился. Чего там — десять минут. Туда и обратно. И принялся рыться в кованом сундуке, стоявшем в сенях, в поисках не совсем развалившихся ещё резиновых сапог. Повезло, такие вскоре нашлись. А вот плащ, висевший на вбитом прямо в стенку гвоздике, оказался весь погрызен мышами, и его пришлось кинуть в угол — потом приберёт. В последний момент сообразил прихватить с собой вёдра — что попусту ходить? Вода расходовалась быстро, запас лишним не будет. На улице было мокро, тёплая земля парила, и в воздухе висела влага, оседая каплями на ветровке. Стояла та самая предвечерняя тишь, когда птицы уже перестали петь, и нарушал её только редкий комариный звон. Кровопийц в этой местности было мало, несмотря на близость реки. Иван шёл и с каждым шагом всё больше сомневался — что он хочет там найти? Впрочем, не возвращаться же теперь — вовсе глупо. Тропинка заворачивала, и в последний момент налетел порыв ветра, принося заряд капель с ближайшей раскидистой ивы прямо в лицо. Иван заморгал, пытаясь избавиться от попавшей в глаза влаги — руки-то заняты вёдрами — и не сразу увидел, что у показавшегося колодца он не один. Стоявший подле заросшего зелёным мхом каменного, с деревянным верхом, колодца парень, или, скорее, молодой мужик, был на вид чуть старше Ивана. Худой, высокий, но расслабленно прислонившаяся к влажному трухлявому дереву фигура создавала ощущение силы. В глаза бросалась кипенно-белая рубаха с красной вышивкой, подпоясанная широким кожаным поясом. Чуть вьющиеся от влаги тёмные волосы небрежно собраны в низких хвост. Он смотрел на приближающегося с мягкой улыбкой, не касавшейся, впрочем, внимательных глаз. Неверный вечерний свет не давал разглядеть деталей, но при взгляде на него невольно усиливалось и без того терзавшее Ивана беспокойство. — Привет, — обратился к нему незнакомец. Тоже за водой? Но никакой ёмкости рядом было не видно. — Меня ищешь? — С чего бы? — хмуро осведомился Иван. — За водой пришёл. Он выразительно приподнял вёдра, как будто могли быть сомнения в цели его визита к колодцу. — Вот всегда так, — вздохнул тот, скрестив руки на широкой груди. — Нет бы поболтать, у всех дела одни. Суетятся люди, успеть всё пытаются. Разговор получался странным. О чём он вообще? Иван поставил вёдра и посмотрел на парня. Тот понятливо подвинулся, давая доступ к колодезному кругу. Тут надо было аккуратно — отцепить с крючка висящее внутри колодца ведро так, чтобы не качнуть сильно противовес журавля, и, преодолевая сопротивление конструкции, опустить скользкую деревянную жердь до едва видимой чёрной водной поверхности в глубине. Плеск. Ещё немного — пока ведро наполнится водой. И теперь не спеша вытягивать обратным порядком — журавль сам поднимал тяжёлое ведро, нужно было только регулировать скорость. А после — подхватить ледяную ручку ведра и наклонить, переливая в своё. Он почти справился, когда под ногу попала скользкая после дождя доска, и Иван с неприличным выражением поскользнулся, взмахивая ведром, с плеском выливая на себя почти половину студёной водицы. — Ты ж, ёб твою! — он почти упал, когда его поймали, приводя в вертикальное положение. Второй рукой парень легко остановил пошедший вразнос журавлиный «клюв». Иван тяжело дышал, хватая ртом мокрый воздух. По штанам стекала вода, и всё, что могло, поджалось — как-то он не ожидал такого внезапного купания. Когда звон в ушах немного стих, он услышал, как всё ещё держащий его за плечи незнакомец смеётся. Его смех был таким искренним, что обижаться на него не хотелось. И в самом деле — глупее не придумаешь. Иван широко улыбнулся, поднимая глаза и встречаясь с теми, в которых теперь действительно отражалась улыбка и вспыхивали одна за другой золотистые искорки… красивый. Он был очень красивым. Особенно сейчас, вот так, улыбаясь. Его рука касалась уверенно, и Иван впервые в жизни почувствовал желание, чтобы его не отпускали. Но пальцы всё же соскользнули с плеча, и его спаситель отвернулся, поймав всё же вырвавшееся и теперь парящее на свободе ведро. Для этого ему пришлось подпрыгнуть, и достаточно высоко. Движение вышло каким-то нереальным — он словно распрямился, как пружина. Люди так не двигаются. Мысль была мимолётной и практически не отложилась, потому что незнакомец уже деловито опускал ведро в колодец, перебирая руками. — Вот так! — с довольным видом констатировал он, доливая доверху оба ведра. Иван так и стоял, не сводя с него глаз, молча. — Ты, поди, тоже городской? Как звать-то тебя? Пришлось отмереть, чувствуя, как от пролетающего ветерка мокрые штаны липнут к ногам. — Иван, — он протянул руку, и тот ответил крепким рукопожатием. — Иванушка, значит. Ну, будем знакомы, Ваня. С какого это он так сходу панибратски, Иван выяснить не успел, потому что, так и не размыкая рук, его дёрнули на себя, и в губы немного болезненно врезались чужие, не давая даже вдоха сделать. Он был настолько ошеломлен, что только смотрел круглыми глазами, как этот... слов не подобрать, как будто нехотя отпускает его руку, и, чуть отстраняясь, шепчет: — Приходи завтра сюда же, к колодцу. Я буду ждать. После, ещё раз улыбнувшись, на этот раз уголком губ, развернулся и пошёл куда-то прямо сквозь мокрые заросли чертополоха, утопая в них с головой. Прошло едва ли с полминуты, как о его присутствии напоминали только ещё колышущиеся стебли. Только теперь Иван заторможено коснулся рукой своих губ, откуда так бесцеремонно украли поцелуй. Он оглядел пустую площадку перед колодцем, полные вёдра — и выдохнул. Вот и сходил за водичкой. На мгновение подумалось, а не привиделось ли это вот всё? Может, он вообще спит? Но вполне реальные ощущения в области мокрых штанов убеждали, что это не сон. И лучше, вообще говоря, не стоять здесь столбом, а идти домой и переодеться… За неимением лучшего решения, он так и поступил.***
Утром, слезая по скрипящей лестнице с полатей, Иван втянул носом воздух — в избе пахло очень вкусно. Во-первых, печным тёплым духом, а во-вторых — блинчиками. Блинчиками! Алёнка! И верно, сестра словно возродилась — вертелась по кухне. На печурке, в которой потрескивали дрова, стояла раскалённая чугунная сковорода. На ней румянился невероятно аппетитный солнечный блин. Такой, как должен быть — жёлтый, тонкий, с дырочками, Алёнка, наколов на вилку кусочек сливочного масла, водила им по горячему блину, венчавшему невеликую горку, уже лежащую на старом чуть щербатом блюде. При этом она мурлыкала себе под нос, отчаянно напоминая маму. Та тоже готовила вот так блинчики, когда они были… когда они ещё были. Но воспоминание совсем не испортило момент. Иван подкрался, заметив, что у Алёны из заднего кармана джинсов торчит телефон, откуда тянется к ушам провод наушников, и схватил за бока, вызывая испуганный взвизг. — Ванька! Сдурел! — она шлёпнула его сдернутым с плеча полотенцем. — У меня же вилка в руках! А если бы я в тебя ткнула? — Ой боюсь! — поднял руки Иван, сдаваясь. — Один удар — четыре дырки было бы! На самом деле он был счастлив видеть свою сестрёнку в таком настроении. Совсем не то, что вчера. Что изменилось? Но об этом он раздумывать не стал, опускаясь на скрипнувшую табуретку. — Ну, корми меня, хозяюшка. — Умойся сначала, свинтус! Не убегут от тебя блины. Марш на улицу! Ничего не поделаешь, пришлось подниматься и топать к висящему в саду рукомойнику, зябко ёжась — несмотря на лето, утро выдалось каким-то прохладным. Бросил взгляд через заросший огород в сторону виднеющегося леса, за которым пряталась река. Оттуда тонкими щупальцами тянулся над широким лугом белёсый туман. А они-то думали что купаться ходить будут. Вот странно… Ледяная вода из позвякивающего рукомойника окончательно сбила сон, и Ивану пришлось даже подышать на руки — настолько она была студёной. Зубы тоже стыли, но он всё же тщательно почистил их. Вытираться влажным полотенцем не хотелось, и он пошёл назад, роняя капли — так высохнет. Пить горячий чай с масляно блестящими блинами, намазывая на них щедро вишнёвое варенье из банки, было чистым блаженством. Алёнка смотрела на него, подперев кулачком щеку. — А ты чего не ешь? — удивился Иван. — Напробовалась. И потом, мне много нельзя. А то сама круглой стану, — Алёна улыбнулась, и на её щечках показались ямочки. В светло-чайных глазах — больше ни одной золотой искорки. Отчего-то это показалось хорошим знаком. А вот потом, когда посуда была вымыта, Иван, ощупывая начавшую основательно пробиваться щетину, решил побриться. Из зеркала на него глянули глаза, которые он видел столько раз… вот только в них явно было то, чего раньше не было. Глаза у Ивана были карие, как у отца. Но никогда они не были золотистыми. Ни при каком свете в них не было вот этих, словно тонущих в карей радужке, искорок. Точно такие же он уже видел. В глазах того парня видел. В глазах Алёнки видел. И если у сестры их больше не было, то почему они появились в его собственных?! Что это должно значить? Это же не простуда, которой можно заразиться, а можно вылечиться. Нет такой болезни, от которой глаза цвет меняют. Или всё же мерещится? Иван помотал головой, взглянул ещё раз, но всполохи не исчезли. Решив отложить это на потом, он всё же как смог побрился одноразовым станком, выплеснул воду с пеной, умылся там же, фыркая у рукомойника, и решил заняться разбором вещей на чердаке. Среди пыльных залежей он и прокопался до самого обеда, а там и до ужина. Ничего ценного не нашлось, какие-то мелочи Алёна решила сохранить на память, упаковав в сумку, остальное стащили к бочке, чтобы потом сжечь. Это дело Иван уже отложил на завтра. Весь день, несмотря на занятость, мысли постоянно возвращались к странному парню. Откуда он тут вообще взялся? Чем занимается? Может, из соседней деревни пришёл? Но зачем? У них тут вообще же ничего нет, автолавка и то раз в неделю приезжает. Буквально ни одной рациональной причины для молодого красавца ошиваться у заброшенного колодца в Журавлях Иван не видел. Он ведь даже имени своего не назвал. Хотя, справедливости ради, Иван и не спрашивал. Загляделся? Какого лешего? На кого загляделся? И что с того, что парень был на самом деле очень необычный, словно сошёл со страниц сказок Бажова… это всё же был парень. И разглядывать его было нечего. Но вот бывает же, что кто-то кажется красивым, вне зависимости от того, кто он есть. Может такое быть? Может. Но разве нормально вот так залипать на чёрные, как гематит, с золотыми прожилками глаза, густые ресницы, даже слишком правильные черты лица? Волосы ещё эти, спускающиеся гораздо ниже плеч, небрежно повязанные в хвост кожаным шнурком. Если он их распустит, и они рассыплются, как чёрным ручьём растекутся… Иван стряхнул наваждение, в котором тот встряхивает своей роскошной гривой, но мысли эти никуда не исчезали. Снова и снова он обнаруживал, что не делом занимается, а сидит, пялясь в пространство, думая о каких-то немыслимых вещах, вроде того, что будет, если потянуть за шнурок — соскользнёт ли он, и разрешит ли ему безымянный парень коснуться его волос. Батя бы ему за такое… ну уж точно не похвалил бы. А может и врезал бы, чтоб дурь из головы-то выветрилась. Как не хотел Иван себе признаваться, что это не помогло бы, но приходилось. Он о себе давно знал, что «с изъяном». Что когда прочие ребята в школе обсуждали, кто из девчонок кому нравится, иногда сально, иногда наоборот — идеалистически, с придыханием, ему нечего было сказать. Он, конечно, спешно соглашался с мнением большинства, что вот Наташка, конечно, что надо — и грудь, и попа, и мордашка — мечта. Вот только никакого волнения в нём Наташка не вызывала. Ни своими прелестями, ни в целом. Как и ни одна другая девочка, насколько бы милой или, наоборот, озорной она не была. Кто же тогда ему нравился? Да много кто. Андрей вот нравился, Сашка из параллельного класса. Делиться с кем-либо или признаваться в этом «объекту» было немыслимо, и он ни разу всерьез об этом не думал. Просто принял как собственную особенность и тихонько решил прожить жизнь в одиночку. Потому что жениться на девушке, которую не полюбит никогда, считал нечестным. А Алёнка-то не век с ним будет — оглянуться не успеет, как у них с Димкой свой дом будет, дети пойдут. Ну живут же люди убежденными одиночками, а чтобы не совсем тоскливо — котов себе заводят да собак. Оно и неплохо. Вон, тот же дядька Кузьма — живёт в деревне, тосковать некогда: огород, хозяйство. Правда, у него была жена, но померла давно, вот он один и остался, больше ни с кем не сходился. Других вариантов ему в голову не приходило. До тех самых пор, пока… воспоминание пробирало дрожью. Что имел в виду странный пришелец, когда вот так взял да и поцеловал его? Сколько ни думай — а ничего нового не придумаешь. Вот как-то так и получалось, что нужно увидеть его ещё раз. Может быть, станет яснее. Если, конечно, Иван снова не отключится и не позабудет всё, что собирался спросить. На том и порешил. Махнул рукой Алёнке, поднявшей голову от книжки, которую она на этот раз действительно читала, шурша страницами. В ушах у неё снова были наушники. И как она ухитряется и музыку слушать, и читать?.. Набросил куртку и вышел в свежий вечер, несущий влажный воздух. Сумерки только начали опускаться, воздух заполнился прозрачной синью. Над лесом догорал жёлто-красный, тревожный закат. Вскоре стемнеет, но Иван не собирался сильно задерживаться. Хотя фонарик всё же прихватил — ломать ноги на обратной дороге по темноте не хотелось. Откуда он знал, что… тот будет ждать? Будет. Он так и сказал — приходи к колодцу, ждать тебя буду. И ведь не засомневался даже. А стоило увидеть у колодезного сруба облокотившийся на него тонкий стан, подчёркнутый широким кожаным поясом — как все мысли выдуло разом. Только и выдохнул: — Здравствуй! И в ответ — взгляд. Не глаза — очи. А в них золото тёплое, плавленое, но вот моргнул — вроде и обычные глаза, только те же искорки в них, какие Иван у себя утром в зеркале увидал. И улыбается уже, радостно так, словно сто лет не виделись. Как друзья старинные. И объятья раскрывает. — Здравствуй, Иванушка! Скучал ли, сокол мой? От таких глаз разве что утаишь? — Скучал, — неожиданно для себя выпалил. А ведь и правда. Скучал… — Что не весел, головушку повесил, аль кручина какая? — Ты что-то прямо по сказочному заговорил, — Иван невольно улыбнулся, чуть склоняя голову набок. Отчего-то настроение мигом поднялось, тревоги улеглись. — А вчера вроде нормально общались. — Тебя вижу — голову теряю. И хочется, чтобы как в сказке. Ты любишь сказки, а, Вань?