***
Петрикор пронизывал собой каменные улицы ночного Парижа, забирался в ноздри, тысячью мурашек пробегая под кожей. Аромат жизни и блики, что Юнги ощущал на своём лице, даже прикрыв веки, прислонившись к полу-открытому окну автомобиля. Это не пластиковый цвет софитов, не холсты декораций с видом на Барселонские крыши. Этот город — немытый и хмурый, с синяками под глазами. Неудобный, стреляющий сигарету на заднем дворе бара, что лицом повернут к Монмартру. Совсем не такой мечтательный и романтичный, каким его рисуют писатели и кинорежиссеры. Поблескивающие в свете месяца, улочки пробегают вдоль Сены. Прямо мимо Юнги. По тротуару как, потерявшую свой стебель, белую розу, ночной ветер гонит мятый целлофановый пакет. А Юнги видит в нем то, что до недавнего времени он считал любовью. Улыбается одним уголком губ. Заводит руку за спину и улыбка его становится чуть шире. Больше ему не больно.***
На все тех же простынях, купленных по хорошей скидке, он видит парня, которому сегодня, явно, было особенно грустно. Лицо осунулось из-за изнурительных тренировок, уголки рта опущены. Как он не видел этого раньше… В своих потертых джинсах, он не сверкает, но все еще светит и греет своим присутствием. Юнги знает — он скоро проснется.***
— Я хочу… чтобы ты знал. Ты очень важен мне. Я знаю, ты видишь это. Я никто тебе и у меня нет права говорить такое. Пожалуйста, живи, Хосок, — он не может сдержать слез, тяжелых как настоящие бриллианты. — Юнги, — Хосок протянул руку и погладил шею Юнги, — ты чего? — улыбается так, как умеет только он. — Хосок… ты нравишься мне, — шепчет и замолкает. Лицо того замирает и брови поднимаются вверх. Через пару минут Юнги продолжает неловко: — Кстати… а сколько тебе лет? — А ты боишься, что я несовершеннолетний? — уголки губ Хосока снова устремляются ввысь. Поцелуй — страстный, живой, горячий. Иногда неловкий, бьющийся о зубы, кусающий и слизывающий крохотные капельки крови с лопнувших губ. Крохотная родинка, которую Юнги будет хранить в своём сердце как самое ценное сокровище.***
Той ночью Юнги решил что больше ни за что не уснет. Но все было тщетно. Грёзы безжалостно затянули его душу в свою пучину. Ему снился дождь, танцующий чечетку на брусчатчатой улице его угрюмого города. Дождь — прохладный, целительный, честный. Открыв глаза, Юнги снова встретила темень. Он поспал весь день? «Хосок!» — раздалось в голове как молотом по наковальне. Он включил радиоприемник. Ничего. Запрыгнул в брюки и обувь. Накинул рубашку и пальто. — Не сейчас, Геркулес ! — вскрикнул тревожно. В коридоре театра его пальцы вцепились в плечи балерины, что пробегала мимо него в коридоре. — Простите! Чон Хосок! Вы видели Чон Хосока?! — Юнги, — знакомый и такой важный голос окликнул его со стороны одного из залов. — Хосок… — Юнги стремительно приблизился к нему, начав остервенело ощупывать его плечи, шею и щеки. — Юнги, — схватил его Хосок за запястья, — Юнги, мне дали роль Спартака! Я… я попросил их, как ты мне сказал вчера. Спасибо тебе, Юнги… Сердце ломилось наружу из грудной клетки, заполняло голову своим бешеным гулом. Юнги раскололся надвое и из его глаз полилась вся боль и меланхолия, что он переживал на протяжении всех лет. Вот он — Хосок — живой и настоящий, целеустремленный, трудолюбивый и честный. Он слишком много времени потратил на грёзы. Он думал, что знает все о том, как любить. Но то была не любовь, то был лишь мираж, оазис в его пустынной жизни. Правда в том, что он еще даже не начинал любить.***
Рыжий кот спрыгивает с кухонного стола, на котором красуется корзина со сладостями, когда слышит как поворачивается в двери ключ. В комнату вваливаются промокшие от дождя, дрожащие от холода Юнги и Хосок. — Хоби, я могу смотреть спектакль и из-за кулис, если хочешь. Не надо доставать мне билет на первый ряд. — Юнги, я хочу чтобы ты увидел все так как надо. Из зала. Потом расскажешь мне, что думаешь. Мне это важно. Я верю только тебе… — Ты должен верить себе, Хо. Кончай переживать. Кстати, что думаешь на счет новых простыней? Стопроцентный шелк! — Юнги ставит на плиту чайник. — А мне больше старые нравились, — бурчит Хосок и встает на колени перед миской Геркулеса, — кушать подано, Геракл, сын Зевса! А потом он снимает влажные носки и кидает их на диван. Юнги улыбается так, как никогда раньше. Хоби — неряха. Он видит как тот смахивает растрепанные волосы со лба, а когда оборачивается, округляя глаза, восклицает: — Не обожгись, Юнги! Юнги шипит, забывая что рука его все еще покоится на чайнике. «Все таки обжегся, Икар…» —думает он и улыбается еще шире.***
Небосвод окровавлен маревом заката. Легионеры, сверкая доспехами и размахивая знаменами, вышагивают на поле боя. Дух войны и безжалостные пески обволакивают обожженный воздух. Спартак, орудуя двумя мечами, пускается в бой. На оголенном торсе блестят капли пота. У него больше нет выбора, кроме как пойти на все ради своего народа. Он птицей простирает руки к багровому небу, просит о победе, о милосердии… Но римские войны, с копьями наголо, обступают его со всех сторон. Хаос вырывается из своих чертогов и предвестники смерти, в виде раскаленных частиц заполняют пространство. Спартак окружен, загнан в угол, но дух его не сломлен. Глаза его сияют звездами надежды и мечты о свободе. Он кружится в вакханалии танца и борьбы со всей человеческой сутью. Он видит Красса. Блестя шлемом фигура его возникает из мглы легиона. Он отдал приказ. Спартак ранен. Волочит он мечи по земле, а пальцы его собирают сухую землю.Налитые мышцы, в напряжении, ярятся в свете заходящего солнца. Падает на колени, но упирая острие мечей в землю, встает. Войны подходят все ближе. Десятки копий пронзают плоть Спартака, поднимают над землей его тело — как мученика. Земля окропилась гладиаторской кровью. Последний взгляд Хосок бросает в зал и, сквозь световые лучи , на него смотрит крохотный и трогательный Юнги. Слеза скатывается у того по бледной щеке. Небо затягивает черной дымкой. Из песков медленно, как призраки, выплывают рабы в своих песочных одеяниях. Несут они на своих руках тело Спартака. Раба, воина, мученика, освободителя... Бьется в отчаянии несчастная Фригия. Танец её ломаный и горький, будто готова она отправится вслед за возлюбленным в царство теней. Сотни, спасенных его жертвой, душ простирают руки к усопшему герою. Возносят тело его до небес. Фригия с воплем, что отражается в её глазах, водружает щит Спартака ему на окровавленную грудь. Она не может ему позволить отправится в последний путь вот так — безоружным. Гремят финальные ноты. Занавес опускается. Зал взрывается аплодисментами. На сцену выбегает солист. Юнги, из зала, видит как стучит сердце того, как хочет оно вырваться из груди. Как падают маски, как разрушаются его оковы. Он видит на сцене Хосока — живого и настоящего.