Ищи меня в петле

Ледяные едва заметно дрожащие пальцы спускаются по грифу гитары, другая рука спускалась вниз, вновь и вновь ударяя по струнам. — Я нарисую счастливой тебя на этом неровном льняном холсте. Мой голос дрожит, а к горлу подпирает ком. Я едва могу продолжать петь, каждое мгновение ощущая удушье. Я чувствую его руки вокруг моей шеи. И продолжаю петь. Его удары. И то, как он часто разбивал посуду о пол. Помню, как он ударил со всей силы кулаком в стену в сантиметрах от моей головы. А потом вновь сжал холодные пальцы на моём горле. Он шептал что-то едва внятное. От него пахло алкоголем и яростью. Он шептал, что я ему принадлежу и никогда не уйду никуда, ведь никому не нужна и не достойна кого-то лучше него. И я не хотела уходить. Я не хотела других отношений и не верила, что достойна уважения или хотя бы того, чтобы меня не били. Я вышла замуж в восемнадцать за свою первую школьную любовь. — Все мои мысли закрыты в тебе, когда в моём теле бутылка вина. Его звали Андрей. И я любила его больше жизни. Той самой искренней, чистой, тёплой любовью, которой, мне казалось, любить можно лишь раз. Он был нежен и заботлив. На первый год отношений подарил огромный букет моих любимых цветов. После свадьбы, надев его кольцо, я была самой счастливой девушкой на свете. И я была такой ещё следующие четыре года. На мой двадцать третий день рождения он напился. Вернулся под утро, так ничего мне и не ответив на сотни телефонных звонков и сообщений. Он упал в коридоре, заставив меня проснуться и тут же рвануть из спальни. Впрочем, я и не спала на самом деле, а скорее дремала. Я пыталась затащить его в ванную, принесла воды, начала расстегивать его куртку. Тогда он первый раз меня толкнул. Толкнул с такой силой, что я отлетела на пару метров и сильно ударилась затылком об угол стены. — Я нарисую счастливой тебя, как будто тебе одиннадцать лет. Я уже не в силах скрывать дрожь во всём теле. Эту песню я играла ему в нашу первую встречу. Он был на два класса старше, но пришёл на моё небольшое школьное выступление. Я любила эту песню, любила эти строки. Но теперь они приносили мне лишь боль. А я продолжала играть. Я уже не видела перед собой ничего из-за слез. Лица людей, свет проезжающих мимо машин — всё это расплылось, собравшись в густой тлелый дым. Я должна была доиграть. Я позволила Андрею себя унизить. Позволила заставить себя поверить во все те ужасные вещи, что он обо мне говорил. Я позволила ему сделать себя маленькой, глупой, абсолютно беззащитной и никому не нужной. Ровно как он и говорил. Накануне моего побега он первый раз ударил меря по лицу. Рассёк щеку и бровь. Ударил по животу ногой. Я выхаркивала собственную кровь, лёжа на ледяном кафельном полу в ванной. Не двигаясь, лежала так, надеясь, что моё бездействие заставит его одуматься или хотя бы оставить меня в покое. Но он не остановился. Он снял меня мой домашний халат и изнасиловал. Мне было больно, но я не сопротивлялась. Уже просто не было сил. На следующее утро он ушёл, как ни в чем ни бывало, на работу. А я взяла паспорт, его деньги из шкафа, надела огромную чёрную толстовку, джинсы, укуталась в слишком тёплое зимнее пальто и сбежала. Денег хватило на билет в Тайланд — самое далёкое место, куда я только могла уехать на своей почти уже просроченной визе. Остановилась у подруги. И начала зарабатывать, играя песни на непонятном местным жителям языке на обочине у бара. Так я и оказалась здесь. Дрожащая, холодная, разбитая ко всем чертям и сильнейше травмированная на всю жизнь. Я играю песню на гитаре подруги, песню, с которой началась моя смерть. Моя главная в жизни боль. И мой голос срывается в пустоту, оставляя лишь боль в горле и жжение в местах ссадин и ран, что ещё так и не успели зажить. — Тебя укрывает солнечный свет, но шрамы на теле — не твоя вина. И я замолкаю, отыгрывая последние аккорды. Смотрю в пол, сжимая зубы до хруста, чувствую, как по щекам начинают катиться слезы. Боюсь поднять взгляд, но стоит моей гитаре затихнуть, как раздаются едва слышные в гуле толпы хлопки. Я вытерла рукавом толстовки слезы, провела по струнам кончиками пальцев и, прижав гитару к себе, всё же решилась оглянуться вокруг. Люди шли мимо, воспринимая меня, как должное, а то и вовсе не замечая. И я привыкла к их безразличию. Я привыкла оставаться невидимкой, ведь в какой-то мере именно этого и желала после всего, что произошло со мной в последние годы. Меня пробирает дрожь, я поправляю волосы, что длинными прядями свисали с моей шеи ниже груди. Заправив чёлку за ухо, делаю резкий вдох и вновь вглядываюсь в толпу в поисках тех одиноких хлопков, что донеслись мне во время игры. И через пару секунд я их нахожу. Неделю назад я сбежала из дома. Двадцать пять мне исполнилось всего пару дней назад. И я совершенно потеряна в этом мире. Но эти хлопки подарили мне странное, уже толком то и забытое чувство… Чувство надежды. Я подняла взгляд на хлопающего мужчину. В глаза бросились татуировки на лице и спутанные на ветру кудрявые волосы. Из-за слез я не могла разглядеть черт лица. Но меня прошиб холодный пот, когда дрожь унялась, и я смогла сопоставить всё, что я видела перед собой с обрывками той памяти, что из меня ещё не успел выбить муж. Хлопки прекратились. Мужчина подошёл ко мне и, сев на асфальт по левую сторону от меня, начал пристально на меня смотреть, очевидно, заметив все раны и шрамы на моём лице. И синяки, окольцевавшие мою шею. Чёрные глаза сверлили меня пустым, но чем-то все же заинтересованным взглядом. — У тебя красивый голос, — донёсся до меня голос мужчины. Он улыбнулся, так искренне и нежно, что я даже не смогла сдержать глупый всхлип. — И песня красивая. — Да, она мне тоже очень нравится. — Но всё же не самая любимая из моих работ, если говорить честно. Он рассмеялся. А я и не знала, что сказать. Передо мной сидел автор песни, которую я играла. И я совершенно точно знала, что это именно он, ведь однажды даже была на его концерте. Андрей подарил мне билеты на вторую годовщину свадьбы. Меня снова пробила дрожь вперемешку с болью и страхом от малейшего напоминания о муже. Глеб достал из внутреннего кармана своей куртки наполовину пустую бутылку вина и, сделав пару больших глотков, протянул её мне. Прижав гитару к груди одной рукой, другой я потянулась за вином. На вкус оно было отвратительным. Я не любила вино. Да и алкоголь в целом выносить не особо могла. Но выпила я достаточно много. Вернув бутылку, я приподнялась и встала на ноги, гитару закинув на ремне за плечо. Глеб допил вино и тоже встал на ноги. — Я не пью, если честно. — рассмеялась я. — Ничего такого, просто вкус не нравится. — Спасибо за прекрасное исполнение. Он протянул мне руку, и я робко её пожала, вся съежившись от смеси волнения и непонятно откуда взявшегося стыда. — Леся. — непонятно зачем представилась я. — Глеб. Он кивнул и оглянулся в поисках тех, с кем очевидно сюда и пришёл. Мужчина попятился назад и, улыбнувшись мне в последний раз, ушёл куда-то в темноту. Я хотела что-то сказать. Хотела выразить всё то, что накопилось. Но не знала, как. В кармане толстовки я сжимала свёрток изоленты. В голове крутилось множество мыслей, но я всё же решилась подать голос, сделав пару шагов вслед за Глебом. Мои ноги были ватными, а всё тело дрожало. — Постой! — он оглянулся в недоумении и даже каком-то порыве раздражения. Мне стало ещё более стыдно, но назад дороги я уже не видела. Будь, что будет. — Я сказала, что не люблю алкоголь. Но альтернатива… Я моргнула. Всего на мгновение, правда. И вот я уже сижу в его номере, в моей руке трубочка из-под сока, а передо мной на столе начерчена длинная дорога белого порошка. Его отдала мне подруга, у которой я остановилась здесь. Никогда прежде не употребляла, но почему-то отказываться не стала и взяла. Я сидела в кресле, ëжась от смущения и холода в длинных рукавах своей толстовки. Глеб вернулся с бутылкой тёмного пива и сел в кресло напротив. Он смотрел на меня с долей непонимания и даже возмущения. И, не думая больше ни о чем, я склонилась над столом, поставила трубочку к началу дороги и, начав вести её дальше вдоль, сделала глубокий резкий вдох. Выдохнув, я закрыла глаза и, бросив трубочку на стол, откинулась назад в кресло. Нос начало очень сильно жечь, но вскоре боль стихла, а моё тело онемело. Что-то неизвестное мне прежде ударило в голову, накатив ватной волной абсолютно каждую клеточку моего тела. Словно из-под толщи воды я услышала, как Глеб вдохнул остатки порошка со стола. Я не решалась открыть глаза. Всё внутри плыло, фейерверками выжигались огни на внутренней стороне моих век. И вдруг я почувствовала тёплое прикосновение пальцев к моей щеке. Открыв глаза, я уставилась на Глеба, что стоял рядом со мной. Он провёл кончиками пальцев по шраму на моей щеке. — Кто это сделал? — серьёзно проговорил он, в его голосе чувствовались нотки отчаяния и сочувствия. — Мой муж. Ну… Бывший муж. — едва двигая языком, заговорила я. — Вернее, ещё не бывший официально, но… — Я понял. — он перебил меня и сел на пол прямо у моих ног. Я не заметила, что рукава моей толстовки немного задрались, а поняла это, лишь когда заметила, как Глеб уставился на шрамы от порезов на моих запястьях. Он немного привстал и, отодвинув рукава подальше, начал осматривать мою руку. Я чувствовала стыд. И боль. Зубы сжались машинально, я почувствовала, как мир покосился, искажаясь в неведанных мне ранее узорах, что словно дым окутывали всю комнату вокруг нас. И лишь один источник света во тьме номера — тусклый фонарь за окном, помогал мне понять, что вообще вокруг меня происходит. Глеб провёл рукой по моим ещё совсем не зажившим ранам. А потом я вздрогнула — он осторожно поцеловал кожу рядом со шрамом. Он поднял взгляд на меня. В нём читалась скорбь. И понимание. Я никогда в жизни ещё не была так напугана, как в эти мгновение. Я боялась, что он что-то скажет. А также до ужаса боялась и того, что промолчит. — Ещё по одной? — наконец донёсся его голос. И я кивнула. Мы разговаривали до самого утра, вплоть до момента, когда фонарь выключился, и в окна номера начали заползать пугливые лучики солнца. Сначала говорила я, потом — он. Мы снюхали ещё по две такие же, как в начале, дороги. Спать не хотелось от слова совсем, пока я не начала пить маленькими глотками пиво. Глеб, увидев, что меня повело, помог мне встать с кресла и заползти под одеяло. Я ещё какое-то время наблюдала за тем, как он бродит по номеру. А потом отключилась. В себя я пришла уже ближе к вечеру следующего дня. Глеба в номере уже не было. На дрожащих ногах я проследовала в ванную, где меня и стошнило. Вытерев всё за собой, я поднялась и, оперевшись руками на раковину, подняла взгляд на отражение в зеркале. В полутьме я могла различить чёрные, как смоль, длинные волосы и испуганный взгляд серо-голубых глаз. Меня больше не тошнило. Умывшись, я вышла из ванной. Открыв дверь, я пошла на балкон. Достала из пачки, что лежала в кармане всё это время, сигарету, подожгла и сделала длинную затяжку. Выдохнув, огляделась вокруг. Город жил дальше. Так, словно ничего и не произошло. И это меня пугало больше всего на свете. Я выкурила ещё две сигареты, а потом, вернувшись в номер, накинула на плечо гитару и вышла прочь. Облизнув потрескавшиеся губы, спустилась по лестнице и оказалась на улице у дороги. Позвонила подруге и попросила меня забрать. Она приехала достаточно быстро. Я заползла на заднее сиденье и, когда машина двинулась, закрыла лицо руками и начала бесшумно рыдать. Сама не понимая до конца, почему.