***
В комнате пахло лекарствами и горечью трав. Маргарита Николаевна вновь просидела у его постели целый день, меняя компрессы на раскаленном лбу больного, пока тот захлебывался кашлем, не приходя в сознание. — Как давно он так болен? — спросил вкрадчивый, бархатный голос у нее над ухом, и Маргарита вздрогнула, уколовшись спицей. Она подняла взгляд, и хотя она никогда прежде не видела этого человека, она сразу же узнала его. — Мессир? — неверяще спросила она, глядя на того, чьи разноцветные, пронзительные глаза следили за ней со страниц рукописи. — То есть… простите, профессор Воланд, это все роман, и я… — Я предпочел бы первое обращение из ваших уст, Маргарита Николаевна, — он едва заметно улыбнулся, подходя к ней и любезно припадая губами к ее руке. — Ведь вы меня сразу узнали. — Я не слышала, как вы вошли, — виновато сказала она, откладывая вязание в сторону. Щеки ее запылали, голос сделался совсем тих. Казалось, появление Воланда смутило ее. — Давайте отойдем, я не хочу его разбудить… — Никто не слышит, откуда приходит тьма, — он странно улыбнулся и подал ей руку, помогая подняться со стула. — Вы необычная женщина, Маргарита Николаевна. — Откуда вы знаете мое имя? Из романа? — она бросила взгляд в сторону больного, что без сил лежал в постели в тяжелом забытьи, и сердце ее сжалось. — Или вы знаете мое имя, потому что вы — необычный человек? — Это вам решать, — его рука на трости сжалась чуть сильнее, и Маргарите почудилось, будто в комнате стало холоднее. — Так как долго он болен? — Уже три дня, — она опустила глаза. Это была пытка: она не могла помочь. Лекарства не помогали, а жар то стихал, то нарастал, и стоило ей положить руку на телефон, чтобы позвонить врачу, Мастеру будто становилось легче. — Я не могу быть с ним по ночам, и я его оставляю, и это самое ужасное… вы понимаете? Ее глаза сияли изнутри какой-то страстной силой, когда она вновь подняла взгляд на вечернего гостя. — Я должна и теперь уходить. Я молилась, чтобы кто-то пришел и помог нам, но ведь молитвы не помог… — Однажды вы уже молились, чтобы кто-то пришел и избавил вас от одиночества, — перебил ее гость, взмахом трости указывая в сторону постели. — И в минуту вашего самого страшного отчаяния вы увидели его. А он однажды молился, чтобы вся жизнь его была не напрасна, и стоя в самом страшном отчаянии возле одного ресторана, он увидел… — Вас, — понимающе произнесла Маргарита, и на минуту Воланду показалось, что он видит взгляд древнего Сфинкса в ее глазах. Он замер, любуясь этой женщиной, что знала будто бы много больше, чем ее Мастер. — Вы можете идти. С ним все будет хорошо, он в моих руках. — Он должен умереть? — у Маргариты задрожали губы, и она отвела глаза, комкая ткань платья. — Нет, смешная вы женщина, — Воланд даже чуть рассмеялся певучим смехом, — еще слишком рано. — Но вы будто знаете, как и когда? Ах нет, что за глупости… я не хочу знать! Нет ничего страшнее, чем это знание! — она резко взмахнула руками, тени затрепетали на стенах. — Так вы будете с ним? Она взяла Воланда за руку, что была затянута в кожаную перчатку, и поднесла к губам. А он смотрел на нее так, как будто видел именно то, что всегда жаждал наблюдать. — Мессир, — Маргарита склонила голову, — я вверяю вам всю мою жизнь. Без него… — Я знаю, — он странно и печально улыбнулся и коснулся ее щеки в ответ, поправляя непослушный локон, и в этом жесте не было ничего, кроме восхищения, и она это понимала как никогда прежде ярко. — Идите же, Маргарита Николаевна, ваш муж ждет вас.***
Было холодно: так холодно, что ему казалось, что кости у него вот-вот лопнут, а горло сводило судорогой от боли. — Дышите, — повторял странный голос. — Вы не можете сегодня умереть, мой дорогой. Я вам не разрешаю. Стало еще холоднее, но чьи-то руки тянули его наверх из забытья, и эти же руки вкладывали в негнущиеся пальцы перо, и они же подавали бумагу, и он хотел начертать имена на страницах, но имен не было, а была только жуткая, удушающая чернота, и лед чьих-то пальцев…***
— Марго, — прохрипел больной, — Марго… Время шло к полуночи. Уже давно ушли закатные тени, провожавшие Маргариту Николаевну домой, прошли странные сумерки, в которых на его грудь, откуда доносился клокочущий кашель, лег кот Бегемот, и теперь в комнате были зажжены лишь пять свечей. В их свете лицо того, кто наблюдал за больным, становилось еще более двойственным. Воланд держал в руках тонкую брошюру самиздата, и даже в таком скудном освещении спокойно читал строки непечатаемых русских поэтов. — Марго… — снова позвал Мастер, и на сей раз Воланд ответил ему. — Лишь я, мой б’едный дру’г, — он накрыл рукой исхудавшие пальцы больного. — Хотите пить? — Профессор? — в воспаленных глазах мелькнуло узнавание. — Как вы… Он не договорил и зашелся еще более тяжелым кашлем, задыхаясь. Твердая рука легла ему на грудь и, странное дело, дышать стало будто легче. Он сделал несколько глотков воды, что подал ему Воланд. — В’ы звали меня, и я приш’ел, — ответил загадкою Воланд, и рука его переместилась на пылающий лоб Мастера. — Мар’гар’ита будет с вам’и утр’ом. Сп’ите, х’ор’оший мой, сп’ите. Я буду х’р’анить вас сег’одня. — Вы мне снитесь? — его голос был едва ли громче шепота. — Не уходите… — Я не ухожу, — его пальцы пробежались по спутанным волосам Мастера. — В’ы в безопасности, мой милый автор. — Мне страшно… обнимите меня… — залепетал он в полузабытьи. Со вздохом, Воланд снял пиджак и ботинки, устраиваясь рядом с Мастером на постели и помогая тому прижаться как можно крепче к себе. Дрожащий и пылающий лихорадочным огнем, он казался совсем хрупким, но мертвенный холод, исходивший от Воланда, остужал его. — Нич’его не бойтесь… я здесь, мой дорогой, — и он подарил два ледяных поцелуя в раскаленный лоб.***
Пришедшая рано утром Маргарита (она едва ли сомкнула глаза в ночной тревоге) обнаружила картину, которую она и вообразить не могла. Мессир крепко спал на спине, чуть приоткрыв рот, а ее Мастер лежал у него на груди, крепко сжимаемый в объятиях, и краски жизни возвращались к нему. В ногах у них свернулся Бегемот, а солнце золотило комнату. Маргарита тихо подняла вязание и присела у окна. Она не хотела будить ни одного, ни другого, и оттого была непривычно тиха. Воланд проснулся первым, и отчего-то его рубашка совсем измялась, а волосы растрепались. Маргарита была уверена, что он мог бы легко это исправить, но он не спешил. Сильнее обычного хромая, он присоединился к ней за столом и принялся цедить утренний кофе. — Я думал сегодня ночью, — заговорил он совсем тихо, — какой смелостью обладают люди, когда любят друг друга. Смерть может разлучить их в любое мгновение, но они бросают ей вызов… — Но не любить — еще страшнее. Это делает сердце маленьким и пустым, — она печально улыбнулась, откусывая кусочек булочки с маком. — Вы сотворили чудо: мне кажется, ему стало легче. — Жар уже спал, а кашель пройдет через восемь дней. Я бы порекомендовал ему уехать из Москвы, но… — он махнул рукой и вновь сделал пару глотков кофе. — Дело в путевках, которых не достать, или в чем-то ином? — Маргарита смотрела на него с невыразимой болью. Сегодня ей казалось, что в словах мессира она видит все то, что им суждено. — Я чувствую всем сердцем, что наша история окончится у моря, и мы будем счастливы у его вод вместе… — Вы будете, Маргарита Николаевна, — он улыбнулся снова, но в его кривой улыбке она прочла что-то горькое и страшное и отшатнулась, как от удара. — Но вы сами не хотите знать будущего, а я не хочу вас им искушать. — Почему? — она помедлила, а потом растерянно взглянула на солнечные лучи, ползущие по комнате и готовые коснуться его ботинок. — Не тот час? — Не тот час, и власти моей нет над вами, — Воланд поднялся, порываясь уходить, но Маргарита жестом остановила его. — Вы нужны ему. Мастеру все равно, всесильны вы или нет, и какой час бьют настенные часы. Пусть ваше время ночь, но для нас обоих сегодня будет безвременье. Останьтесь… — Я не могу, Маргарита Николаевна. Он испытывает странные чувства ко мне, и они вас ранят. — Эти чувства люди зовут любовью, и они уже не могут меня ранить, — она смотрела на него, облаченная в черный шелк, тонкая и гордая, — его роман рожден из любви к двоим, и я принимаю это. — Вы смелая женщина, — он поднес ее руки к своим губам, глядя на нее с тем же восхищением, что и вчера, и даря ей ее же ласку в ответ, — но я не могу остаться. Мы еще встретимся, королева. Маргарита хотела запротестовать сильнее, но тот, кто секунду назад целовал ее руки, уже растаял в тенях, оставив после себя запах кофе и серы. Мастер в постели издал слабый стон, и она бросилась к нему. Жара не было. Он был спасен.