Тьма над Белериандом

Однажды Морготу вздумалось создать музыку – такую, которая была бы ему самому по нраву, ибо наскучило ему день ото дня слушать орочьи нескладные мантры и слезливые песнопения эльфов-рабов. И тогда повелел он изготовить инструменты: лютню, скрипку, барабаны и орган. Когда выполнен был приказ, Тёмный Владыка осмотрел их, дивясь. Взялся за струны – звук полился ровный и чистый, сыграл на органе – и вышло складно. Но добрых звучаний он не терпел: взял горсть пепла в кулак, произнёс над нею проклятие и развеял над инструментами. Мгновенно почернели они. Вновь попробовал Владыка сыграть – и, когда ненависть и злобу вкладывал он в мелодию, звук получался страшный и грозный, подобный грому. Когда же страх и печаль он играл – протяжный и заунывный, и по сводам ангбандских пещер бродило призрачное эхо. Довольный сим, Моргот повелел собрать музыкантов. Соорудили для них сцену, привели ему оборотня, и сказал Моргот: – Ты будешь петь. Затем привёли ему слугу из восточных эдайн, и Моргот сказал ему: – Ты будешь скрипачом. Привёли орка-командира тысячного отряда, и Моргот сказал: – Тебе играть на органе. Привёли нолдо, трудившегося в рудниках, и ему молвил Моргот: – Тебе быть барабанщиком. И, наконец, лютню он дал в руки Финроду Арандину, которому сам приказал явиться. Вокруг сцены воздвигли чёрные решетки, чтоб никто не мог покинуть её. Пока свыкались музыканты с их новой судьбой, сел Моргот на троне и задумался: какие бы стихи ему написать? Долго думал и бродил по огромному залу, взирая то на ряды огней, то на скопища оружия у стен, словно бы средь них прятались слова. На сцене же всё было худо. Волколак вертелся и ничего не пел, сколько бы его не уговаривали. Адан ударил раз смычком по проклятой скрипке, а она ответила низко и едва слышно, ударил ещё – она всё так же басила. Тогда он в недоумении положил инструмент у ног и принялся бранить оборотня. Нолдо, пришедший в ярость и не желавший быть потехой для Врага, едва не бросил барабаном в орочьего командира. Он же, не имевший ни знаний, ни слуха, растерянно жал на клавиши и кривился, когда из труб вылетал странный звук, ни на что не похожий, словно бы металл пел над ними. Безрассудного эльфа остановил Финрод – единственный во всем сборище, кто не спорил и не ругался. Он встал перед ними и развел руками, будто хотел сказать: "готовьтесь", перебрал струны лютни и сыграл первые аккорды. Играл он мягко и спокойно – зачарованный инструмент отзывался тихой скорби его. Восточанин, придумав наконец, как быть, поднял скрипку и стал щипать струну за струной. Слушая их, нолдо мерно застучал в барабаны. Зверь, доселе молчавший, заслушался и решил подхватить песню – и раздался в темнице страшный, долгий вой. Как холод, пробирал он до костей. Мгновенно помрачнел, огрубел звук лютни, грозою и грохотом обвалов он понёсся – ибо Арандин скорее стал играть, стараясь поспеть за волколаком. Тут же и нолдо стал бить в барабан, полный гнева и отчаяния. А после утихла буря – и орк заиграл на органе, из гнусных и спутанных мыслей сложив нечто, подобное дремучему лесу кошмаров Таур-ну-Фуин. И в довершенье все с полной силой грянули вновь. Донеслись ужасные отзвуки до слуха Моргота, сидевшего в глубочайшем зале, и понял он, что замысел его в действии. Тогда повелел он изготовить пергамент из кожи поверженных врагов, и написал на нём чернилами, смешанными с кровью, стихи на языке, которого столетиями не слыхали в Белерианде, ибо был он под запретом. Так он писал: "Ян нурэ ланта, хи тильди Арда Алапереима моренэн. И ринка роста ва кеменело, Ар холита менэл. Алхораниэ, кувиэ хариа Кео тэнгвэ Когда опускается ночь, Арду укрывает она Непроницаемым мраком. И холод поднимается над землёю, Отравляя небеса. И вдруг – жизнь обретает Новый смысл" Больше он не смог придумать. На другом листе написал он музыку. Первым вновь заиграл Финрод, и за ним песню затянул оборотень. Не выл он теперь и не рычал, но нечеловеческим голосом вытягивал слова, и подобна была эта музыка проклятию, и сулила вечный мрак и горести всем, кто бы слушал её. Всем, кроме Моргота, который покинул глубочайший зал, чтоб услыхать творение своего ума. Возликовал он в тот час и преисполнился гордостью. Музыка же столь темна и глубока была, что почувствовали Враг и двое эльфов, словно что-то в мире сотряслось и исказилось, перестав быть прежним. И далеко за морем Манвэ, главнейший из Валар, услыхал эхо и с тревогой обратил свой взор на восток. И взволновались Эльдар по всей Арде, и рождены в тот час были такие ужасы, о каких не ведали раньше, но до поры не показывались они никому. Так сыграна Морлиндалэ — чёрная музыка Моргота. Довольный, в награду Враг рукою снёс решётку и повелел выдать музыкантам котёл чёрной похлёбки из свиной крови и копыт. Делёж был скор: волколак отогнал всех и, щёлкая зубами, не позволял никому брать больше одной миски. Пленный нолдо, ухватив свою долю, сел подле Арандина, и, отведав варево, сказал ему так: – Я понимаю, отчего все тут так злы. Я бы лучше умер тысячью смертей, чем съел бы ещё хоть ложку этой дряни! Но, голод не тётка. Финрод мог лишь кивать ему в ответ. Думы его были обращены к совсем иному. Много позже Моргот призвал его и рёк: – Вижу я, что грядет война. Ты примешь в ней участие. Финрод, не веря тому, хотел спорить – но осёкся, не произнеся ни звука. Враг же грозно молвил: – Как ты позволил себе перечить моей воле? Или забыл ты наш уговор, по которому теперь и навечно принадлежишь мне? У тебя нет прав ослушаться Владыку Судеб Арды, и если я велю тебе идти в бой – ты пойдёшь и не отступишь, и прольёшь кровь, сколь дорога ни была б она тебе. Потому даю новый приказ. С сего дня до дня сражения каждую ночь окропляй мантию своей кровью. Протянул Моргот огромную руку, достал из груды клинков кинжал в изогнутых ножнах и вручил Финроду: – Оружием из моей руки совершай ритуал, ничем больше. Я всё сказал, ступай прочь. Вернувшись в горный дворец, Финрод забрел в потайную темную комнату, зажёг лучину и на полу расстлал мантию. Недобро взирал на него идол, высеченный им же в гранитной стене: словно бы судил и попрекал во всём. И крохотный огонёк щепы блестел в пустых глазах его. Финрод, стоя над тканью, оголил грудь и кинжал и поднес лезвие к коже. Надолго замер Безмолвный Король. Сжал крепко рукоять. И вдруг – наискось полоснул себя холодным острием. Едва слышно застонал Финрод и упал на колени, сжимая рану, стиснув зубы. И капли крови, чёрные в полумраке, стекали на мантию ночи, исчезали мгновенно, и казалось Финроду, будто бы ткань жадно, призрачно мерцает алым. И утробный голос молвил ему: "Ты перестарался. Достаточно было бы и меньшего – но, вижу я, так поступил ты по своей собственной воле". И кровь смешалась с слезами. Злые духи и прислужники Моргота с тех пор перестали истязать его. Но каждую ночь приходил он к алтарю и совершал страшный ритуал, как было велено – и всё яростнее взирали на него глаза идола, всё алее казался ему плащ. Однажды он, словно пробудившись, решил восстать против воли Моргота и поднёс кинжал к сердцу, надеясь прервать свою жизнь — ибо долго о том он помышлял и просил высшие силы, а дух его оставался заперт в теле. Но застыл он, словно сам был из камня, и не мог смертельно ранить себя, сколько бы ни пытался. И гадал Финрод: вправду ли он сам желает того или Враг и здесь помутил его бледный рассудок? Спросить он не мог. Да и не услыхал бы ни от кого ответа. Шестьдесят полос оставил на нём страшный морготов кинжал.